Рейвен: дело 01040

      «Ведьма».       Это первое слово, которое я помню от окружающих сектантов. Ещë бы... Рыжая и родилась в конце октября, прямо под Хэллоуин, ещë и «нормам поведения» не соответствовала. Может, их пренебрежение родило критическое мышление и спасло жизнь.       Дурная, явно одержимая ведьма, пятно на репутации таких «благих» родителей. И наплевать, что одна — просто сломленная заблудшая овечка, а второй — наслаждающаяся властью манипулятивная задница. Как жаль, что я поняла настолько поздно. Тогда всë казалось естественным. Они правильные, а я — ошибка производства, которую нужно запереть и не показывать другим людям. Что моя мать и сделала.       Нормальные дети играли с друзьями на улицах и радовались ещë беззаботной жизни, маленькие Свидетели проводили в молитвах и любовании «Отцом» и его земным воплощением, а я сидела в своей комнате, пялясь в старые книжки о приключениях на пиратских кораблях и таинственных островах, мечтая однажды оказаться там, среди странных существ и приключений. Для этих людей меня и так нет, обо мне не должны знать. Это правило. И мало кто заметит, если я просто исчезну.       Сначала мать думала, что «брак» можно исправить и таскала с собой на встречи с просветителем. Я помню каждую минуту первой из них, хотя прошло двадцать лет...       Забиваюсь в угол и дрожу. Мужчина на сцене, весь в белом, только на груди блестит изумрудом в отблесках свечей кулон — глаз. В его руках чаша. Он говорит что-то странное: о вечной жизни, секрет которой знает, или что-то похожее. «Я приведу вас к сокровищу познания вечного мира», «следуйте пути Моего очищения, и небесный Отец обратит на вас свой благостный взор». Делает глоток — по подбородку течёт густая бордовая жидкость. Меня тошнит от одного взгляда, но это правильно: со мной же что-то не так, другие смотрят с чистым благоговением, их лица светятся счастьем, когда он выбирает их, чтобы напоить тоже. Прижимаясь губами к их. Выбранные им люди делают то же с другими, участь минует только маленьких девочек вроде меня. Они замирают в ожидании, впитывая «абсолютно нормальную» картину — как женщин сминают в объятиях, целуют... Больше мурашек только от отблеска свечей в пустых глазах сестëр. Через пару лет с ними будет то же, они готовы. Я — нет, но это естественно, я же неправильная. Настолько, что заливаюсь слезами, когда отец уводит в другую комнату мать и ещë одну женщину. Это может делать только он.       Вся в слезах, окружëнная шипением об испорченном очищении, я впервые вижу отца близко. Он склоняется и вешает на шею свой кулон, бормоча про защиту от демонов. На лице улыбка, а в глазах тьма — вязкая, как вода в ближайшем болоте. И жуткий огонëк при словах, что я буду такой же красивой, как мать. Отодвинуться бы ещë дальше, спрятаться. Но каменная стена уже ощущается лопатками.       «Чудовище», «демон».       С того дня я была прочно заперта в комнате, даже в школу мать отвозила меня украдкой, намного раньше остальных детей, и закутав в светло-зелëный платок по самые ярко-рыжие брови. Странно ли, что со мной мало кто общался? Только пара местных задир. Родители или кто-то ещë из общины не заступались — для них я хуже любых задир — и пришлось быстро понимать, как давать отпор.       Они сбегают. Пара трусливых недоумков, которые только и могут нападать на слабых девчонок и мальчишек на пару лет младше. Стоит получить пинка под зад от чуть более быстрой слабачки — остаётся только едва заметный след. Я стою посреди школьного двора, рукавом рубашки вытираю капли пота со лба и грязь с щëк, когда за спиной грохочут хлопки. Мальчишка — вижу его первый раз в жизни — сидит на крыше столовой и таращится на меня большими синими глазами. В светлых волосах путаются сучки, джинсы протëрты в коленках, а на клетчатой рубашке блестят значки. Что за чудак...       Он спрыгивает на землю — кашляю от поднятого в воздух густого облака пыли. Отступаю на шаг. Слишком много властной хищности в каждом движении. Что если тоже решит напасть? Сил дать отпор почти не остаётся, я всё ещё просто девятилетка, а не боец из тех книжек.       