Остерегайтесь блондинок!

Дело было неладно: картинка у Хаузера не складывалась, в который уже раз. Сколько бы он ни старался, как бы ни тщился объяснить себе, чего это маменькиного сынка и дедушкиного внука, золотого мальчика Ильмара Кима потащило в дебри высокой науки, он не понимал. Вот все же у парня имелось с самого начала, начальничье его креслице вместе с ним родилось, так нет — надо было дуром переть поперек! Устраивать своему генеалогическому древу не просто шелест листвы, а настоящий треск сучьев, а поскольку на каждом суку там росли ого-го какие шишки, трещало знатно, на всю корпорацию. И маменька настояла бы, разумеется, на своем, характер у дамы всегда был адамантовый, но Ильмара неожиданно поддержал дед. Старый Ким придумал хитро: ты, мол, учись всему, чему захочешь, и деньгами я твою придурь обеспечу, но одновременно со своими эмбрионами да кадаврами изучать будешь и кое-что другое, надо уметь и наследством управлять, а если вдруг совмещать не получится, то все, не моя печаль. Не настолько, значит, ты умным родился, чтобы придури себе позволять. Пятнадцать лет парень бился-разрывался на все двенадцать полюсов галактики. И чему-то, видать, научился, дипломными голограммами все стены в кабинете увешаны. Но ведь кабинет-то тот самый, что ему семья прочила, сидит Ильмар в итоге на том самом месте, на которое сесть полагалось! И чего, спрашивается, было бузить? Хаузер даже как-то раз взял и спросил — вот в аккурат перед тем, как им на Амои отправиться, и мелкий Ким даже ответил, обижаться не стал. Даже и посветлел вроде. Ты, говорит, за меня не переживай, Инге, я очень нужным для дела вещам обучился. Не обучился бы — и, к примеру, сейчас бы не срослось ничего, знаешь ведь, как сложно получить амойскую визу? И вообще половины нынешних направлений на производстве у нас не было бы, не вступи мы тогда с дедом в сговор. Что ж, может, и так. Может, и не было. Но что совершенно точно, так это то, что, если б не тот семейный Кимовский пакт о ненападении, он, Инге Хаузер, зам по безопасности, не оказался бы сейчас на задворках галактики, на планетке, напоминающей то ли кибернетическую грезу, то ли эротический кошмар, со строжайшим наказом проследить, чтобы господин Ильмар не подзадержался в этом жутком раю поработать по не сбывшейся своей специальности. Оставалось, впрочем, немного: отсидеть банкет. И все, домой, и можно будет расслабиться, ведь из каюты наследничек уже точно не денется никуда. Кормили, надо признать, сносно для инопланетников, а вина подали и вовсе отменные. Кучеряво живут эти амойцы на своем пустыре, не отнимешь. Навострились торговать, куклы чертовы... Куколки штампуют пупсиков и продают их, тьфу! Вот где настоящее-то извращение. И все у них по линеечке, все в строгом порядке, даже краска для волос начальству положена одна, замам другая, а секретарям третья. Хотя чего там, они ж не люди, им те парики еще при производстве прокрашивают и приклеивают намертво. То есть на живую. И ходи потом в паричке до самой смерти, покуда в утиль не спишут… Хаузера передернуло. Вот этого черноволосого, тонкого-звонкого, что с ними за столом сидит и символизирует амойское гостеприимство, спишут тоже. Заводские гарантии кончатся – и все, вперед ногами, или как тут у них принято. Новых наштампуют, шевелюру нужного колера приладят. А шевелюры, надо сказать, у них знатные, не халтура, и у всех, кто есть нелюдь, то есть, по-местному, «элита», волосы длинные. Тонкий и звонкий — звали его господин Одо — дело свое знал, старался исправно, и беседа не умолкала, неизменно оставаясь разговором ни о чем, светскость в самом устрашающем ее изводе. Кресло же во главе их стола оставалось пустым: ждали, пока вернется господин Лемке, сильвер из Института бионики и генной инженерии, на переговорах тот был, а с празднования внезапно отозвали решать какой-то аврал по месту службы. Ну, и да, если сильвер – значит кресло серебряное, совсем они тут на кодировке своей двинулись, вот и кресла-диванчики, на которых расположились гости, все как один расцвечены светлой бронзой. Красиво, конечно, и посыл понятен, и ладно хоть не каменные и не глиняные стулья у гостей, а то местную спесь Хаузер уже повидал в избытке. С них бы сталось. С того, например, белогривого в золотом кресле за соседним