Лиловый рассвет, чернильные сумерки.

Шерлок порывистый, как соленый ветер с южных морей. Жаркий, сильный, неустанный, такой живой и вечно, безостановочно движущийся вперед. Он проносится вихрем мимо рабочего стола, сметая эскизы, деньги, наброски лиц и обрывки старых газет. Ворох разноцветной бумаги шелестит, как осенние листья, кружится и падает ему вслед. Беспорядочная дань безумному гению. На высокой, остро очерченной скуле брызгами цвета спелой вишни краснеют капли свежей краски. Ярко. Последствия безумной кадрили его искусной кисти и холста. Из всех занятий на Земле только искусство, эта дикая экспрессия, может его заинтересовать. Всегда только эта истина и ничего иного. Волосы его всегда спутаны и взъерошены. Над правым виском причудливыми украшениями пестреют перья куропаток, небрежно вставленные в отросшие кудри его вечно испачканной в краске рукой. Он говорит, что он индеец и пират, окуная пальцы в голубую лазурь и размазывая ее по своим бледным, но, в приходы музы, пылающим ярким румянцем щекам. Он морщится, ругается и крушит все вокруг, когда у него что-то не задается, и безумно улыбается, ликуя и торжествуя, когда порывистое вдохновение накрывает его с головой. Он извечный пленник своей сумасшедшей гениальности. - Раздевайтесь, - вот то первое, что он сказал застывшему на пороге с сумками в руках Джону. Шерлок, только увидев его из окна, невысокого, но утонченного, свежего, как прохлада туманного утра, уже испытал невозможное, пьянящее ощущение, уходившее в кончики подрагивающих пальцев. Джон выходил из экипажа. Как давно. Упоительно зашлось в танце его сердце. Это оно. Желание творить. Вот оно - идеальное, то, что так хочется сломать и превратить в хаос. Джон что-то бормочет о квартире, здоровается и прикрывает за собой дверь. Сумки же аккуратно ставятся на пол. Он снимает шляпу и приглаживает свои светлые, как колосья пшеницы, волосы. Такой правильный, такой прилежный. К черту все правильное и прилежное! Какая скука! - Раздевайтесь же! - твердит Шерлок, не слушая и не вникая особенно в то, что лопочет человек у него в гостиной. Можно просто смотреть, наслаждаться, испытывать себя на прочность, но лучше... Он вскакивает с кресла и несется в спальню за новым холстом. Скорее, скорее. Невыносимо! Желание действия бурлит в его крови всполохами жидкой лавы, пробирается под кожу, гложет. Эти голубые, пронзительные глаза... Художник давно знает, как их нужно нарисовать. - Да что происходит? - Джон, наконец, отмирает от созерцания мечущегося по комнатам мужчины, кладет шляпу на софу и снимает плащ. Безумный художник Шерлок Холмс, о котором столько разговоров. Сумасшедший ли? Высокий, нескладный, совершенно дикий и взъерошенный, как сельский мальчишка. Он весь испачкан краской и взвинчен собственным желанием. - Все! Снимите все! Я хочу вас рисовать, разве непонятно? - подлетает он внезапно и стремительно откуда-то слева и хватает Джона за руку, тянет вглубь комнаты за собой. - Вы даже имя мое не спросите? - слабо отбивается Джон, уже сокрушенный и пораженный немыслимой бестактностью, расстегивает верхние пуговицы атласной рубашки. По инерции - как скажет он, оправдываясь. Под впечатлением - будет позже выстанывать он. Шерлок смотрит на него восхищенно, с упоением. Он закусывает большой палец на правой руке и на его искусно очерченных губах солнечными цветами одуванчиков размазывается желтая, сладко пахнущая краска. Он думает. В голове мелькают десятки образов, один интереснее другого. Варианты, цвета, оттенки. - Зачем? - искренне изумляется Шерлок. - Вы - Джон Ватсон, мой новый сосед, - он хмыкает, - временный. Миссис