Вокруг шумит рыжими листьями ветер. Где-то вдали звенит колокольчик на фургоне мороженщика. Я сжимаю кулаки и с трудом дышу, он всë пялится этими глазищами... И что надо вообще?             — Я Райан, мелкая, — говорит и протягивает руку. — Хорошо их отделала, даже влезать не пришлось.             — Мона, — жму руку крепко, как могу. Не слабачка какая! — Ты типа собирался?             — Ага, эти, — тыкает средним пальцем в отцовский кулон, — обычно странные, ваще никакие! А ты типа нормальная. Дружба?       С неба срываются первые капли. Мы уходим в библиотеку — Райан обещает показать прикольную штуку на компьютере. И только светло-зелёный платок остаётся на земле.       В девять лет у меня появился первый друг. Настоящий живой человек, не считавший меня странной и неправильной. Он постоянно звал меня нормальной, иногда даже классной. Это странно, и мне нужно много времени, чтобы привыкнуть, что мои волосы — не проклятие, а обычная биология, и ершистый характер не делал человека больным. Райан и его родители объясняли это долго и упорно.       Мы встречались по ночам — Райан научил незаметно открывать окна — чтобы посмотреть на Луну с крыши или поболтать о мелочах. А днями после школы и домашних заданий, как примерная затворница, я смотрела в книжку про форматы компьютерных файлов и старалась запомнить все. Райан выцепил еë где-то специально для меня. Он не рассказывал, но интереса и не было: никто раньше ничего подобного не делал, вот главное! В голове слишком закрепились его розовые от холода щëки и немного нервное «держи, мелкая». Он больше не казался грубияном.       Жизнь налаживалась. У меня появился друг, цель — понять компьютер лучше своих пяти пальцев и сбежать подальше от этих фанатиков — мать не заставляла ходить на ежевечерние встречи. Со всем этим даже можно жить! Если бы не одно но: год за годом отец начал окончательно сходить с ума. Вещал о близости Великого Конца и обещал спасение тем, кто присоединится к Свету вместе с ним. И его вариант спасения...             — Этот придурок! Ты не поверишь!       Влетаю в наше тайное место, в домик на дереве во дворе Райана. Он уже не ребëнок — подросток. И смотрится странно в старом убежище: в дверь помещается, только согнувшись пополам. Но всë равно зависает там день за днëм и на меня обращает внимание, лениво отложив в сторону новый выпуск «Скуби-Ду».             — Как некультурно. Ты снова встречалась с отцом, мелкая?       Теперь я и правда «мелкая» для него. До плеча даже не достаю.             — Без встреч обхожусь! Об этом все говорят. Они сейчас «готовятся к очищению, чтобы перед Концом встретиться со Светом и возродиться из частиц». Понимаешь?!             — Вконец чокнулись?       И этот человек говорит мне что-то о культуре. Но лучших слов подобрать трудно. Они именно что!.. Встреча со светом и возрождение... Последние пару дней об с предыханием и обожанием в глазах вещает каждый в общине, даже самые маленькие. Их мозги промыты полностью, они не могут думать и просто делают всë, что скажет выживший из ума старик, который типа видит истину.             — Да. Они фанатики, но я не хочу их смертей, Райан... Что мне делать?       Слëзы застилают глаза, вся кожа в мурашках. Что делать? Что я могу? Они странные, но это не их вина. Наверное. Как неосторожная муха влипает в паутину и не может выбраться. Эти мухи даже не хотят: этот паук не только манит в сеть, но и выедает разум. Так осторожно, по крошечной ложечке. И как им помочь, если они вроде как и не хотят помощи?             — Пошли в полицию, Мона.             — В полицию?.. Странно слышать от тебя.             — А что мы сделаем сами? Тут реально... Только довериться этим.       