Девочка и Чудовище

      Войны, наверное, были, есть и будут всегда. Как вечно и существование сирот. Детей, о которых некому позаботиться. Для них открыл свои двери, поднявшись из руин, Керамзин, вот только едва ли в нём оставалось много от предыдущего. Теперь он стал не княжеским поместьем, где бедные сиротки существовали на правах приживалок, обязанных отрабатывать своё содержание трудом и поминанием князя в вечерних молитвах. Керамзин превратился в Дом, а Мальчик и Девочка стали родителями шумного многоголосого семейства. Полуразрушенные стены восстановили и обновили, изгнали темноту из каждого уголка. Девочка не любила её. Как не любила и серость. Её она тоже выставила за дверь, расцветив стены обновлённого Керамзина яркими красками.       Они пришли из неоткуда, эта странная парочка — юные, богатые и абсолютно ненормальные. Где это видано, чтобы сиротам Керамзина позволялось шалить и оставлять на ночь включенным свет? Как объяснить те баснословные суммы, которые уходили на содержание маленьких обитателей приюта — сахар для чая, уголь на зиму, новую одежду и обувь и даже коньки? А хорошие учителя и дорогие книги?! Но Мальчик излучал такое очарование, что ему простили бы и не такие чудачества. А Девочка… Наверное, без Мальчика она бы не выжила.       Первое время в деревне о Девочке ходили странные слухи. Немочь бледная, худенькая до полупрозрачности, привидение с ручками и ножками, похожими на тоненькие веточки. Кажется, позволь себе чуть неосторожности — и запросто переломаешь её хрупкие птичьи косточки. Девочка часто ходила босиком и неизменно выбирала светлые платья, ещё больше подчеркивавшие её бледность и нездоровую худобу. Её белые волосы, чуть отливающие серебром, невозможно было убрать в косу — они слишком походили норовом на лёгкий пух одуванчика. Девочка быстро сдалась и перестала даже пытаться, просто позволив белым прядям обрамлять её личико на их усмотрение.       Мальчик взвалил на себя заботы о Керамзине. Нужно было заботиться о хозяйстве, готовить еду, запасать дрова и уголь на зиму, покупать одежду и латать крышу. Девочка была слишком эфемерна для этого. Зато она умела печь чудесный яблочный пирог и рассказывать волшебные сказки — о летающих кораблях и замках, запутавшихся в облаках на вершине горы, о пожирающих землю чудовищах и скорбных монстрах, когда-то бывших людьми. У её сказок всегда был хороший конец, но иногда казалось, будто это доставляет Девочке боль. Закончив повествование о Короле Шрамов, что спас целую страну, она надолго замолкала, пряча подозрительно поблескивающие глаза. В глубине души, на самом её донышке, всегда скрытом слоем куда более приличных чувств, Девочка жалела монстра, которому пришлось сложить голову ради всеобщего процветания. Если бы кто-то вздумал искать у Керамзина душу, то ею всенепременно оказалась бы именно она.       Девочка плохо спала и часто просыпалась среди ночи, задыхаясь собственным криком и содрогаясь от липкого ужаса, холодным потом облепившего кожу. Она видела глаза кварцевые, в душу глядящие. Видела, как уходит из них жизнь. Как перед самым концом в серо-стальном взгляде вспыхивает нечеловеческая боль. Будто наяву слышала, как мертвеющие губы умоляют не оставлять одного. Ощущала в своей руке свинцовую тяжесть чужой мертвеющей ладони. Девочку трясёт, словно от сильнейшего озноба, пробирающего до костей, и всякий раз Мальчику приходится подолгу сидеть с ней. Завернуть её в одеяло, закутать в свои объятия и баюкать, будто ребёнка, целуя в холодный висок.       Стены Керамзина стали не только Домом, но и холстом. Девочка рисовала, самозабвенно вкладывая в мазки кисти душу. Стены кабинета географии украшали потрясающе детальные карты её работы, а потолок в спальне девочек ожил прекрасными ирисами. Вниз вдоль перил лестницы сбегал белый дракон.       Однажды ночью, когда Мальчика не было рядом, кошмар снова затянул Девочку в свои липкие тенета. Она кричала и рвалась, сбивая влажные от пота простыни. Давно отмершая связь словно вынырнула из Небытия, куда канула вместе с тем, чей голос просил прошептать имя — Александр. Хриплым шелестом сорвалось оно с губ, забилось в воздухе и… Выдернуло Девочку из кошмара. Обычно кошмар прерывался раньше — Мальчик стискивал любимую в своих объятиях и держал, пока она не осознает, где находится, и не успокоится. На этот же раз Девочку разбудил звук собственного голоса, но она ещё долго лежала в тишине, прижав ладонь к гулко бьющемуся в груди сердцу. Широко распахнутые глаза смотрели в потолок и спустя время показалось, что тени ожили. Поползли по потолку, расчерченному разрезом косого луча лунного света, стеклись поближе к кровати, собравшись в лужу на потолке.       