Хадсон о вас лопотала все утро. "Шерлок, дорогой, не спугни нашего нового соседа!" - взмахнув рукой, цитирует он. А смотрит как-то всепоглощающе: глаза сверкают и всматриваются в лицо. Шерлок выглядит молодо, вовсе не скажешь, что ему чуть за тридцать. От него пахнет яйцом, медом и травами. Приторно сладко, и так непохоже на запахи шумного, каменного и сырого Лондона. Вообще ни на что непохоже. - Почему временный? - Джон вдыхает полные легкие разнооттеночных запахов. Его захлестывает волной теплого, почти горячего ощущения священной ненормальности происходящего. Не может быть. Шерлок, как диковинные витражи готических соборов яркий, замысловатый и таинственный. Он не отвечает. Только зажмуривается, мотает головой и скидывает халат, оставаясь только в свободных, держащихся на изящных бедрах рабочих штанах. Развязанная тесемка болтается на уровне колен, расхлябанно щекоча тонкую светлую ткань. "Он восхитителен" - думает Джон и задыхается от этой мысли. На шее художника алые отпечатки пальцев светятся клеймом принадлежности его музе. Его искусству. Джон многое слышал о его порывистом стиле и незыблемом таланте. Шерлок Холмс весь светится изнутри, как огни рождественской елки. Шерлок стоит к нему спиной, роясь в груде вещей на столе, выуживая длинную колонковую кисть и обломок грифеля. Его позвонки обтягивает тонкая, почти просвечивающая, кожа. Джон думает, что она потечет, как воск, если ее нагреть ярким пламенем свечи. Он снимает рубашку и не знает, куда деть руки. - Останьтесь, я прошу вас, останьтесь, позвольте вас нарисовать. - В коротком, порывистом взгляде сквозит заинтересованность, удивление, сожаление и восторг. Странная смесь. - Ранение? Он подлетает в считанные секунды и прикладывает ладонь к задетому осколком снаряда плечу, - ну что за подарок! Джон впервые слышит подобное восхищение об этом уродливом дефекте. Видимо, Шерлок увидел в этом что-то свое, чего Джону не понять. Это смущает. Под ладонью у Шерлока оглушительно громко колотится горячее сердце. Шрам от осколка бугристый, нежный и неповторимый в своей уникальности. Восхитительно. - Едва ли, - коротко отвечает Джон и напряженно смотрит вверх, пытается дышать ровно. - О, вы просто не замечаете свою отличительность, - Шерлок нехотя убирает руку и отступает назад, хватая первые попавшиеся под руку листы, оказавшиеся блокнотом. Дефекты всегда уникальны. Он буквально падает на колени, под ноги Джону, и начинает быстро что-то чиркать грифелем, вскидывая прищуренный взгляд. - Снимите уже эти чертовы брюки! Они меня раздражают, - негромко, почти сам себе, говорит он. И Джон слушается. Тонкое нижнее белье скрывает его ноги до колен. Шерлок еще яростнее чиркает в своем блокноте и кусает губу. На листах образы в движении. Как Джон стесненно двигается, избавляясь от брюк: как изгибается спина, напрягаются руки и округляются ягодицы. Так долго. - Вам не нужна одежда, как вы не понимаете? - Восторженно, с сиянием в глазах говорит Шерлок. - Но, - начинает было Джон. - К черту условности, принятые в обществе! Кто это придумал? Кто им следует? Естественность! Джон, вы стеснительны? Хотите, я закрою эти тяжелые занавески? Я потушу все свечи, я буду рисовать ночью, при свете луны...