Усатый коп выслушивает, разбирая бумажки на столе. Сама внимательность к проблемам граждан! Ничего удивительного. Разваливается в кресле, слушает, ни разу не взглянув мне в глаза. Потом захлопывает папку — даже Райан назад шагает — и заявляет, что «Свидетели Света» — чудаки, но всë-таки мирная община, ничего деструктивного в их поведении нет, а за шутки на такие серьëзные темы вообще нужно как минимум связаться с нашими родителями. Но так уж и быть, в первый раз он согласен спустить всë на тормозах. Мне хочется спорить. Отцовский кулон почти вытащен из-под синей рубашки... Но так и остаётся под ней из-за вовремя положенной на плечо руки Райана и едва заметного качания головой.             — Зачем нам вообще эти копы?! — пинаю смятую банку из-под колы. — Поднял бы свой зад и проверил, сложно, что ли?! Там все об этом говорят, все!             — Язык, мелкая, — Райан поднимает банку и бросает в ближайшую урну. — Наверное, он часто сталкивается с такими шутками.             — Но на кону жизни, Райан! Их там шестьдесят или типа. И он мог просто проверить, сам бы услышал!             — А если мы добудем доказательства? Запишем эти разговоры. У тебя есть диктофон? — мотаю головой. Нет, с техникой у меня в доме вообще беда. — Тогда соберëм сами. Ты ж технозадрот, помнишь ту игрушку?       Маленькая механическая кукла. Я собираю еë на прошлый Хэллоуин и даже заставляю сделать пару шагов. Но это просто шалости, диктофон...             — Но я не умею, слишком сложно. И из чего? Типа... Где я найду детали?             — Ты не представляешь, что можно найти на городской свалке...       В двенадцать я впервые прогуляла школу. Мы с Райаном вскочили в автобус и доехали до городской свалки. Тогда еë ещë толком не огородили, только поставили шлагбаум и будку. Там обычно сидел сонный охранник. Достаточно громкого шума, он выйдет проверить — и можно пройти на территорию. Райан уверял меня в этом и был прав.       Мы провели на свалке весь день, копаясь в кучах мусора и пытаясь найти хоть что-то полезное. Я не знала, что именно потребуется, логически дошла до микрофона, динамиков и чего-то для хранения записи. Типа кассет. Но на всякий случай брали всю мелкую и не совсем уничтоженную технику и исправляли это на месте, чтобы незаметнее распихать детали по карманам. Эксперименты могли занять намного больше времени и стараний, а нам ещë и выйти со свалки надо...       Вечером мы вернулись в домик на дереве мокрыми с ног до головы. Пришлось окунуться в озеро, чтобы не смущать горожан запахом мусорных куч. Райан позаимствовал паяльник и немного липкой ленты в гараже отца и мы начали готовиться. Первая модель даже не пыталась работать: кассетная лента не шевелилась. Вторая не воспроизводила звук. Третья, четвëртая, пятая... К утру я сбилась со счëта, а кривое подобие диктофона наконец-то начало записывать звук и воспроизводить его. Правда, при постоянно нажатой кнопке... Осталась мелочь: пробраться на собрание с этой совершенно незаметной штукой, записать всë и сдать отца и группу фанатиков копам прежде, чем они сотворят с собой что-то.       Диктофон получается небольшим, помещается в карман джинс, из-за давления кнопка постоянно нажата и запись идëт автоматически. А что верхушка из кармана торчит... Райан подсказывает идею: можно скрыть это под длинной юбкой. Одна из материнских — снежно-белых, с моим ростом волочащихся по полу, как раз подходит. И спрятав волосы под платком, ныряю в обитель зла, заверив фанатиков на входе, что теперь «вижу истину и пытаюсь исправиться». Они верят и пускают, такие наивные... И самое интересное только-только начинается.       В этот раз всë даже жутче, чем три года назад. В комнате темно, только несколько огоньков свечей мерцает у стен. Пахнет пряными травами. Так приторно, что в горле першит и глаза слезами наполняются. Но они терпят это, я тоже должна. Всего один раз, всего один... Потом тот усач поверит, и всë закончится!       Опускаюсь на колени между другими детьми и жду... Чего-то. Появления отца, наверное.       