столом, с амойского великого кормчего в алых шелках, сталось бы точно — рожа-то вон какая надменная-холодная, как бы вино в его бокале ледком не подернулось. Называют эту высочайшую нечеловечью породу тут очень смешно, «блонди». У материной сестры болонка была, ну очень много лет назад, так ее звали как-то похоже... Хм. А вот как бы не Блонди она и называлась, псина старая. Погруженный в раздумья, Хаузер едва не пропустил момент, когда пустое кресло неожиданно замерцало, словно подернувшись рябью, и из серебристого стало золотым, а рядом с ним материализовался (именно «материализовался», другого слова не подберешь, эта их «элита» умеет передвигаться бесшумно и так стремительно, будто нуль-Т – вовсе не выдумка фантастов Старой Земли) еще один блонди. Тоже высоченный, стройный, элегантный, будто нарисованный. И кудрявый, интересно-то как. Раньше тут кудрявых не попадалось. Господин Одо остался невозмутим. Может, уже и знал, сообщили ему про замену по какой-нибудь их нелюдской рации, в череп там или в копчик встроенной, а может, он от рождения, то есть от самого конвейера своего такой непрошибаемый. Оникс (Хаузер напомнил себе, как называют этот сорт элиты, «ониксы») поднялся на ноги и склонился в четком, будто по отвесу выверенном поклоне. Гладкие смоляные волосы волной качнулись вперед, и в них, как в зеркале, отразился и задрожал вычурный, в виде канделябра, светильник. Вновь прибывший небрежно махнул рукой в ответ — мол, без чинов! — и уселся, а вокруг загомонили. — Мое почтение, господин Ам. — Господин Ам, какая приятная неожиданность! Здравствуйте! Хаузер присоединился к хору, одновременно по привычке разобрав пестроту и разноголосицу по ниточкам: кто-то изумлен, кто-то смущен едва ли не до обморока, кто-то испуган. А кто-то и рад — есть и такие. Например, этот их алый плащ с белым подбоем, местная снежная королева, точно обрадовался, вот уж от кого никак не ожидалось. — Доктор Рауль, приветствую. Как всегда, к основному этапу? «Оп-па! — Хаузер мгновенно сделал стойку. — Ай да мелкий Ким. Ай да щучий хрен... А матушка-то как чуяла, службу безопасности к сынуле пристегнула…» Оказалось, давно знакомы. Ильмар стажировался на одном из Центральных миров — да, правильно, дед оплачивал мелкому такую вот путевочку в жизнь, — а Рауль Ам как раз был там же, в той же клинике. Золотой, так сказать, приз к путевке приложился, нежданный. Что-то тогда у федералов приключилось, просто из ряда вон, или помер кто-то важный, или собрался помирать, Хаузер до конца не усек, потерявшись в Ильмаровой медицинской тарабарщине. То ли заразился чем-то бедняга, то ли травмировался каким-то особо неординарным способом, то ли все вместе, но случаем этим удалось заинтересовать амойское светило: доктор Ам приглашения не отклонил. И, как выяснилось, мимоходом приложил руку к обучению тогдашнего шустрого новобранца. А теперь вот не переметнулся бы мелкий к дорогому коллеге. В оба глядеть надо. — Скажите, господин Ким… — оникс, похоже, тоже держал нос по ветру. — Такое обращение, по ученой степени плюс личное имя, это так принято у вас на родине? Ильмар с готовностью пустился в разъяснения: — Пожалуй, да, господин Одо. Неписаное правило, почтительное, но без протокола обращение к наставнику. У нас ведь на всю планету восемь односложных фамилий да пара двусложных. Во времена моего студенчества, например, все доктора в неотложной хирургии в Окружном были однофамильцами, и вот, мы выкручивались как могли. А я свои привычки нечаянно протащил через таможню. — Не худший сорт контрабанды, — блонди едва заметно усмехнулся. Голос у него был под стать внешности: богатый барственный баритон. — Но вернемся к поставкам законным: с Лемке вы поработали качественно, договоры я завизировал, ты видел. Насчет генетических матриц идея очень хороша, еще подумаю над ней сам, что надумаю, пришлю, и патентуем. Что могу сказать уже сейчас: твое решение точно не подойдет для полевого госпиталя, иначе тебе придется вместе с каждым комплектом оборудования и расходников поставлять еще и хирурга-модификата. Или каждый раз брать на контракт кого-нибудь из элиты. Человек не справится. Но по этому поводу обязательно подымут вой святоши из федералов, у которых снова сломается биоэтика, и нас похоронят под грудой бессмысленной