- Шерлок тут же задергивает плотную ткань. - Да, да! Так даже лучше! Никто не сможет вас увидеть, мы будем одни в моих, скрытых от посторонних глаз, угодьях. - Он резко поворачивается на пятках, - Джон, вы - только то, что вы есть на самом деле. Нагота - ваша обнаженная душа, понимаете?! - С трудом, - у Джона алеют уши, а в груди ворочается комок, который никак не хочет двигаться с места. Он так заворожен Шерлоком Холмсом, его импульсивностью и странным помешательством, что решается. Туфли он снимает, наступая на задники, чулки легко слетают с колен, а нижнее белье скользит вниз, открывая все сокровенное. Теперь Джон и правда чувствует себя обнаженным. Не только физически, но и духовно. Он опускает глаза, нехотя смотря в пол на остатки своего нижнего белья. Стыдливым румянцем пылают его щеки. Он молод, ему не больше двадцати шести, и сейчас он снова чувствует себя совсем юным мальчишкой. А все этот восхищенный, всепоглощающий взгляд. - Сегодня дождливо, все небо тучами заволокло... - Джон пытается отвлечься, но он уже готов упасть на колени, как перед алтарем, настолько его выворачивает наизнанку этот пронзительный, изучающий взгляд. - Может, вам хватит свечей? И яркого зарева пламени бы не хватило. - Божественно, - срывается с губ художника. Он стоит босыми ступнями на дорогом, пушистом ковре. Кисть правой руки испачкалась грифельной пылью, теперь она сияет, как изящная металлическая вставка. Он трет грудь, задевая твердый маленький сосок. Темно-коричневый, золотистый бренди. - Почти идеальный, я мог бы рисовать вас и в темноте, - выдыхает он. Джон больше не борется с желанием прикрыться. Он опускает руки вниз и прерывисто дышит, отдаваясь во власть безумному гению, который подскакивает к нему и ерошит руками его светлые волосы. Хаос - идеальная упорядоченность. Джон вздрагивает, а Шерлок порывисто дышит, смотря на результат своей разрушительной работы. Обнаженный, естественный. Адам, изгнанный из Рая. В центре гостиной, среди хаоса сам становится частью его. Но он все еще чист и прекрасен. Шерлока просто распирает от восторга и волнения. Вот оно - то, что он так долго искал, шныряя по бесчисленным улочкам города. То, не похожее ни на что. Уникальное. - Где же твой терновый венок? - задушено шепчет Шерлок. Невообразимо. Он хочет рисовать Джона, не рисовать даже, а испить. Растворить в себе, запоминая и разглядывая детали. Этот окропивший кожу рваный шрам. Он не уродлив, нет. Он прекрасен. Шерлоку сейчас кажется, что перед ним сам Бог. И это настоящее безумство, помутившее рассудок. Ему кажется, что он знает истину; ему кажется, что он знает все обо всем на свете. Он нехотя отступает на шаг назад, отходя к столу, напоследок мазнув взглядом по теплого, южного цвета коже, обласканной загаром. Только один шрам белеет на ней блеклыми нитями запутанной паутины. Но так или иначе глаза неизбежно притягивает к мягким, нежным яичкам и среднего размера неэрегированному члену. В голове как будто что-то щелкнуло, а во рту сразу стало приторно-вязко. - Надеюсь, вам не холодно, Джон, - Шерлок закусывает губу и сжимает в руке карандаш, приноравливаясь к мольберту. - Отнюдь, - почти шепчет гость, - мне кажется, что в комнате стало слишком жарко. Джону стыдно, странно и непонятно. На лбу выступила испарина, сердце застучало почти в горле, ему было то душно, то холодно. Это странное, на границе сознания ощущение дежавю. Колкая, безудержная дрожь то и дело сотрясает его обнаженное тело. Руки сжимаются в кулаки в предвкушении и ужасе от подкатывающего возбуждения. Почти нервного, прокатывающегося сильными волнами под его кожей. Послышался шорох ткани, и Джон резко вскинул голову. Шерлок стоял возле мольберта, сжимая в руке свои штаны. Обнаженный. И Джону даже показалось, что растерянный. Но нет, взгляд его был тверд, в нем все еще сияли отблески восхищения и увлеченности. - Чтобы вы не чувствовали себя ущемленным, - Шерлок отбросил вещь в сторону, - мне нечего стесняться, - он развел руки в стороны, демонстрируя себя. Джон даже задохнулся на секунду: Шерлок был возбужден. Почти, не до конца, но ощутимо. - О, Господи, оденьтесь, пожалуйста. Не нужно. Пожалуй, он был даже слишком красив и откровенен. - А.. - понимающе протянул Шерлок, - не обращайте внимания, - он покрутил грифель между пальцев, - я всегда испытываю чувство возбуждения во время работы. Джон вдруг почувствовал себя не в своей тарелке, но не спросить не мог. Он перевел взгляд на камин. Короткая дрожь сотрясла его тело.