Он входит в комнату в рясе, как у настоящих священников — только у них чëрная, а у этого белоснежная, разве что не сияет. Отец сдаëт в последнее время: борода отрастает до пояса, глубокие морщины бороздят лицо. Неужели никто на полном серьёзе не видит, что за странности происходят с «посвящëнным в тайну вечной жизни»? Не видят, что он превращается в сморщенного старика всë быстрее с каждым новым годом? На что ещë способны слова?       В этот раз всë ещë безумнее. Они кланяются ему из сидячего положения, почти ложатся на пол — ущемлëнная гордость вопит, когда делаю то же. Полы отцовской рясы шелестят по полу. Совершает круг почëта и останавливается точно напротив меня.             — Блудная овечка вернулась в стадо, — от скрипучего голоса мурашки прыгают вдоль позвоночника. — Сколько тебе теперь лет, дитя?             — Да, отец, я осознала, — ущемлëнная гордость царапается изнутри, но нужно терпеть. — Двенадцать.             — Ты расцветëшь совсем скоро, дитя. Встреча со Светом сделает тебя ещë прекраснее...       Проходит мимо. Он не касается меня, но даже от взгляда меня разрывает от двух желаний: вытошнить сегодняшний ланч и вымыться, оттирая кожу до крови. Ну и старик... Надеюсь, удастся не встретить его наедине.       Он начинает читать молитву, кажется, придуманную им самим — все закрывают глаза. Остаëмся только я, он и дикие тени пляшущих свечных огоньков. Тихий голос крадëтся по комнате — что-то про вечность, Свет и избавление от ноши физических тел. Не слушаю. К чëрту, к чëрту! Он не поймает меня в свои сети. Запишу всë и сбегу в райанские сильные объятия.       Дальше всë... В библиотеке я читаю учебники и редкие инструкции, дома у Райана — комиксы про Скуби-Ду и Супермена. Может, те толстые художественные книжки помогли бы описать, что происходит... Но сейчас хочется кричать всеми словами, на которые ругается Райан. Отец поднимает из круга девочку — мою ровесницу с гривой тëмных волос. Она дрожит, стоя перед всеми в простом белом платье. Что он собирается делать? Такого не было в прошлый раз, но мне заранее тошно...             — Как тебя зовут, дитя?             — Рейвен, сэр...       Теперь я вспоминаю. Рейвен, Рейвен Грин... Мы не общаемся, как и со всеми здесь, но иногда встречаемся взглядами. Она даже улыбается, отводя взгляд от тетради, в которой вечно что-то то ли пишет, то ли рисует. Она всегда кажется грустной, ей вроде как тоже всë это не нравится. Но такие девочки не бунтуют.       Дальше, дальше... Этот бормочет что-то про очищение, про носителей неиспорченного духа, что помогут призвать Свет и стать остальным настоящими свидетелями. Бормочет и проводит крошечным ножом по еë рукам. По лицу Рейвен текут слëзы, но от неë не слышно ни звука. Такая выдержка... Мне же приходится заталкивать в глотку крик «какого чëрта ты делаешь, старый мудак?!» — когда капли крови падают на свечу. Снова отличаюсь — закрываю глаза, когда все открывают.       Всë заканчивается бормотанием и странными танцами вокруг огня. Как первобытные люди из учебника истории... Они танцуют, снова пьют красную жижу из чаши, а я мешаюсь с толпой и бегу...       На улице от увиденного тошнит ещë сильнее. Ноги подкашиваются, слова не подбираются. В участок Райану приходится вести меня под руку, но усатый коп не ценит нашего подвига. Цокает языком, отказывается принять и уходит, хлопнув дверью. Этот ленивый морж! Как же бесит!!! Райану и второму полицескому приходится держать меня, чтобы не дать сделать глупость. И тот, второй — тонкий, но тоже усатый — даже слушает мой рассказ и некачественную запись. Делает какие-то пометки на листах бумаги и обещает разобраться.       Но у полиции другое представление о «разобраться», не как у меня. Ночью и на следующий день никто не ворвался в квартал, где мы жили, не попытался арестовать явно сошедшего с ума старика, лидера секты. Не случилось ничего и через два дня, через три... А в ночь с третьего на четвëртый день, когда полицейская машина мелькнула вдали — обзор из нашего домика на дереве был слишком хорош — в «церкви», всегда бывшей только отцовским домом, вспыхнул пожар. Так ярко, так громко. Помню только, как рвалась туда — помогать, спасать! — а Райан держал меня за руки, хватал рубашку... «Ты ребëнок, ты ничем там не поможешь! — повторял он. — Дай копам и пожарным разобраться!»       