Последний вальс

      Начало последнего десятка двадцатого века выдавалось как всегда тяжёлым. Послевоенная перестройка (которая все никак не заканчивалась) отнимала много сил и времени, выжала все соки из Союза. Все эти бумажки, неоднократные собрания и конференции, стабилизация экономики и дипломатических отношений — всё забирало остатки жизни далеко не молодого организма. Для страны он был очень и очень молод, но обычным человеком СССР считался тоже и должен быть по их меркам дедом, хоть и дети его были далеко не взрослыми.       С ними справляться помогали старшие, уже яркие и трудолюбивые пионеры смотрели за малышами-октябрятами, резвыми и непослушными, хоть и подавленными послевоенными годами. Самые рослые из помощников — Россия и Беларусь, — также делали всю домашнюю работу, доставшуюся обычно женской половине советской державы, коей в доме не было практически никакой, кроме малышек Молдовы и Эстонии и их сестры Киргизии. Украина взял на себя все обязанности порядочной гувернантки и принялся учить детей языкам и наукам, посвящать их в литературные богатства народов и музыкальный фольклор. Казахстан все время пропадал на маленькой кухне, мечась в вечной суете с одного ее конца в другой, готовя на всех шестнадцати членов семьи прекрасные завтраки, обеды и ужины, что можно приготовить из продуктов, купленных на скудную зарплату СССР’а и копеечные заработки на подработка старших.       Союзу было повезло с детьми, но не с жизнью.       Поправив галстук, он вздохнул, пятерней зачесывая волосы назад. Пряди у него кудрявые, цвета меха бурого медведя, с проседью седых волос на висках. Под серыми глазами мешки, морщины окружают их, старя даже больше, чем возраст. В параде он чувствует себя как пингвин, собравшийся на чьи-то похороны. Отсутствие какого-либо предмета самообороны чувствуется беззащитным нагим страхом и Союз берет в руку пистолет и кобуру на ремне, цепляя их на надёжное место под грудью, закрывая все пиджаком. Защита и осторожность никогда не подводили. Пригладив ладонями черные брюки, он смотрит на себя в зеркало, взглядом полным злости и отвращения всматриваясь в свое отражение. На правом, ослепшем с годами, глазу пересекающий его шрам, под дорогими одеждами множество таких же, вечно напоминающих все те страшные прожитые им войны.       Стоящий рядом Украина беспокойно потряс отца за плечо, интересуясь его подавленным и обеспокоенным видом. СССР покачал головой, благодаря сына за проявленную ему заботу и попросил вызвать такси или тот опоздает на встречу. Мальца встряхнуло, он помчался к домашнему телефону, снимая трубку и набирая на жёстких кнопках нужный номер. Союз же натянул на себя меховую шапку и теплое пальто, прихватив на всякий случай сумму большую, чем просто для оплаты такси. Хотелось в преддверии Нового Года накупить детям любимые сладости и новые виниловые пластинки, что они так любят слушать, или кассеты с американскими одноголосными комедиями, смешными до заедания пленки. Они появились у них совсем недавно, недели три назад, но завоевали большое доверие к себе.       Выходя из квартирки, Союз окликнул сыновей, наказав каждому следить за младшими, так как он вернуться мог только к утру, и ушел, не забыв запереть их скромное жилище на замок. На улице уже ждала его машина, приехавшая так быстро только из-за близкого ее расположения в их микрорайоне. Захлопнув дверцу СССР назвал адрес нужной ему резиденции и автомобиль с громким пыхтением и ревом двинулся по направлению к указанному зданию.       Мужчина откинулся на кожаную спинку кресла, вдыхая пропитанный табачным дымом и запахом кожи воздух. Он родной и знакомый, так же пахнет в каждой московской развалюхе с кожзамом вместо ткани на сиденьях и «вонючками»*, пахнущими резко и неприятно. Закурить в чужой машине все равно Союз не решался, хотя в своей дымил не хуже парохода и давно уже забыл, чем именно было вызвано это явление. Ему оставалось только уныло следить за бегущими улицами Москвы, их многоэтажными домами и счастливыми людьми, не знающими большего горя, чем разбитая лампочка в подъезде или двойка по арифметике. Слеп на один глаз, раненный в смертельных боях, что унесли множество жизней, он на людях радовался и внутри гнил, подсчитывая последние свои годы. Гул закладывал уши, перебивал мысли и путал слова, совершенно сбивая с настроя.       