писанины. Хаузер кивнул. Рауль Ам, очевидно, был настоящим спецом, раз умел говорить о профессии настолько понятно. Ильмару, путанику, есть куда расти. «У федералов сломается биоэтика», это надо запомнить, хорошо сказал. Инге украдкой глянул на соседний стол, где у главного здешнего федерала не ломалось вообще ничего – или просто нечему было ломаться: посол Хазалл, умильно щурясь, почесывал за ухом очередную живую куклу, перепавшую от амойских щедрот. Глаза у куклы, кажется, были разноцветные. Эксклюзив. Подали новый сорт вина, легкое, золотистое, как летнее утро, и застольная беседа оживилась и перетекла в русло более легкомысленное. Одо разъяснял любопытствующему Ильмару бесконечные «что да почему». Рауль Ам, казалось, задумался и от происходящего отрешился, но взгляд блонди все так же скользил по залу, острый, будто лазерный скальпель. И ведь наверняка слышит каждое произнесенное слово за каждым столиком, подумал Хаузер, все замечает и навечно фиксирует в памяти… Не люди, снова напомнил он себе. Не люди. Но поговорить с ними интересно, не отнимешь. Господин Одо с Ильмаром как раз закончили, вполне довольные друг другом, ругать федеральную таможенную службу и плавно перешли к частностям деловой переписки. — Год назад работал с Нового Афона, — рассказывал Ким, — с их почтового клиента. Особенно весело становилось, когда функцию информационного кокона нельзя было отключить: флективный язык, нео-кириллица сплошь в три слоя, они ж там переводят вообще всё, в принудительном порядке. Что непереводимо, то транскрибируют, что транскрибировать лень, суют в транслитератор. И оно тебя окружает, и крутится, и склоняется, склоняется! Я оттуда и с Амои переписку вел. В графе «Отправитель» появлялось: «От Маурисия Монрое, жада». Оникс прищурился. — Маурисию обязательно передам, кто он теперь есть. А меня, по ряду причин, — тут он выразительно глянул на господина Ама как на первую и главную, видимо, причину в означенном ряду, — одолевают в основном вариациями на тему блонди. Последний пример — буквально вчера, классика эпистолярного жанра от тех, кто не проверяет надиктованное перед отправкой, автозамена «блонди» на «блондинку» по всему документу. Мой корреспондент горел желанием взять интервью у доктора Рауля Ама, который, цитирую, «как известно, является блондинкой», конец цитаты. — Огорчительно, — отозвался означенный доктор, рассеянно мазнув взглядом по разноглазому кукленышу за соседним столом. — Так тщательно скрывали, а оно, оказывается, уже в области общих знаний. И тут он улыбнулся — Хаузер сперва глазам не поверил, но да, действительно улыбался, по-настоящему. — Как бы то ни было, мне больше нравится история со зверьми. Расскажи гостям, это в самом деле неординарно. Господин Одо повиновался с видимой охотой, у него та байка тоже явно числилась в любимых. Оказалось, однажды некий джентльмен, абсолютно, как видно, незамутненный экземпляр человеческой породы, прислал на Амои запрос. Бумагу выправил по всей форме, официальный федеральный бланк требования генетического материала, и в графе «цель» указал «племенное разведение». Несуразностей было две: первое — заявитель желал обрести не что попало, а генетический материал блонди, а второе — бланк оказался ветеринарного образца. Нет, оно, разумеется, логично: родное государство незамутненного гражданина манипуляции с человеческим геномом запрещает, и никакого иного требования, кроме зверского, гражданин в базах отыскать бы и не смог. Кроме того, он, похоже, пребывал в уверенности, что поскольку блонди не являются людьми, с их геномом он запросто поиграет у себя в кабинете, в заповеднике, среди бескрайних лесов в родных средневысоких широтах. — Я ведь даже проверил, пока отходил от потрясения. — Одо покачал головой. — Посмотрел, что за место в мире такое. Действительно, лес, сосны до неба, чистота-благодать… — …и непуганый идиот в центре композиции, — подхватил Ким. Одо кивнул. — Именно. Но, говоря о числе несуразностей, я преуменьшил, их было в письме целых три: слово «блонди» зверовод написал очень странно. Видимо, мир его настолько далек от Амои, что наши реалии то ли известны там в устной традиции, то ли проходят через три-четыре автопереводчика с весьма странными параметрами настройки. Тому, что он написал, здешние