И я осталась. Почему-то. Свернулась клубком и прорыдала в его объятиях всю ночь, чтобы утром шипеть на пристыженного усатого копа. Вëл он себя так не из-за меня — в комнате хищной тенью стоял тип в мешковатой темно-синей куртке. Только потом Райан рассказал, что незнакомец был из спецслужб, которых в нашем городишке обычно не бывало. В сериале каком-то видел.       Всë это закончилось так странно. Я только и успевала следить за менявшимися заголовками газет о том, что отец арестован, находился под следствием, его готовили к суду, приговорили к нескольким пожизненным... Неудивительно, если из шестидесяти семи «Свидетелей Света» больше двадцати сразу задохнулись в огне, стольких же безуспешно пытались спасти в городской больнице и ещë с десяток из ожогового переехали в психушку. Даже странно, что моя мать в итоге попала в число самых нормальных и после нескольких месяцев работы просто с психологом смогла забрать меня от родителей Райана обратно домой. Она ещë несколько лет томно вздыхала по отцу и всë тонула в религиозных размышлениях, но... Стало даже не так плохо. Без «рыжей ведьмы» и показательных пряток, без запрета общаться. Райан теперь стал частым гостем в нашем доме, заглядывали и его родители. Но в мои шестнадцать, когда мы с ним сидели на крыше и исключительно по-дружески учились целоваться, обоим досталось, как в старые недобрые времена.       Иногда мы с матерью даже вместе ездили в церковь. В нормальную на этот раз. Без крови и диких танцев, без странного запаха от свечей. Мы просто сидели на жëстких лавках среди нескольких таких же мрачных людей, слушая монотонный голос пастора в чëрной сутане. Приходили, слушали и возвращались домой. Ничего необычного.       Из Рейндейла я уехала в семнадцать. Вцепилась зубами в шанс получить стипендиальное место в одном из колледжей города со странным названием Сието. Вцепилась и отвоевала, почти чудом выбив необходимый балл. В нашем мелком городишке мои знания казались эталонными и значимыми, но там... Там, в мегаполисе, наводнëнном академиями и колледжами, я оказалась рядовым мелким спецом. Едва хватило знаний для поступления, едва хватило навыков для подработки в крошечной компьютерной компании. И даже туда меня не хотели принимать, потому что «мелкая девчонка». Но если техноботаник чего-то хотела, она этого добивалась. Точка.       Первый день на первой работе. Я пялюсь на людей в опен спейсе и сжимаю в руках поднос, забитый бумажными стаканчиками. Надо просто улыбаться и терпеть, только чуть-чуть. «Это временно, сначала научись хоть чему-то», — уверяет босс, вручая ключ от подсобки. Я даже не младший специалист, просто «эй, девочка, принеси». Как будто ради этого я так стараюсь и с тринадцати ботаню одновременно и коды, и технику — всë интересное, что можно достать в Рейндейле. Зато те, с кем теперь приходится учиться, точно так же завистливо поглядывают на меня — подработка по специальности, а не где-нибудь в «Бургертории», доставаëтся первокурсникам не так часто. А детали им знать не нужно.       Из офиса я ухожу последней: специально оттягиваю момент, насколько возможно, чтобы только на пару минут остаться наедине с компьютерами, полазить в программах и попробовать штуки, про которые успеваю прочитать в (IN)SECURE и узнать из тех лекций. Очень уж любопытно выглядит теория, а на свой даже простенький ноутбук пока не хватает. Может, через пару зарплат...       Так проходит первый месяц: занятия с утра, работа днëм и вечером, домашние задания по ночам и в перерывах между «принеси и отнеси». Растут одновременно мешки под глазами и интерес, близятся первые экзамены, и мне отчаянно не хватает ещë нескольких часов в сутках. Только парочку, чтобы наконец-то всë успевать и спать не по два-три часа. Но пока такое не придумано, приходится чем-то жертвовать.       