- И часто вы так работаете? Обжигающе. - Так, - Шерлок сделал выразительную паузу, - не часто. Джон покраснел неизвестно от чего, вздрогнул и медленно перевел взгляд на художника. - Что в-вы имеете в виду? - Я имею в виду то, что такой ценный материал, - Шерлок потряс головой, - нет, нет! Такой ценный бриллиант как вы, я искал, наверное, последние пять лет. Быть может муза послала мне вас, чтобы я смог запечатлеть ускользающий момент. Истина, просветление, чистота, непорочность, - загадочно говорил он. - Я решительно не понимаю, что во мне особенного. Но.. - Джон помедлил, облизал губы, которые жгуче пекло от взгляда художника, - я готов вам позировать, если нужно. - Необходимо, как дышать, слышать, осязать, видеть и чувствовать. Бесконечный круг рождения и смерти. Белые всполохи морской пены, хрусталь горного озера, солнце, отраженное в маленьком осколке зеркала. Среди хаоса и пустоты вы - как глоток чистого воздуха, - запальчивый, обнажающий шепот срывался из искусно очерченных, полных, невероятных губ. Желтая краска причудливо изгибалась в такт его словам. - Вот что в вас особенного. Джон чувствовал, как бешеным танцем заходится его сердце от этих откровенных слов. Он уже безудержно дрожал и ничего с этим не мог поделать. Дыхание стало частым, член с неимоверной скоростью наливался желанием. "Как глупый юнец" - мысленно корил себя он, зажмурившись вдруг. Не мог он, совершенно не мог смотреть на этого одуряющего всем своим естеством художника. - Вы это сами себе придумали. - Я так вижу, Джон. - слова жидким ядом заползали под кожу. Шерлок растягивал полузадушенным шепотом слова восхищения, заводясь все больше и больше от того, что он видел и что делал. В резких линиях от его грифеля уже был заложен образ. И этот образ был прекрасен. Невероятен, как пришествие. Светел, как ангел. Желанен, как запретный плод. Это был Джон. И это было чудесно. Шерлок видел, какой эффект производят его слова, как мечется Джон, борясь с собой, со своими стыдом и желанием. Как поджимались его губы, как наливался тяжестью его орган, как трогательно алели скулы и как сильно были зажмурены его глаза. Художник рисовал желание, он изображал порок, он показывал внутренний свет, он ласкал кистью холст, нещадно, крупными мазками, яркими пятнами, своей рукой. И от этого желал Джона, желал творить, желал разгромить эту гробницу неправильного совершенства. - Вы позволите осквернить вас? - Практически неслышно говорит Шерлок, стерев большим пальцем излишки краски на рисованном Джоновом плече, рвано размазав ее по холсту. - Джон, Джон, посмотрите на меня! Прошу. - Шерлок шумно дышал. - Вы уже, осквернили, кажется, - тихо откликнулся Джон, чувствуя тянущее пах возбуждение, и дрогнул, когда напоролся на сияющий, но помутненный взгляд напротив. - Джон, вы прекрасны. Божественное ничто. Я хочу распять вас, не раня ваши запястья, а проливая кровь терпкой краски цвета сладких, красных вин. Я хочу, - Шерлок шагнул ближе, - ласкать влажной кистью вашу кожу, запоминая изгибы вашего тела. Я хочу осязать вас самыми кончиками пальцев. Я хочу увидеть, как вас накрывает освобождение. Вы позволите? - он уже