Девочка торопливо вскочила с постели. Ноги обжег холодный пол, влажная от пота кожа тут же покрылась мурашками, но она ничуть не обратила на это внимание. В голове царила пустота, будто черепную коробку набили до отказа ватой, в которой не ворочалось ни одной мысли. Босые ступни уверенно зашлёпали в сторону одной из классных комнат. Девочку найдут утром в ней — заснувшую, уронив голову на руки, за одной из парт, всю перемазанную в краске и с грязной кистью за ухом. А на стене будет красоваться огромный красавец-олень, гордо вскинувший бело-серебристую, цветом похожую на её же собственные волосы, голову, увенчанную ветвистыми рогами. Дети придут в восторг, но не Мальчик. Он ничем не выдаст своего беспокойства и всколыхнувшегося где-то глубоко внутри раздражения. Странная смесь чувств заполонит душу Мальчика. Будто он снова не справился, не сумел стать для Девочки клинком достаточно крепким и острым, плечом надёжным, спиной широкой. Не смог понести её, когда она в нём нуждалась. Словно его оказалось недостаточно, чтобы любимая перестала с тоской смотреть на прыгающих по стенам солнечных зайчиков и улетать мыслями куда-то далеко-далеко.       Причудливая смесь дракона и змея, мифический Русальё, появится в библиотеке. Он будет наблюдать за детьми, зашедшими посидеть немного в тишине с книжкой в руках. И будет ещё сильнее ворочать раскалённый прут в открывшейся заново ране Мальчика. Разумно ли ревновать к мёртвым? Но сердцу не прикажешь, и ни что иное, как ревность пронзает его ядовитой иглой.       В глазах Девочки прибавится грусти и тоскливой задумчивости, всё больше потянет её к себе одиночество, разгоняемое лишь солнечными зайчиками, весело скачущими по стенам, повинуясь движению маленького зеркальца. Она не сможет признаться в том даже себе — она скучает. Связь натягивается всё сильнее, дребезжит надрывно — чудится, что та струна никогда не рвалась.       Мальчик окутает Девочку своей любовью и заботой. Он станет греть её вечно озябшие руки и баюкать в своих объятиях, охраняя её сон от очередного кошмара. Они будут пить чай с пирогом у камина и убегать вместе на зелёный луг, где Девочка водрузит на голову Мальчика ярко-желтый венок из одуванчиков. Вот только Жар-птица всё равно распахнёт свои огненные крылья над большой гостиной в Керамзине. Ей достанет всего лишь пары ночей, пока Мальчик уйдёт на охоту. Девочка будет смотреть виновато, пряча глаза, скрывая ту боль, что вонзит в душу свои острые когти. Почему мазки её кисти так и норовят сложиться в символ? В напоминание о том времени, которое они двое так отчаянно старались забыть.       Однажды Мальчик не выдержит. Он уйдёт из Керамзина, пропадёт на долгий месяц, прикрывшись неотложными делами в столице. Сердце подскажет Девочке, что всё не так просто, но она не поверит ему. Уцепится за крохотный осколок надежды, придумает связующие звенья-оправдания там, где из-под штукатурки будут виднеться уродливые трещины правды. Мальчик вернётся. Уставший, будто даже немного постаревший. И вместе с ним вернётся на круги своя всё, что рассыпалось на мириады обломков. Утихнет боль на сердце Девочки, перестанет петь натянутая струна внутри. Снова канет в лету та тонкая дребезжащая нить, что начала было тянуть в прошлое. Даже её привычные спутники — кошмары — пропадут, испугавшись радости от возвращения Мальчика. И только друзья в следующий раз приедут совсем не так скоро, как ждала их Девочка. Кто-то будет прятать глаза при встрече, кто-то придумает оправдание тому, что визит пришлось так долго откладывать. Дела, дела… И только одна, рыжеволосая женщина с лицом, изувеченным так и не замывшимися шрамами, сказать украдкой осмелится — Он жив. Точнее, был жив, пока не обрёк себя на вечную муку во имя сдерживания Каньона.       