вокабуляры и грамматики точного эквивалента не нашли, а в качестве ближайшего соответствия, кроме «блонди», выдавали название какого-то зверька на совершенно тарабарском языке. Я не зоолог, но тогда меня будто осенило: я отыскал в хранилище и запустил в репликацию генматериал зверя, которого называли «бурундук» — в точности того, что предлагал вокабуляр при расшифровке исходника, — а когда все было готово, отправился доложить обо всем этом безобразии шефу и получить на документ его визу. Мне показалось справедливым предоставить просителю хотя бы подпись блонди как утешительный приз. Однако господин Ам, едва взглянув на готовую к отправке посылку, велел дополнить пакет еще одним документом. «Готовь встречное требование по той же форме, — сказал он. — Ты высылаешь образцы Neotamias minimus, малого бурундука. В качестве ответной любезности запроси материал Neotamias ruficaudus, бурундука рыжехвостого, этого вида у нас в банке нет. А в тех лесах, откуда пишет нам наш корреспондент, он должен обитать в изобилии». — И как? — благодушно поинтересовался Хаузер, история ему понравилась. — Получили ответ? — Получили, — господин Одо шевельнул пальцами, и над столом, прямо перед Хаузером засветилось изображение чего-то пушистого, глазастого и донельзя шустрого. — Банк пополнили. И вот, еще четыре рыжих хвоста в вольере на экспериментальной биостанции как напоминание об этом курьезе. — Смотри, Инге, — подал голос Ким, с явным трудом сохраняя серьезность, — и мотай на ус, раз уж ты здесь безопасник. Безопасность коммуникации с Амои должна быть сам видишь на какой высоте. Разок ошибемся в названии, и все, не будет нам пощады. Они тут не просто с интеллектом, они с юмором, протащат так, что на полгалактики ославишься. — А что я, — отозвался Хаузер, интуиция внятно говорила ему, что сейчас обязательно нужно поддержать разговор о зверях, а чутью своему Инге привык верить. — Я ничего. У меня все вокабуляры слово «Блонди» знают лет уже, пожалуй, тридцать, тетушка про любимую болонку писала много и с удовольствием. Так что единственное, на что хватит, если вдруг, подлости у автозамены, так это предложить заглавную вместо строчной. Но это в здешней системе нотации не актуально, так? Ким немузыкально крякнул. — Слу-ушай, — сказал он. — А я ведь ее помню. Их. И тетушку, и болонку. Я, правда, совсем маленький был. Но помню точно, мы бегали к дяде Хаузеру, потому что у него можно было поиграть с белой собачкой. Боюсь только, что я тогда, по младости лет, проявлял к ней несколько навязчивое внимание. Хаузер покосился на блонди. Тот остался невозмутим, но в голосе, когда он заговорил, зазвучала мягкая, необидная насмешка. — Становится понятным, доктор Ильмар, отчего в вас изначально не прослеживалось достаточного пиетета перед элитой. Прекрасный пример импринтинга. Воспоминания о том, как вы таскаете Блонди за хвост, помешали вам ощутить, какая именно мера почтения ко мне будет должной. — Шеф, — сказал господин Одо, очень проникновенно. (Подмостки по парню плачут, решил Хаузер. Слезами горькими…) — Он что, лаялся с вами в операционной? — Нет. Скорее кусался. И не в операционной, а после, когда шел разбор полетов. Приводил мне на дебрифингах весьма зубастые контраргументы. И это возвращает нас к текущим делам, — блонди поднялся. — Ильмар, представление по матрицам я тебе выслал только что, прочтешь. Обсудить предлагаю завтра, время назначу, а сейчас мне, увы, нужно будет уйти. — У нас виза истекает сегодня в двадцать пять тридцать. — Это не проблема, — сказал господин Ам. Господин Одо тоже встал и вновь склонился в хореографически-безупречном поклоне. Рауль Ам ответил едва приметным кивком и отбыл столь же стремительно, как и явился. Интересуюсь знать, когда он успел написать мемуар про эти самые матрицы, думал Хаузер. Ведь буквально полчаса назад никакого мемуара еще и в проекте не было. Только-только намерение высказал, потом сидел, по сторонам глядел и о бурундуках беседовал, и вот, уже. «Отослал, прочитаешь». Не-а, не люди… Но мысль эта, похоже, уже не вызывала инстинктивного протеста. — Как-нибудь, — говорил тем временем Одо, — вы мне расскажете о том, каково было у Рауля Ама в подмастерьях. Мне бы очень хотелось послушать эту историю. Мелкий Ким фыркнул. — Чего там рассказывать. Никогда