подошел вплотную, опаляя дыханием взмокший висок, - Вы позволите мне это, Джон? - О Боже, - выдохнул тот, почувствовав разгоряченность чужого тела в опасной близости от него. Джон уже знал, что сдастся. Он уже знал, что хотел этого не меньше, чем его коварный искуситель. - Да, - только губами, - да, пожалуйста. В этот же момент горячая, испачканная краской рука легла на шрам. Джон судорожно втянул воздух, пока ладонь, медленно соскальзывала вниз, припечатывая на нем право собственности. А Шерлок все смотрел и смотрел, безотрывно и изучающе. Жадно. Скользкие намасленные краской пальцы впились в бок, очертили ребра вверх и оттянули волосы на загривке, откидывая голову назад, открывая беззащитную шею. Джон не сопротивлялся, только издал какой-то полу-всхлип и схватился наконец за сильные, напряженные предплечья. - Вы когда-нибудь видели себя с такого ракурса? О, этот раскрепощенный взгляд, приправленный тенью сомнения. - Шерлок припал к линии челюсти и провел раскрытыми губами до скулы и к уху, отмечая желтыми пятнами свой путь. Горячее дыхание зашевелило волосы на виске. - Я хочу утопить вас в лазури неба, укрыть вас белоснежными драпировками и рисовать с вас натюрморт. Будто вы диковинный фрукт, достойный богов. Запретный плод в райском саду. - Едва ли, - вздыхает Джон, - едва ли я бы хотел стать жертвой каннибализма. - он нерешительно перемещает свою ладонь на линию ключиц художника, - мне странно слышать подобное, тем более от вас. Вы гораздо красивее меня, я думаю. - Не думайте, это вредно. - почти рычит Шерлок, впиваясь пальцами в затылок Джона, заставляя того тихо охнуть и шагнуть ближе. - Я весь пропах этим смрадом задымленной рутины промышленной революции, я так давно не видел истинного света. Я так долго вас ждал. - Вы что-то странное несете... - вдруг говорит Джон и сам, встав на кончики пальцев, целует полураскрытые губы. Сочные, как неведомый нектар, сладкие, как мед, и чуть шершавые, невообразимые, как терпкий миндаль. Поцелуй выходит неслаженным и неловким, пока Джон не уступает под напором художника. Он сдается вдруг, мягко приоткрыв губы, позволяя настойчивому Шерлоку творить что-то невообразимое. И подхватывает. Самым кончиком языка скользит по бугристому небу, мягко, одуряюще тепло. Тонет в еле слышном стоне и горячем дыхании. Они соприкасаются изнывающими от напряжения органами и глухо рычат, обнимаясь теснее, притягивая друг друга настолько, насколько это вообще возможно. В этой жуткой сумятице Шерлок и представить не мог, что ему ответят с таким рвением, но Джон вдруг отступает, чуть пошатнувшись, и облизывает свою нижнюю губу. - Не говорите того, о чем ничего не можете знать. - Я увидел прекрасное, Джон. Я знаю. - Художник тянется за новым прикосновением к мягкой коже. - Квинтэссенция мелочей, сложившихся в единое, идеальное, - Шерлок порывисто резко прижимается губами к плечу, сжимает в горячей ладони запястье, кончиками неровных ногтей оставляет белые метки. Головокружительно. - Я покажу вам, Джон, я покажу, какой вы есть на самом деле. Каким я вас вижу! - он наступает на мужчину, оттесняя его к тахте среди задрапированных стен. Тот, чуть не споткнувшись, падает, придерживаемый за талию, и мягко усаживается на ткань. На короткое мгновение атлас жжет прохладой. Джон непонимающе смотрит вверх, чувствует, как подрагивают изысканные руки художника, когда тот его отпускает. - Джон, вы, вы должны мне помочь! - Шерлок чуть ли не рычит, негодующе и жадно. Он наспех оглаживает трепещущие бока, царапает ключицы. - Что же от меня требуется? - не понимает сбитый с толку Джон. - Я должен нарисовать вас таким. Мне