Девочка даже не знала, что думать и что чувствовать. Злилась ли она на Мальчика, подозревая, что он прекрасно знал обо всём? Сердилась ли на друзей, которые решили всё за неё? Наверное, да. Но совершенно не точно. Разум Девочки понимал, по крайней мере, старался, что все они заботились о ней. Не хотели снова возвращать в бездну кошмаров. Чудовище разбило её — вдребезги, на мириады осколков, некоторые — мельче пыли, не собрать вновь воедино и не склеить обратно. Оно искорёжило и вывернуло её наизнанку, вытащило из глубин души тень. Ту тень, которая Чудовище в конечном итоге и погубила. Потому что та Девочка, что из приюта попала в палатку картографов, не смогла бы убить человека, пусть даже и насквозь прочерневшего душой. Тень ожесточила её, тень направила руку со сталью гришей — самой себе в душу. И та же тень на мягких лапках тихой кошкой в ночи скользнула обратно, легко завоевав вновь себе местечко в сердце Девочки. Оно ещё помнило Чудовище. И оно отказалось понять и принять принятое другими решение.       Девочка стала задумчивее. Всё чаще она играла с юркими солнечными лучиками, пуская их маленьким зеркальцем в пробежки по стенам, всё чаще грелась на крыльце, подставляя солнцу бледное лицо и тонкие ручки-веточки. Она больше не повелевала светом и безумно скучала. Скучала по уверенности, что дарила ей бурлящая в крови сила. Или на самом деле — по той, которую давало ей присутствие рядом Чудовища? Хотя бы незримое — просто знать, что оно где-то есть и иногда нахально прорывается в сны. Тоска вгрызлась в Девочку с новой силой. Мальчик чувствовал что-то, что-то подозревал, хотя и не решался спросить вслух — что изменилось? Он стал ещё заботливее, ещё нежнее. Его забота окутала Девочку лёгким пуховым облачком, но теперь, помимо нежности и теплоты, она вызывала в душе ещё одно чувство — глухое вязкое раздражение. Иногда хотелось взбрыкнуть, сбросить руки Мальчика со своих плеч, убежать, спрятаться. Иногда Девочка лежала ночами и слепо таращилась в потолок, в клубящуюся под ним темноту и почти видела, как та двигается. Могли ли тени и в самом деле жить своей жизнью? Хотелось шевельнуть пальцами, проверить, не отзовётся ли послушно тот жалкий огрызок силы сродни ярмарочному фокусу, что когда-то Девочка украла у Чудовища. Но мешали слабость и трусость.       Дни слились в один поток, похожие друг на друга, словно капли воды. Притупились боль, обида и сожаление о том, чего не случилось. По крайней мере, Девочка искренне в это верила. Увы, ровно до того момента, как мёртвая связь снова встрепенулась едва уловимо. На этом вера Девочки сломалась. Она прислушивалась и причувствовалась к себе, старалась снова ощутить невесомый трепет на том конце тонкой связующей нити. Ничего. Пустота. Девочка почти убедила себя, что зов ей почудился, когда всё же поймала лёгкий, похожий на призрак, отклик.       — Почему ты ничего не сказал мне, Мал? — негромко спросила она одним из летних вечеров, густых и тягучих, будто патока. Солнце, натрудившись за день, медленно скатывалось за полыхающий огнём и золотом горизонт. Вечер сгущался чернилами теней, в воздухе пахло росой, прохладой и чем-то сладковато-цветочным из сада за поместьем. Девочка не уточняла, о чём решил не говорить ей Мальчик, но он и без того всё понял. Достаточно было плеснувшихся в её глазах эмоций — причудливой смеси обиды, тоски и разочарования, и того, что она назвала его по имени, которое никто не использовал уже несколько лет. Для всех Мальчик был Дмитрием Думкиным. Мальен Оретцев погиб в Каньоне вместе с Алиной Старковой, положив свои жизни ради уничтожения Дарклинга и его порождений.       — И что бы ты сделала? — враз севшим до хрипоты голосом спросил Мал. Ему казалось, что он знал ответ. Знал, что его подруга детства могла бы бросить всё и отправиться в столицу лишь ради того, чтобы поговорить с Дарклингом и посмотреть ему в глаза. Снова разобрала бы по кирпичику их жизнь, и без того едва-едва собранную воедино из осколков, снова стала бы орудием в чужих руках, снова влезла бы в борьбу вместо мирного существования здесь, с ним в Керамзине. Николай собирался же попросить Алину уговорить Дарклинга, если бы их убеждения не сработали. Именно поэтому Мальен и отправился в столицу — сразу отмести этот вариант, не травить душу и не бередить старые раны. Не рисковать настоящим и будущим — его и Алины.       