Почему погибают мотыльки?

Из-за чего умирают мотыльки? Эти существа такие тонкие, такие лёгкие, что нельзя и прикоснуться. Их организм столь хрупкий и болезненно ранимый. Они простые, невзрачные. Они не обладают красотой бабочек, которые летают днём. Мотыльки, они не для всех. Они для тех, кто любит ценить покой, тишину, не боится видеть что-то настоящее. Они для ценителей, для тех, кто не боится темноты и может увидеть в ней свет. Для тех, кто тянется к этому свету всем своим существом, рвётся к нему навстречу, чтобы ощутить это тепло. И что дальше? Свет луны не позволяет им согреться, не даёт почувствовать этот уют и тепло, исходящее от чего-то иного. Эти маленькие животинки летят на то, что светит, что исходит от конкретной точки, а не от абстрактного светила. И вот в чём эта ужаснейшая энигма, которой не достичь Антону до сих пор. Мотыльки начинают виться вокруг этого источника. Колесо сансары совершает оборот, а эти крохи, приближаясь к источнику света, сгорают. Как же они глупы. И в этот момент Антон узнаёт в них себя. Он лежит и видит, как на подоконник, на котором стоит лампа, падает очередной мотылёк, сгоревший от её губительного света, а он словно паук, жаждущий добычи, не стремится отключить осветительный прибор, хотя тот ему вовсе не нужен. И хочет ли он этих жертв? Он и сам здесь жертва. Антон до сих пор не понимает, почему именно он стал заложником больничной палаты. Просто в один день он почувствовал боль, жгучую, почти убивающую боль, которая сжигает его полностью, не оставляя на своём месте ничего живого, она выжигает его изнутри. Потом врачи обнаружили в его организме жуткие метастазы в разных системах органов. После этого была череда химиотерапии, много операций, постоянные переезды. Но болезнь брала своё. Теперь он лежит в хосписе и понимает, что всё, это конец. Боли он не чувствует, но понимает, что скоро он сгорит от лекарств, разливающихся по венам каждый день. И он не боится смерти, единственное, что держит его, это обладатель тех самых голубых глаз, который приходит каждую неделю в хоспис. Этот парень учится в архитектурном университете, пару раз он приносил свои работы и сам работал здесь. Он рассказывал много историй и сам светился оттого, что помогает другим, поддерживая настроение больных. Если бы он знал, что всё это притворство. Ночью больница погружалась в гробовую тишину, где изредка были слышны всхлипы тех, кто ещё не совсем отчаялся и верил в своё выздоровление. Антон знал, куда едет и почему его лечение дальше не продолжается. К чему все эти истерики, к чему слёзы? Он знал, что его никто не ждёт дома, что кроме этого Арсения, который торчит здесь по полдня, никто о нём не знает и не помнит. Он понимал, что отсюда уезжают лишь в одно место, из которого уже больше не возвращаются в стены хосписа. Арсений всегда приходил к нему последним, они всегда долго разговаривали в окружающей тишине, которая наступала к тому времени в стенах здания. И вот сейчас Антон так же сидит и смотрит на дверь в ожидании, когда из-за неё появится тёмная макушка. Но дверь не открывалась, и Антон всё продолжал смотреть в её сторону и думать о своём. Он очень любил ночь, когда в коридоре слышались тихие постукивания каталок, на которых кого-то вновь увозили, или исполняли очередную просьбу пациента. В это время Антон поднимался на последний этаж в оранжерею, где на краю крыши рядом с ограждением стояла скамейка — его место. Он бывал здесь редко, только тогда, когда становилось совсем плохо или больно, но он не хотел пить лекарства, чтобы эта боль проходила. Он хотел почувствовать себя живым, вновь ощутить это. И каждый раз он выкуривал сигарету, чтобы боль немного стихла, но не ушла окончательно. Пачку сигарет он спрятал здесь ещё в самом начале, когда только приехал увидеть хоспис впервые и принял решение, что останется здесь. Послышался стук, за которым из-за двери почти сразу же появилась тёмная макушка. — Не разбудил? — поинтересовался осторожно обладатель тех завораживающих глаз. Отрицательно покачав головой, Антон подвинулся, освобождая Арсению место, чтобы тот сел рядом, но тот всегда присаживался на кресло в углу комнаты, откуда его было почти не видно, только лампа слегка освещала его профиль. Сегодня он был особенно загадочным и не начинал разговор, хотя обычно его было сложно остановить. Сегодня всё было иначе, его что-то беспокоило. — Как учёба? — первым прервал затянувшееся молчание Антон. Арсений как-то невесело улыбнулся и запустил пальцы в волосы, чтобы хоть как-то себя успокоить. Лампочка мелко мигала из-за небольших перепадов электричества, отчего мотыльки, кружащие всё это время по спирали, потихоньку начали разлетаться. — Меня переводят в другой город за победу в том конкурсе, — без капли радости сказал Арсений, не смотря Антону в глаза. Это было выше его сил.