нужно нарисовать ваше прекрасное лицо, искаженное, искаженное... - он задыхается вдруг от поцелуя Джона, запечатленного на его бедре. - ох, не дразнитесь! Я не могу закончить вот так. Я должен... вы должны.. Джон охает, когда рука художника тянет его ладонь к паху и накрывает напряженный член. - Вы можете ласкать себя? - серые, шальные глаза смотрят умоляюще. - То есть вы хотите, чтобы я... - Джон распахивает глаза шире, казалось бы, некуда, и шумно выдыхает. - Да, именно этого я и хочу. - Шерлок легко проводит пальцами по головке, вызывая гортанный, надломленный стон. - Это же... - вдыхает Джон, - а вы будете рисовать? Я не могу.. это.. это слишком. - Хотите, я буду умолять вас? На коленях? - Шерлок тут же подтверждает свои слова действиями. Он резко падает вниз, как сломленная кукла, так, что ногам должно быть больно. Его горячие губы торопливо целуют внутреннюю часть бедра, щекоча кожу шелестящим дыханием. Джон даже не сразу может сообразить, что сделать, чтобы остановить Холмса. Он слишком теряется в ощущениях и коротких, жгучих прикосновениях. Очарован, сбит с толку невыносимым водоворотом желания. - Шерлок! - наконец выстанывает он, - остановитесь! Да прекратите вы, в конце концов! - Джон обхватывает острый подбородок ладонью, привлекая внимание. - Вы решили взять меня измором? - А вы не намерены сдавать свои баррикады? - Шерлок склоняет голову набок, рычит и чертит ногтями обжигающие узоры на Джоновых ногах. - Я не имею права требовать, но, пожалуйста, сделайте это для меня. Это было бы просто восхитительно. Я этого очень хочу. - Что же, - Джон напряженно сопит, вытягивает губы. Лицо его покраснело от смущения, а губы опухли и покраснели от того недавнего сражения с лёгкой небритостью Холмса. - Я подобным никогда раньше в жизни не занимался... - Я буду смотреть только на лицо, если пожелаете! - Шерлок смотрит наверх, сияя своими невероятными глазами. В огромных, расширенных зрачках Джон видит себя. - Врете... - улыбается он. - Вру, - согласно кивает Шерлок, лучась самодовольством. - А вы хотите мне позировать. Вы же знали, кто я. - Я искал квартиру... - начинает было Джон. - А вам помогли, - Шерлок облизывает губы, вздрагивает и вдруг, кажется, становится серьезным. - У меня хорошая память на лица, даже слишком, Джон. Кто бы мог подумать, что вас будет так тяжело найти... - Ох, - шокированный вздох. - Вы искали? Постойте.. когда? - Пять лет, Джон. Пять лет. Сейчас вы выглядите иначе... - Шерлок с рычащим стоном опрокидывает Джона на спину и нависает над ним. Чуть подрагивающая рука ложится на бедро и ползет вверх, вызывая волны мурашек по всему телу. - Лицо стало серьезнее, вы стали старше.. Когда вы заработали это ранение? - горячие губы касаются груди. - Когда? - рычит он. Пять лет назад Шерлок путешествовал по миру, ища вдохновения в дикой, непривычной природе и необычных людях. Других в значении не таких, как чопорные, напомаженные европейцы. Как фарфоровые, вычурные куклы. Парики, пудры... О, как он любил срывать это все со своих моделей, оставляя их в растрепанном состоянии непоруганного естества. *** Индия. Испепеленная, жаркая, обласканная солнцем Земля. Яркие, с кофейного цвета кожей, похожие на разноцветные игрушки люди. Женщины, обвешанные слоями шелков и шифонов, как драпировками. Босые ноги, открытые кисти рук и плечи. Все так сложно для понимания европейца. Непривычно и почти дико. Остро. Но Шерлоку нравилась эта загадочная страна. Он приходил в восторг от индийской невероятной архитектуры, от буйной зелени и от гуляющих по городу коров. Ему было двадцать семь и он восторженно впитывал в себя