По вечерам, если нет экстренных ситуаций, в офисе остаëмся только мы: я и компьютеры. Темно, немного шумит системник, резкие лучи искусственного света от монитора и больше ни одного человека. Лучшая атмосфера! Так кажется, пока за спиной не шуршат шаги, и рука не оказывается у меня на плече. Боже! У меня сердце подскакивает к горлу и стучит так отчаянно, что больше ничего и не слышно. Я зависаю намертво и жду хоть каких-то слов, продолжения... Это босс? Меня теперь выгонят отсюда? В голове мелькают цепочки оправданий, я пытаюсь схватить их и заранее подобрать хоть одно логичное.             — Секретно тренируешься, Мона?       Сердце падает обратно в грудную клетку и немного замедляет бег. Не босс, повезло как! Только щëки немного краснеют. Это просто Дэвид Стоун, один из младших специалистов. Он на несколько лет старше, недавно выпустился из колледжа и наверняка ещë помнил, каково это — сочетать работу с учëбой и бояться остаться без монетки в кармане. Может, даже не выдаст. Да и неплохо он ко мне относится, даже имя сразу запоминает и не пытается обозвать Миной.             — Я... Это... Это для колледжа.       Но Дэвид только смеëтся. Ох, этот его смех и широкая улыбка... Щекам становится жарче. Это наша первая встреча наедине, но и сейчас, и раньше, в окружении ещë десятка коллег взгляд липнет к нему неотрывно. Идеально уложенные каштановые волосы, серые глаза с хитрым прищуром, привычка расстëгивать верхние пуговицы классической белой рубашки... Я запоминаю каждую деталь его внешности. По сравнению с вечно лохматыми и не всегда приятно пахнущими студентами из колледжа...             — Что-то не помню таких задач в программе курса, — смеëтся, опуская руку с плеча ниже — к локтю. — Но вот в одном журнале...             — Пожалуйста! — складываю руки в молитвенном жесте. — Только боссу не говори, что я тут практикуюсь! Буду должна!             — Да он и так знает, логи проверяет. Ему плевать, пока не копируешь нашу базу, — мягкий смешок — рука возвращается к плечу и смещается к лопатке. — Но если это так важно, сохраним секрет от остальных. Идëт?       Это особый вечер. Совершенно особый, с которого начался наша работа в команде и странный долгоиграющий роман. Месяцы переглядок, случайные прикосновения на корпоративе, первый поцелуй. Снежные шапки на деревьях, покрасневшие от мороза щëки, его губы с медовым вкусом и апельсиновым запахом... И четыре года скитаний по мелким грязным гостиницам — обязательно где-то на выезде из города. Тогда всë казалось очевидным: мы оба получали не так много, постоянно требовалось на что-то копить, да и лишних слухов совсем не хотелось, вот и прятались... От одной мысли губы кривились в усмешке. Сложно представить, что я могла быть так наивна.       Дэвид говорил, что любит меня, проявлял мелкие знаки внимания вроде принесённого в процессе работы стаканчика чёрного кофе или беспричинных подарков-безделушек. Брелок-бабочка для ключей или плюшевый мишка, певший прилипчивую мелодию при нажатии на мягкий живот, казались сокровищами из Лувра. Пара вечеров под романтические фильмы, объятия и постоянные напоминания о любви. Мелочи складывались в единую картинку, картинка — в розовые очки. Критическое мышление отключилось, разум уплыл и несколько лет я готова делать для него всё.       Мы некоторое время работали вместе. По его словам. Его наброски идей, моё дополнение и исполнение. Никто из коллектива не знал, и всех всё устраивало. Нужно только на несколько часов больше усилий, зато мне доставалась куча опыта. А что босс на собраниях хвалил не меня, а Дэва… Мелочи. Ради чистой и искренней любви можно пожертвовать признанием!       