Подъезжая к Московскому дворцу, Союз задался ещё большим вопросом, почему Великобритания и некоторые другие страны Европы и Азии решили провести собрание в Москве, а не как обычно в Лондоне или Мадриде. Заплатив таксисту рублей пять за проезд он двинулся к зданию, засунув руки в карманы. Молодежный дворец как всегда восхищал. На входе его встретил КНДР, как всегда сдержанно улыбнулся союзнику и прошел с ним в гардероб, оставляя там свои верхние одежды они пошли в нужный им зал. Точнее, Паркетный зал. Уже там собрались страны. — Это скорее банкет, чем собрание, — пояснил на удивленный вид Союза Северная Корея. — А в честь чего, то? — почесал подбородок СССР, оглядывая наряженных во весь парад стран мира. — Да и сам не знаю, — пожал плечами кореец, — Это Британия и Испания в тайне ото всех сделали. Та ещё парочка, не находишь? — Пидоры, — фыркнул мужчина, подходя к столу. На нем различные закуски и выпивка, шведский стол практически. Кореец идёт позади, сверкая желтым левым глазом. Правый закрыт повязкой — выбит на войне. Волосы блестят топазовым блеском при свете ламп, бледная кожа отдает желтизной.       КНДР довольно закрытая и молчаливая личность, но сегодня его будто прорвало — монолог он вел слегка возбужденным, но монотонным, голосом, от чего Союзу становилось все скучнее и скучнее. Бокал шампанского он опрокинул на пустой желудок, не закусывая его ничем, просто для того, чтобы отвлечься.       Зал наряжен был в европейско—романском стиле, столы и стулья к ним окружали его по периметру, оставляя для танцев середину помещения под большой хрустальной люстрой. На верхнем этаже играла живая музыка и казалось, будто ты попал в девятнадцатый век на их торжественные королевские балы. Это так же показывали наряженные в костюмы мужчины и в пышные платья женщины.       Подошедшая к Союзу девушка казалась ему не знакомой, пока он не узнал в ней старшую дочь Японской Империи — Японию. Она за эти годы оправилась, похорошела, отрастила волосы и занялась собой во всех смыслах. В данный момент девушка стояла в белом платье с открытой спиной и плечами, убранными в пучок волосами и макияжем на бледной коже, совсем молодая и красивая. СССР заметил схожесть ее внешности с покойной матерью и братьями, от чего незаметно улыбнулся уголками губ, тут же принимая серьезный вид. — Здравствуйте, товарищ СССР! — она скромно улыбнулась ему, совершенно игнорируя Северную Корею. — Здравствуй, Япония, — Союз отвёл взгляд, уставившись куда-то в штору. Говорить с наследницей своего бывшего врага ему не хотелось от слова совсем, не смотря на то, что выглядели они абсолютно по-разному. Девушка, к счастью, была смышленой и быстро смекнула, что разговор у них не завяжется и ретировалась к Южной Кореи, стоящему дальше, чем они. Посмотрев на брата и сестру КНДР вздохнул, переводя взгляд на приемного отца. Тот улыбнулся ему, подхватывая нужную волну разговора.       Страны ходили по залу, разговаривали, ели закуски и пили алкоголь, а как пришло время танцев, стали приглашать дам. Союз заметил чуть ли не вприпрыжку идущего к ним Республику Корею и чуть встряхнул своего пасынка, глазами указывая на уже остановившегося возле них и протягивающего руку парня, явно намекающего на вальс с ним в качестве дамы. Кореец, смутившись от столь откровенного жеста, принял приглашение от брата-близнеца, закружившись с ним в тихом танце. Британия и Испания — супруги уже какой десяток лет, — танцевали не на свои года, резво и весело кружась в быстром темпе, что удивило немало стран. От их повседневной аристократической ледяной маски осталась только тень. Франция смотрела на них с некой завистью, попивая белое вино из резного бокала, пока сама не была втянута в танец своим мужем Германией. Другие страны также танцевали под живую музыку; края помещения опустели.       Союз стоял совершенно один со стаканом игристого шампанского и это его напрягало. — Hello, Товарищ Союз! — мужчина вздрагивает, когда баритон с американским акцентом звучит позади него. Оборачиваясь он встречается взглядом с высоким парнем типичной европейской внешности. Его волосы зачесаны назад и имеют платиновый блеск блонда, пурпурные глаза прикрывают строгие квадратные очки с затемненными стеклами. На худом парне бежевый костюм состоящий из полосатого пиджака и таких же брюк, цвета морской волны рубашка-поло и черный галстук, подходящий по цвету к лакированным туфлям, явно пахнущим гуталином и натуральной кожей. Союз морщится, подносит к сухим губам бокал и тут же давится жидкостью, отчего на глаза наворачиваются слезы, — Аккуратнее, USSR! Вам ещё рано умирать. — Шутки шутками, пиндос, — кашляя и давясь слюной шипит Союз, — А помирать мне и вправду рановато. Я еще не всему Росса научил. — Знают все это, Союз, — мягко улыбается Америка, легко поглаживая широкое запястье, рука которого держит стакан алкоголя, — Он даже не прошел азы политических основ, рано ему ещё быть твоим преемником. Беларусь и Украина — они бы сгодились. Оба умные, легко и хорошо учатся. А Россия… — получив полный злобы взгляд США затыкает рот, закусывая губу. Союзу не нравится, как кто-то критикует его ребёнка, между строк называя тупым и бесполезным.       