неизведанное. И тут, среди этого странного мира пряностей и вечного праздника он сталкивается с голубыми, цвета хрустального озера, глазами юноши, почти мальчишки. В толпе темных людей, разноцветной толпы тот выделялся ярче всех. Светлые, выгоревшие волосы его были взъерошены, одет он был в простую рабочую одежду, с закатанными до локтей рукавами. Невероятный трепет живого, неподдельного интереса так схватил Шерлока за горло, что он рисовал эту картину по памяти не единожды. И каждый раз картина получалась иной, отличной от предыдущей. А юноша все теплее и интимнее смотрел из толпы, вбирая в себя душу художника. *** - Три года назад. - судорожно выдыхает Джон и вдруг выгибается навстречу короткому, сладостному укусу. Острые зубы больно прихватывают кожу, а упругий язык с силой припечатывает знак принадлежности. - Вы могли умереть, и я бы никогда больше вас не увидел, - Шерлок сдавливает его шею, оставляя отпечатки своих пальцев, не давая Джону вдохнуть, а затем резко отпускает и судорожно целует шею и плечи лежащего под ним человека. - И это была бы не моя вина, - выстанывает он и отстраняет от себя голову Шерлока, оставляющего все новые и новые метки. - Да рисуйте же вы, иначе я не сдержусь.. - Не сдерживайтесь! - коварным шепотом разврата щекочет нервы мягкий баритон. И Шерлок с безумным блеском в глазах отстраняется, вставая на колени, а потом и вовсе с тахты. Он неровно дышит, чуть дрожит и кусает свои истерзанные губы. Джон поворачивает голову, издает судорожный вздох и громко стонет, обхватив свой член рукой. Одна нога соскальзывает на пол. - Давайте, вы же этого добивались. Вид у него совершенно растрёпанный, порочный и невообразимо желанный. Взглядом, которым он одаривает Шерлока, можно растопить весь снег на горных вершинах Альп. Краснеющие укусы на его груди светятся клеймом. Почти животная дикость и естественность. Короткое, частое дыхание. Не упустить момент. Все, что происходит в данную секунду, уже никогда не повторится. Этому невозможно сопротивляться. Дикое по своей полноте, распирающее, ноющее чувство в грудной клетке. Сердце бьется так оглушительно громко, что Шерлок едва может поверить, что оно его собственное. Он делает несколько порывистых шагов спиной назад и, уперевшись рукой в стену, переводит дух, осматривая выгибающегося Джона. - Вы сможете удержать себя так? - Шерлок в два неловких шага оказывается возле незаконченного холста. Так невыносимо хочется вернуться обратно. Это двоякое, разрывающее его сущность. Муза, та, которая всегда была его спутницей жизни, буйная, неугомонная, громогласная, сейчас зовет его, нет, даже не зовет, она поет сладостные песни сирен, призывая наконец сделать то, о чем он так давно мечтал. Его мысли прерывает тихий скрип изящной тахты, на которой лежит... Да, Джон. И он ни говоря ни слова завлекает сильнее, чем что бы то ни было на Земле. - Вы намерены... - Джон убирает ласкающую руку в сторону и сжимает мягкую ткань. Побелевшие костяшки пальцев выдают его напряжение. - Вы намерены на меня только смотреть? - грудная клетка вздымается от глубоких вдохов. - Это несколько... - Я бы мог смотреть на вас вечно, - хрипло откликается Шерлок и берет в руку кисть. Неотрывно. - Потом насмотритесь... я не смогу долго, - он откидывает голову на подушки. На сильной шее отчетливо выступает кадык, посмотрев на который, художник отдал бы все блага мира. Преподнес бы к подножию этого искусственного трона в его мастерской. Шерлок заканчивает картину так быстро, как никогда не рисовал раньше, и дикий экстаз, кажется, переполняет его с головой. Он почти не обращает никакого внимания на свое