И в личных отношениях тоже. У нас всегда было всё ради светлой и искренней любви, которая почему-то сводилась к жертвам во имя его желаний. Страшно? Надо потерпеть, милая, всё пройдёт. Больно? Нужно ещё немного времени, соберись с силами и попробуй не задохнуться с членом в глотке… Всё же ради любви! А ради неё всегда можно потерпеть, смириться. Да и потом Дэв крепко обнимал меня, и все сомнения таяли вместе с тëплыми прикосновениями к спине. Конечно, он любил меня! Больше, чем кто-то когда-то.       Я даже не понимала, насколько наивной дурой была. Столько красных флажков, его действия кричали: «Тебя используют, наивняк!» — но глаза открылись только через пять лет после начала романа. На тот корпоратив мы оба явились с сюрпризами: я с положительным тестом, он ведь никогда не признавал резинки, а вот Дэв... Он пришëл с женой. Уж не знаю, как ему удалось скрывать еë. То ли училась в другом городе, то ли что. Тогда я знала только, что розовые очки бились стëклами внутрь, оставляя шрамы на память — на коже и глазах — и заставляя кричать в панике и агонии... Кого-то ещë. Рыжая ведьма умела брать в руки и себя, и ситуацию. Он думал, что сможет использовать наивную девчонку, чтобы продвинуться в карьере и как следует потрахаться. Думал, что я буду сидеть сложа руки, пристыженная и эмоционально раздавленная. Он думал и снова облажался. Его поступок позволил расправить чëрные кожистые крылья.       Дэвид каждый день говорил о своей любви ко мне, первым стал писать о симпатии. Я отправила бережно хранимые скриншоты его жене, чтобы знала, с каким добропорядочным человеком жила. Найти еë теперь, когда это стало нужно, оказалось так просто... Как он вопил на следующий день, как махал кулаками! Даже охрану пришлось вызвать.       Это стало началом. Я делала две трети его проектов всë это время, у меня были все ключи, и добавить несколько вредных ошибок, сначала отрезав ему доступ оказалось так просто. Не зря изучала мелочи, пока он прохлаждался в барах с друзьями, с которыми так и не познакомил. Потом испортить насколько возможно «его» текущий проект. Пришлось всего лишь потратить несколько дней вне офиса, как будто в больницу попала с нервным срывом и не ограниченная рамками рабочего дня отомстила ему за каждый мерзкий поступок во время наших недоотношений. Сразу после на столе у босса оказалось заявление и объяснение Дэвской хитрости. Приключения в большом городе закончились.       Родной Рейндейл даже тише, чем в воспоминаниях. На улицах никого. Только я и тяжëлый красный чемодан. Небо хмурое, на асфальте грязные лужи. Холодно. Подбираю банку из-под колы и бросаю в урну вместе мокрым жëлтым листом и снова бреду к дому, где мне всегда рады.       Но провал: в газон воткнута табличка «продаëтся», домика на дереве нет... Райана больше здесь нет, и мы даже не можем попрощаться — когда я уезжала в Сието, у него не было телефона. Чëрт. Придëтся вернуться домой.       Мать окидывает меня хмурым взглядом, уже у двери понимая, в чëм дело. Качает головой, но внутрь пускает. Даже не интересуется состоянием, не приветствует.             — И кто?             — Придурок, — вздыхаю. — На моего отца похож, кстати. Хочу записаться на аборт.             — Не смей! Ребëнок не виноват, что родители себя в руках не держат.       Мне становится так весело, не могу сдержать усмешки. Ей бы такое мнение в моëм детстве!             — Не ребëнок, набор клеток.       Мать кривится, слыша мой «неправильный» комментарий, но ничего не говорит.       Дэвид подпортил нервы мне, я — его репутацию как специалиста. На этом всë должно было закончиться. Но... Ни одна озлобленная сука не сдаëтся так просто. Он знал о моëм родном городе, и совсем скоро я стала замечать его при каждом выходе из дома, потом стоящим под окном. Хватал за руки, верещал, что не оставит так просто, забрасывал смс. Альбом с фото-доказательствами всë сильнее рос и в конце концов оказался на столе у тощего полицейского.       На этот раз мне поверили, пусть и не сразу. Суд выписал запрет на приближение, и я где-то месяц дышала спокойно. В новом городе, с новой работой и контактами. Потом всë началось снова: Дэвид и пара его лучших друзей-кочевников нашли снова. Угрозы, ходьба по пятам, бесконечные звонки и смс, новое обращение в полицию и отказ, потому что «это только несколько совпадений»...       