Дикая охота

Магия снова рвалась на свободу. Ее музыка пела в нервах Нацу, как звуки в натянутых струнах арфы, обещала власть, которая отдавалась дрожью в его пальцах. Все, что он должен был сделать — принять ее, осмелиться сделать это. Он вжался лицом в согнутые колени и начал молиться. «Славься, Матерь, полная блага, свет и жизнь нашего мира! Блаженны кроткие, ибо в Тебе обретут силу они. Блаженны милостивые, ибо в Тебе обретут справедливость. Блаженны заблудшие, ибо в Тебе обретут спасение. Аминь». Слово за словом, фраза за фразой молитва срывалась с его потрескавшихся губ. Пальцы сжимались в поисках привычных бусин розария [Розарий — здесь: четки. (Здесь и далее примеч. ред., если не указано иное.)], чтобы не сбиться со счета, но самого розария давно уже не было. Сбившись, Гэр только крепче прижал колени к груди и начал снова: «И вот я потерян во тьме, о Великая Мать, я сбился с пути, укрепи и направь меня…» Тихая музыка в ушах продолжала искушение. Ничто не могло ее заглушить — ни молитвы, ни мольбы, ни даже те немногие гимны, которые Нацу все еще мог вспомнить. Музыка была повсюду: в ржавом металле стен его камеры, в запахе пота на его коже, в цветах, которые он видел во тьме. С каждым вдохом она становилась чуть громче. Звонко запели серебряные колокола. Нацу открыл глаза и чуть не ослеп от света, такого белого и яркого, что ему пришлось закрыть лицо руками. Сквозь пальцы он смог различить две фигуры, окутанные сиянием. Ангелы. Пресвятая Мать послала к нему ангелов, чтобы вернуть домой. — …Благослови меня и прими под сень свою, даруй мне прощение за все грехи мои… Стоя на коленях, Нацу ждал благословения. Удар тыльной стороной ладони по лицу отправил его на пол. — Прибереги псалмы на потом, уродец! Следующий удар впечатал его в окованную железом стену. Боль взорвалась в виске, и музыка, задрожав, стихла. — Эй, потише. Здесь он не сможет причинить тебе вред. Нет. У него не было сил. Магия была слишком дикой, слишком непредсказуемой, чтобы кому-либо надолго подчиняться. Он был беспомощен и без окружения железных стен. Нацу сполз на пол и обхватил гудящую голову руками. Блаженны заблудшие. В его поле зрения появились сапоги с серебряными шпорами. Колесики шпор звенели. Шпоры, не колокола. Вместо одеяний из света перед ним были белые шерстяные плащи маршалов лорда пробста [Лорд пробст — второе после епископа духовное лицо в кафедральном соборе; пастор главной Церкви.]. Железные наручники врезались в запястья Нацу, когда маршалы вздернули его за цепь кандалов. Стены камеры бешено закружились перед глазами, и Нацу снова рухнул на колени. Выругавшись, один из маршалов пнул его сапогом в крестец. Второй маршал прищелкнул языком. — Нацу упоминать Ее имя всуе, знаешь ли. — Хех. Ты присягнул не тому Дому, друг мой. Проповедуешь как истинный чтец. — Еще удар. — Вставай, колдун! Шагай на суд, иначе мы тебя потащим! Шатаясь, Нацу поднялся на ноги. И вышел в каменный коридор, где снова ослеп, попав в полосы солнечного света, лившегося из высоких окон. Маршалы заняли позиции по обе стороны от него, подхватили Нацу под мышки, направляя, а то и волоча по полу, когда юноша спотыкался. Послышалось щелканье ножен и звон шпор. По дороге за ними пристраивались новые маршалы. Бесконечные расплывчатые коридоры. Ступеньки, о которые Нацу спотыкался, сбивая в кровь босые ноги. Ни секунды, чтобы отдохнуть или перевести дыхание: ему приходилось шагать, чтобы не упасть. Он и так пал дальше некуда. Нацу лишился милости Богини, Она его больше не слышала, и не важно, сколько обрывков молитв было в пропасти, оставленной в нем наплывом магии. — …Будь светом мне и укрепи меня в час моей смерти… — Тихо! Рука в перчатке ударила Нацу в висок, рывок цепей потащил его дальше. Коридоры стали шире. Теперь они были обиты деревом. Вместо грубо отесанного камня ноги скользили по мраморным плитам, на стенах появились драпировки. Последний поворот, и маршалы остановились. Перед ними виднелись темные двери, рядом с которыми стояли чопорные фигуры со штандартами на длинных древках. Порыв ветра всколыхнул ткань, солнечные лучи коснулись вышивки, и святые дубы засияли золотом. Нацу узнал это место, и ему показалось, что в его желудок упал камень. Эти двери вели в зал совета, где рыцари проводили совещания и церемонии… и где орден оглашал свои при- говоры. Колени Нацу подогнулись, цепи зазвенели, когда он рухнул вперед и вытянул руки, чтобы не ткнуться лицом в отполированный пол. Музыка шепнула в последний раз и стихла. Суд. Слишком поздно надеяться на то, что его пощадят, слишком поздно рассчитывать на что-то, кроме прощения. О Богиня, смилуйся надо мной! Массивные двери перед ним бесшумно открылись.