в жизни не думал настолько быстро, никогда не крутился с такой высокой угловой скоростью и никогда не чувствовал себя бóльшим тупицей, чем тогда. А еще… — он посмотрел Хаузеру прямо в глаза, и это был очень жесткий, взрослый взгляд. — Еще именно после этого ученичества я решил, что самому мне место именно там, где я сейчас. Знаете, господин Одо, пожалуй, я и вправду расскажу подробно, да, как только сформулирую, давно об этом не думал. Дяде Хаузеру, — Ильмар хохотнул, — тоже вот интересно будет послушать. А то он который день на нервах, боится меня упустить. Зря боишься, Инге, никуда я из своей жизни не денусь. Понимаешь, доктор Рауль ведь обошелся со мной тогда предельно честно: показал, чего я стóю. Показал, что для человека это немало. И учил, по-настоящему. — Считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, — тихо проговорил Одо. — Делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах. — Ну вот, финал истории вам уже ясен, — усмехнулся Ильмар. — Вряд ли он имел в виду что-то подобное, или предполагал, или рассчитывал. Но уж вышло как вышло. И, по-моему, вышло неплохо. — В самом деле, — в тон ему отозвался амоец, — что случается, то свято. И мало с чем в своей жизни Хаузеру доводилось соглашаться настолько искренне, как с этим. — Что ж, — заявил господин Одо, — полагаю, теперь, когда нас оставил официальный хозяин мероприятия, — и вправду, великий кормчий покинул гостей еще раньше Рауля Ама, это Хаузер про себя приметил сразу, — мы тоже вправе уйти. Поскольку вам еще изучать известный документ — а должен сказать, коротких записок господин Ам не пишет в принципе, вам-то уж точно это известно! — я, если не возражаете, отвезу вас в жилой блок лабораторий Киира. Там у вас будут оптимальные условия и для отдыха, и для работы, и, кроме того, завтра господин Ам сам планировал быть в Киира почти весь день. Полагаю, и встретиться с ним будет удобнее всего именно там. После бесед о блондинках с болонками я просто обязан считать вас личными гостями шефа, — господин Одо улыбнулся. — Вы его развеселили. Это хорошо. Они вышли во внутренний двор с монструозным монументальным фонтаном, прошли к лифтам и поднялись на крышу. Усадив их в аэрокар с логотипом Института бионики, оникс сам взялся за управление и, казалось, всецело сосредоточился на дороге, Ильмар тоже о чем-то задумался и ушел в себя, теребить его не хотелось, и Хаузер от нечего делать вывел на планшет новый документ, обнаружившийся в его почте, продление визы. Дизайн не удивил, амойцы, как и ожидалось, предпочитали лаконичность и архаику: перед Инге развернулась голограмма свитка с каллиграфически выписанными именем его и фамилией (под которыми, разумеется, прятался весь впечатляющий список биометрии и генетический код) и краткое уведомление о продлении срока пребывания «по служебной надобности». На двое амойских суток. Ниже располагались две печати, густо-красная именная, а рядом с ней золотая, сверкающая, с изображением вертикальной двойной спирали ДНК, перечеркнутой двойным амойским полумесяцем, будто гардой кинжала. И точно, вьющаяся молекулярная цепь плавно сужалась книзу в хищное кинжальное острие — и столь же остро напомнила Хаузеру небрежно переброшенный через плечо локон Рауля Ама. Под печатями имелась расшифровка — для тех, видимо, кто недостаточно просвещен, чтобы увиденное понять: «Минори Одо» и «Генетический Контроль». Что ж, ничего нового. Скажите Инге Хаузеру что-нибудь, чего бы он раньше не знал. То, что милейший оникс Одо — не просто кибермальчик из службы протокола, ясно стало почти сразу. И да, теперь очевидно, что неугомонный Ильмар ни из дому, ни и с наследственной должности формально никуда не денется, но ценой этой уверенности оказалось то, что его, Хаузера — Инге невольно снова бросил взгляд на острый золотой наконечник — недвусмысленно взяли на карандаш. А и ладно. Мелкий-то Ким свой выбор сделал давно. У кого поучился, от того, как говорится, и понабрался, и на должности своей он будет рулить туда, куда никто в семье до него не выруливал. Но Хаузеру разницы никакой: как следил, чтобы никто мелкого не обидел, так и следит, и будет следить. А сколько там в поле зрения объявится этих… блондинок — Инге мстительно ухмыльнулся — его совершенно, ну абсолютно не касается.