Впервые за столько месяцев даю слабину. Сижу в участке и рыдаю, закрыв лицо руками. Для них такое, наверное, не ново, и я даже не надеюсь на проблеск сочувствия, но пробегающий мимо офицер останавливается.             — Ребëнок с ребëнком, кофе будешь?       Я раздавлена нервами последних недель и неудачей, даже не обращаю внимания на формулировку, просто беру стаканчик с эспрессо. Такой сладкий, что во рту всë сводит. Офицер просто падает на соседний стул. Какая широкая насмешливая улыбка...             — Спасибо.             — Пожалуйста. Рассказывай, что происходит.       Есть в его взгляде что-то такое убеждающее. Спокойное. И я рассказываю всë о Дэвиде, его друзьях, угрозах то разобраться со мной, то отобрать ребëнка сразу после рождения, чтобы «не находился в контакте с меркантильной сукой». Просто рассказываю, всë, что так долго копится в душе.             — Я не очень хочу ребëнка... Это не моë. Но оставить живое существо этому?! Оно не настолько виновато.       Офицер слушает молчаливо, только пару раз хмыкает во время рассказа и качает головой.             — После такого хочется, чтобы на людях сразу метки были, да? Чтобы точно не попасть в ловушку.             — Да! Очень точно сказано, мистер... — пытаюсь найти указание на его имя или фамилию и нахожу в неожиданном месте — на стакане из-под кофе. — Адам. Наверное, теперь я должна вам кофе.             — Это не обязательно, но буду признателен. Заодно провожу тебя, раз официальной помощи ты не получила.       Я как будто снова оказалась в детстве. Со мной рядом мужчина-но-не-в-том-смысле, Адам ощущался таким же другом, каким был в своë время Райан. Надëжный и спокойный, он сначала сопровождал меня при редких вечерних выходах на улицу, через несколько месяцев мы стали снимать дом вместе. Дешевле же, а раз мы вроде как подружились, почему бы не сэкономить. И Дэвид поумерил пыл, видя рядом со мной мужчину с пистолетом. Своя шкура дороже.             — Тогда здесь типа device_type="android"? С этими чёрточками вместо пробелов? Правильно?             — Ага, молодец, основу ты понял, — улыбаюсь. Чувствую на себе взгляд Адама и поворачиваю голову. — Что?       Он привычно вешает китель на спинку стула — шкаф же мистическое существо, реже единорога — и спокойно садится в кресло напротив, вальяжно откидывается на спинку.             — Ты крутой программист, с этим я смирился. А с каких пор ты ещë и учитель мелкого?             — И те привет, дядь! Где вежливость пристрелил?             — Там, где в тебя еë не вложили.             — Да прекратите вы! — рычу и закрываю крышку ноута. — Подумайте о нервах беременной женщины, их и так мало!             — Извини, Мона.             — Прсти, сис.       Остаëтся только вздохнуть и покачать головой. Они не ладят, Адам и маленький альбинос, приблудившийся пару дней назад. Он так и не называет имени, не говорит, откуда. Просто появляется на пороге с вопросом, не нужно ли нам что-нибудь поделать в обмен на «немного пожевать». Адам настаивает, что всë должно быть законно, заявляет в соцслужбы и проверяет сам, но никаких сведений о пропавшем в городе ребëнке лет десяти-двенадцати. Поэтому пока он остаëтся с нами — пока социальные службы решают, что делать и к кому его отправить.             — Вообще-то у меня к тебе дело, Мона. Наедине, если не возражаешь.       Мальчишка закатывает глаза, но отодвигается, забирает ноутбук. Мы с Адамом выходим в коридор.             — Что такое? — хмурюсь. Обычно он не так скрытен.             — Есть вариант поработать на полицию. Экспериментальный, с высоким шансом отказа и закрытия программы в ближайший год. Говорю это, чтобы ты осознавала ри...             — Я в деле. Бороться за добро и справедливость я хочу больше, чем до конца жизни собирать сайты.             — Это может быть слож...             — Я в деле, Адам!