Проблема состояла в том, что ответа на заданный Малом вопрос не было. Алина запретила себе вспоминать Александра, затолкала всё связанное с ним в самый дальний уголок. Она даже не представляла, что было бы, сумей Морозов выкрутиться и выжить тогда в Каньоне. Хотя соблазн, признаться, был. Просто на секундочку подумать, как бы всё сложилось? Как бы случилась новая встреча, при каких обстоятельствах? Что она сказала бы Александру? Что услышала бы в ответ? Удалось ли найти примирение или же началось бы новое противостояние святых — Беззвёздного и Санкты Алины. Но Старкова строго-настрого обрывала подобные фантазии в зародыше — ради них с Малом, ради их общего будущего, ради тех детей, которых они приняли под своё крыло. Поэтому она и не ведала даже ответа на вопрос Мала, ответа, который он сам для себя решил, а заодно — и за неё тоже. На душе вдруг стало погано-погано. Как тогда во Дворце, когда всё между Алиной и Малом стало плохо, очень плохо. Он дрался с гришами и целовал Зою, а она потеряла себя за организацией обороны Ос Альты и управлением жалкими остатками Второй армии.       — Ты настолько не верил мне? — глухо спросила Алина. Они оба смотрели куда угодно, но только не друг на друга. Взгляды скользили по горизонту, практически не различимому в сгустившейся до свинцовости темноте, по узловатым силуэтам деревьев, но не отваживались соскочить с них на того, кто сидел совсем рядом и чьё тепло ощущалось боком. — Ты настолько не верил, что я выберу нас? — за словами сквозили боль и обида. Руками, лежащими на коленях, Алина вцепилась в себя, сжала так, что рисковала сама себе синяков понаставить, скомкала ткань простого платья. Она поверить не могла… На глазах блестели непрошенные слёзы, воздух вдруг перестал беспрепятственно проходить в лёгкие из-за удушливого кома, вставшего поперёк горла. Будто его сдавила чья-то безжалостная рука.       — Я… — Мал осёкся, не зная, что сказать и как объяснить свой поступок. Им руководила удушающая смесь ревности, страха и, возможно, эгоизма. Оретцев не хотел оставлять прошлому, где Алина была могущественным гришом, Санктой с кучей последователей и длинным хвостом проблем, а он — её тенью, фактически никем, ни единой лазейки в их настоящее. Им только-только удалось выровняться, обустроить быт… Раны едва подёрнулись тонкой корочкой запёкшейся крови, слишком легко было вновь содрать её и разбередить их. — А ты бы хотела? — глухо спросил Мал. — Хотела знать, что Дарклинг… — от этого имени Оретцева заметно передёрнуло. — Вернулся? Зачем, Алина?       Вместо ответа Старкова неопределённо пожала плечами, по-прежнему глядя куда угодно, но только не на Мальена. Она не знала. Всерьёз не представляла, почему ей вдруг свет клином сошелся на этом. Кроме того, что, наверное, Алине было, о чем поговорить с Александром. Она бы хотела ему многое сказать, превратить повисшую в воздухе запятую в жирную точку. Но в камне, который так и висел на душе, она так и не смогла признаться даже самой себе. Что и говорить о Мале.       — Мне важно не то, что я могла бы сделать и не сделала, а то, почему ты даже не дал мне такой возможности. Ты мне не доверяешь?       В итоге Алина так и не дождалась от своего мужа внятного ответа. Разговор рисковал перерасти в ссору. Первую за долгое время. Поэтому она просто поднялась с крыльца и ушла, преувеличенно осторожно и бесшумно прикрыв за собой дверь. В своей комнате Старкова упала на кровать, свернулась в клубочек и расплакалась от бессилия и отчаяния. Она не понимала, почему вдруг так уперлась и почему поступок Мала её ранил настолько сильно. Не представляла, как поступить. И нужно ли уже что-либо делать? Имеет ли смысл? Алина всю ночь, долгую и одинокую ночь в холодной постели, куда впервые не пришел её муж, пролежала без сна. Взгляд слепо шарил по потолку, по стенам, расчерченным тонкой полосой лунного света, падавшего сквозь щель между тяжелыми занавесками. Создавалась иллюзия, будто тени двигались, а нить связь между ней и Александром тихо дребезжала. Или это только казалось? Тайно желаемое выдавало себя за действительное?       Утром Алина проснулась совершенно разбитой. И на следующий день — тоже. И ещё через день. Старкова выдержала неделю. После чего собрала вещи и вместе с заглянувшей как раз в Керамзин Женей отправилась в Ос Альту. Ей нужно было поговорить со всеми — с Николаем, с Зоей, даже с Давидом, чтобы понять, принять и смириться. И вернуться в колею своей обычной жизни, если ещё останется, к чему возвращаться. Кажется, её жизнь снова разлетелась вдребезги. И снова причастен к тому был Александр Морозов. Когда-нибудь, волькры его раздери, этот замкнутый круг разорвётся или они так и будут вечно бродить по нему, не в силах вырваться из цикла?!