сладко тянущее возбуждение. Ведь там Джон. Джон, который едва держится, шумно дышит, и тихо стонет сквозь зубы. Джон, тело которого покрыла испарина, Джон у которого так трогательно подрагивают ресницы, когда он в очередной раз жмурится и кусает губу. И вот оно идеальное, вот оно - то самое, что, казалось, не давало Шерлоку жить. Наконец-то его ревнивая спутница жизни удовлетворена. Холмса едва ли не сметает от эстетического удовольствия визуального восприятия. Джон держался около получаса, периодически почти насильно убирая руку от своего болезненно возбужденного члена. Он чуть ли не кричит, его дыхание давно уже сбито, и больше похоже на хрип, и если бы не Шерлок, и его прекрасно восхищенный взгляд, то.. Джон бы, вероятно, сошел с ума в этом водовороте желания. Шерлок думает, что доведет до окончательного совершенства работу позже, сейчас, когда он уже поймал эмоции на лице Джона, когда он их изобразил, когда он сам обласкал их взглядом, руками и кистью, он понял, насколько сильно возбужден его несчастный натурщик и как сильно его собственное желание. Он ругается вполголоса, резким движением откидывает кудри со лба и нетвердыми шагами возвращается к Джону. И падает. К ногам, целуя дрожащие руки, не сдерживая низкий, вырывающийся из его груди стон. Он не помнит ничего, что было с ним до этого дня. Он сам ничто, если вдруг все это потеряет. Джон кончает очень быстро, едва скользкие, испачканные пальцы художника обхватывают его возбужденный ствол, сжимают не сильно и проводят вверх-вниз. Он до ослепительной белизны под веками жмурит глаза, впивается непослушными пальцами в бедро художника и чуть ли не рыдает от облегчения, изгибается на тахте, а затем падает вниз, придавленный долговязым телом. Шерлоку тоже не нужно было много, чтобы перешагнуть за край. Это лицо, искаженное страстью, как мукой, счастьем облегчения, экстазом и восторгом он запомнит навсегда. Самая великолепная картина в его жизни. Они лежат тихо, ошеломленные и сломленные собственным притяжением под оглушительный бой настенных часов, как будто только с этого момента началась их новая жизнь. И Джон не знает, что сказать, что сделать, и как ему теперь, черт побери, тут жить. Но Шерлок, приподнявшись на своих острых, странно, дико, непомерно изящных локтях, целует его плечо и хрипло шепчет: - Fugerit invida aetas: carpe diem, quam minimum credula postero.* Даже не думайте уйти, я не пущу, я слишком долго вас искал. - Он упирается лбом в раскрашенное собственными пальцами плечо, проводит по нему губами, вдыхая сладкий запах краски, ведет носом и, в довершение, прикусывает, заставляя Джона дернуться. И комната вновь погружается в литургическую тишину. Только дыхание двоих наполняет пространство вокруг. - Все время в мире принадлежит нам, Джон. И вы же помните, что обещали мне использовать ваше тело как холст? Вот увидите, вам еще очень сильно понравится быть моей личной моделью. Джон, еще час назад бы громогласно возмутившийся, сейчас отчего-то разглядывал резной карниз под потолком и думал о том, как переменчива жизнь. Он положил свою ладонь между острых, как клинья драпировки, лопаток, и рвано выдохнул. Под пальцами его гулко билось горячее, невозможно уникальное, переполненное прекрасным сердце. Все, что когда-либо должно к друг другу притянуться - обязательно притянется. Как долго они терялись в пути. Шерлок вздохнул, а Джон тихо, но твердо произнес: - А вам, стало быть, понравится быть моим личным художником? ______________________________________________________________ *(лат) Время ж завистное мчится. Пользуйся нынешним днем, меньше всего веря грядущему.