Отношения с Америкой налаживались, медленно, но верно переходили грань общего понимания происходящего. Ее они буквально видели сквозь пальцы, не замечали и игнорировали. Правда, переступив через нее, они несколько предписали свою судьбу, которая для одного из них обернётся в худшем для него свете, а для другого — смертью. — Извини, Союз, — парень жестикулирует, машет из стороны в сторону руками и пытается всячески показать, что ему и вправду стыдно за свои слова. Когда Аме замечает еле уловимую ухмылку на лице мужчины, он успокаивается и, хрустнув пальцами, пытается по-доброму улыбнуться. — Америка, — Союз щурит глаза, щёлкнув перед его лицом пальцами, так как парень слегка завис. Того перетряхивает, он тихо смеется и, прочистив горло, выдает: — Союз, не хотите ли Вы стать моим партнером на этот вечер? — галантно поклонившись США улыбается, блестя своими аметистами глаз из-под очков. Союз теряется. — Америка, я… Я не танцую, — пытается оправдаться он, хоть все давно в курсе, что Российская Империя всегда придерживался именно вальса и научил ему своего сына. — Да неужели? — смеётся над этой ситуацией Аме, — Мы кружимся в совместном вальсе ещё с сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года, СССР.       Союз нахмурился и посмотрел на танцующих стран, игнорируя Америку. Конечно, танец ничего бы не изменил. Особенно с ним. Но что-то в душе пугало, тянуло в сторону от американца, создавало кровоточащую дыру и холодило разум. Страх. Страх перед неизвестностью, перед тем, что должно произойти в ближайшем будущем. Страх не за кого-то, что было бы для СССР’а нормальным, а именно за себя и за свое физическое состояние. Что-то не то. Что-то явно было не так, но Совет не мог четко ответить, что именно. Только туманные ответы, отдаленные очертания проблемы. Ничего толкового. Мягкая, словно шёлковая, ладонь легла на шею мужчины, подушечками пальцев проводя по волосам на затылке. Такие знаки внимания для них стали чем-то нормальным, непонятной для других нормой, негласно оговоренной и принятой двумя державами. Союз посмотрел на бывшую колонию Британии, что сейчас мягко улыбнулся, убрав очки в нагрудный карман пиджака. — Хорошо, — тихо закашлял он, убирая на стол полный бокал.       США улыбнулся, притягивая мужчину за талию к себе. Тот фыркнул, кладя руки тому на плечи, слегка сжимая ткань. Несмотря на все, они были практически одного роста, только на удивление Союза он все-таки оказался ниже американской занозы в заднице. Поддавшись назад, парень повел их пару. Ноги легко несли их, кружа. Танцевали они дальше остальных, не вызывая лишних вопросов.       Легко поглаживая совершенно не похожую на женскую талию Совета Аме прижимает его ближе к себе, от чего мужчина начинает обнимать его за шею, уткнувшись в нее носом. Союз прикрывает глаза, легко выдыхает и ему кажется, что он возвращается в его облачную юность, когда у него еще не было детей, забот и правил. Когда он мог пригласить на танец любую девушку, когда выглядел похожим на мать не морщинками и слепотой, а густыми волосами, глазами и лицом. Тогда он любил отца, не думал о том, что станет его преемником и надеялся, что все перейдет к его сестре. И совершенно не знал, что расстрел его семьи принесет ему внутренний покой.       Вдохнув тихий запах дорогого одеколона, исходящего от загорелой кожи парня, он закрывает глаза, отдаваясь танцу, медленному и легкому, полностью. Руки на талии успокаивали, а его пистолет внушал еще большее чувство защищенности. Они двигались размеренно, шагая все дальше и дальше от людей. Они тут, вдвоем, и никто ничего не скажет про них. Разве что Британия, если узнает об этом, начнет опять заводить разговор о женитьбе. Союза передернуло, от чего Америка остановился, взяв за подбородок лицо мужчины и подняв его. — Все нормально, Николай? — Да, да, — кивнул он, улыбнувшись кончиками губ. Ему всегда нравилось, как США произносит его имя, — Все хорошо, Джесси. — Парень улыбнулся в ответ, невесомо коснувшись чужих губ своими и отстраняется, возобновляя мерный темп танца.       И Союзу было теперь ясно, что вызывало его страх. Потеря того, что у него есть сейчас, из-за его внезапной смерти.