«I should have known I'd leave alone»

— Я рад, давно пора вырваться из этой дыры, — он слегка улыбнулся, чтобы как-то поддержать парня. Но он врал. Врал ему. Он совсем не рад тому, что Арсений уедет. Он эгоистично цеплялся за его свет. Но больше всего он врал себе, что без Арсения в его жизни ничего не изменится. Изменится. У него больше не будет оправдания, почему он не шагнул с крыши хосписа в объятья мглы. И ему за долгие месяцы впервые страшно. Так страшно, что он невольно крутит кольца на своих пальцах. Арсений смотрит. Смотрит прямо в душу и не знает, что чувствует в этот момент Антон. Он знает, что тот лжёт и что все вокруг здесь врут. Он знает. Антон заливается ужасным кашлем, и кажется, что ещё немного, и он выплюнет изо рта яркие бутоны красных роз, лепестки которых не ласкают, а ранят, но на деле из его рта врываются хрипы и небольшие сгустки крови, которые пачкают идеально белые простыни. Лицо Антона багровое, а по вискам стекает пот. Арсений вскакивает с кресла и хочет побежать за медсестрой, но Антон его останавливает. Он не хочет вновь эти иглы, обезболивающие. Вся эта химия сейчас ни к чему. Он хочет чувствовать себя живым, быть здесь, рядом с Арсением, чувствовать его тепло, лёгкое дыхание и свежий аромат апельсинов, который исходит от голубоглазого. Студент помогает ему подняться с постели, они молча выходят из палаты, идут мимо множества дверей, многие из которых закрыты на ночь, а некоторые открыты, но причина и так понятна. Ноги Антона еле поднимаются, словно ему уже шестьдесят. А Ведь ему всего лишь двадцать, и он не знает, исполнится ли ему через два месяца двадцать один. Арсений держит его под локоть, позволяя опереться на себя полностью, на что Антон отфыркивается и старается высвободиться из цепкой хватки, опираясь на стену и поручни, привинченные в некоторых местах. Они доходят до оранжереи, до его места. До места, где Антон думает и чувствует. Где болезнь отступает, а жизнь вместе с сигаретным дымом нагнетается в лёгкие так правильно, словно это было всегда. И ему приятно делиться с Арсением частичкой себя, он рад, что парень находится здесь рядом с ним.

«You were my life, but life is far away from fair Was I stupid to love you?»

Руки дрожат от лёгкого ветра и недавнего приступа, и он всё никак не может поджечь эту сигарету, всё никак не может ощутить себя вновь живым. Арсений мягко берёт его руку в свою ладонь и поджигает краешек бумаги. Но даже после этого не отпускает руку Антона. — Ты же совсем не рад, что я уезжаю? — вдруг произносит Арс в этой гнетущей прохладной тишине. И Антону остаётся только поджать губы и медленно выдохнуть дым, который успел скопиться в его израненном и без того организме. Он не глядит в сторону Арсения, только на их руки, которые смотрятся ужасно неправильно вместе. Рука Арсения тонкая, изящная, с многочисленными родинками, немного загорелая и такая живая. Она никак не смотрится с окоченевшей серой рукой Антона, увешанной грудой металла, где вместо родинок на тонкой коже лишь мелкие следы катетера. — Это так очевидно? — хмыкает Антон, ещё сильнее затягиваясь.

«Was it obvious to everybody else? That I'd fallen for a lie You were never on my side»

Арсений крепче сжимает руку Антона и тоже закуривает сигарету. И сейчас они смотрятся так правильно в этом свете луны, словно два мотылька, ищущие тепло, но друг в друге. — Я приеду через два месяца на твой день рождения. Что бы ты хотел получить в подарок? — еле слышно произносит Арс. — Я не особо хорош в сюрпризах, поэтому, может быть, есть что-то, чего тебе не хватает? Антон почти смеётся. Он уверен, что ему осталось не больше месяца, но Арсению он никогда об этом не скажет, чтобы тот не расстроился, чтобы хотя бы у него была надежда.

«Fool me once, fool me twice»

И он будет ему врать до последнего, чтобы этот фонарик, к которому Антон стремится, не перегорел, чтобы и дальше сиял. — Нарисуй мне Питер, — последнее, что произнёс в этот вечер Антон. И Арсений готов исполнить его мечту. Он ещё долго говорит о переезде и новом этапе жизни, но Антон уже его почти не слушает, только мерный звук обратного отсчёта в его голове, и больше ничего.

***

Что же происходит с мотыльками, что они идут на осознанную гибель? Почему они не могут обойти этот коварный свет, который беспощадно сжигает их тонкие крылышки? К сожалению, эволюция их коснулась меньше всего, и они вынуждены слепо верить этому теплу, которого им так не хватает, они стремятся насытиться им и сгорают. Как горит Антон от внимания Арсения, которого ему так не хватает. Арсений приезжает 19 апреля, как и обещал. Он мчится сквозь толпу на вокзале, через общественный транспорт и редкие лужи, которые появились после подтаявшего снега. Но он ещё не знает, что ровно неделю назад палата 23 опустела, что парню, лежащему в ней, никогда больше не исполнится двадцать один, что тёплые руки никогда не согреют окоченевшие, что лампа на подоконнике не загорится и мотыльки не слетятся на свет. И в работах голубоглазого мальчика больше никогда не появится свет, лишь холод и серость питерских улиц. И жизнь его уже не будет прежней. И всё же, почему погибают мотыльки, летя на свет в объятья смерти?