Мне без тебя невозможно

Февраль 1941 Мне не хотелось просыпаться. Как только моё сознание вынырнуло из сонного оцепенения, даже не открывая глаз, я уже ощущала твоё отсутствие. Долгий период одиночества совершенно не помог моей жизни войти в прежнее русло . Кажется, с времён той счастливой Теодоры, какой я была рядом с Лоуренсом, прошло не менее сотни лет, но на самом деле это были лишь десять мучительно-долгих месяцев войны. Войны, которая стала первой темой обсуждения во всех слоях населения. Войны, которая разрушила бесчисленное множество жизней. Войны, которую я так старательно описываю, чтобы дать незнающим хоть толику, хоть крупицу правды. Войны, которая отняла у меня самое ценное, что у меня когда-либо было. С этим невозможно смириться. И, даже если мне суждено существовать в этом мире вечно, я никогда не смирюсь. Одна война мне его подарила, другая со всем свойственным ей злорадством отняла. У судьбы весьма специфическое чувство юмора. 1914, Химворде (Бельгия) Уже второй месяц Бельгия не знала покоя: ожесточённая война стремительно набирала обороты, приводя в ужас гражданское население пугающей неизвестностью. Невзирая на туманность завтрашнего дня, люди не теряли надежд на благоприятный исход. И сейчас, знойным вечером сентября, горожане могли выдохнуть и восполнить душевное равновесие. До следующего утра. Слышно как по мощёным улицам твёрдой поступью, сопровождаемой хрустом гравия, прогуливались немецкие солдаты. А вслед за ними мимо жилых домов крадущимися шагами скользила смерть. Слишком близко. Казалось, открой дверь, и вот она – прямо на пороге, в чёрном саване, с немым приглашением отойти с ней в вечность. После оккупации Химворде стал жить по новым правилам. Мирное население держалось в страхе, но здешним врачам и, как мы с Лоуренсом, приезжим журналистам давали небольшой глоток свободы. За эту свободу мы платили иногда слишком дорого. Мои вылазки из дома, чтобы добыть хоть малейшую информацию для статьи, часто заканчивались среди бездыханных, оставшихся гнить на земле, тел. Люди покидали этот бренный мир с такой же лёгкостью, с какой я теряла чрезмерную уверенность в собственных силах. Была уверена, но оказалось, что я не готова хладнокровно смотреть в лицо смерти. Но пока существует наш с Лоуренсом уютный мирок, пока мою руку тепло сжимает его рука, я выстою. Незаметно для нас самих наши с мистером Баркли посиделки за редактурой статей стали обыденностью. Чему моё некогда одинокое сердце было искренне радо. Не отрицаю, в моей комнате имелись все удобства для сольной работы, но уверена, никто на моём месте не смог бы отказаться от возможности провести время в обществе такого мужчины. И я не смогла. - Тео, ты можешь устроиться за письменным столом, - сказал мой мужчина, открывая дверь в свою комнату и пропуская меня зайти первой. - Это наиболее благоприятное для работы место. «Гостеприимный», - любовно добавила я в фанатскую анкету Лоуренса Баркли ещё один пунктик об этом человеке. - Так любезно с вашей стороны, мистер Баркли, благодарю, - улыбнулась я и прошлась по потёртому ковру вглубь спальни. – Но когда у вас снова заноет спина от писанины в позе креветки, я не стану вас жалеть, - мягко побранилась я на Лоуренса, усаживаясь на платяной стул. - Врёшь и не краснеешь. Теодора Эйвери, с состраданием в крови, никогда не бросала человека, попавшего в беду, на произвол судьбы. Поэтому это всё враки. И, что хочу добавить, моя услуга оказана исключительно ради твоего комфорта, чтобы ныть из-за больной спины не пришлось тебе. Джон и глазом не моргнёт как прибьёт меня, если ты начнёшь посещать больницу в качестве пациентки, а не репортёра, в сотый раз умоляющего дать интервью. Поэтому не сердись, когда я хочу позаботиться о твоём благополучии. Я же всё-таки джентльмен, - лукаво подмигнув, Лоуренс рассмеялся. - Каков негодник, посмотрите на него, - ахнула я, ведясь на его заигрывания. – Ты меня совсем от дела отвлёк. Я осталась в твоей комнате, чтобы поработать в паре, а ты… Флиртуешь со мной? - Могу себе позволить, мисс Эйвери, - ещё больше дразня меня, ответил молодой человек и, поцеловав мою правую ладонь, уже давно покоящуюся в его руке, добавил, - Ведь вы всё-таки моя девушка. Иной раз я думаю, что не заслуживаю его присутствие рядом с собой. Правдолюбивый. Слишком откровенный. Слишком джентльмен. Его слишком много и одновременно с тем же слишком мало. Видимо, для моего Лоуренса близкие взаимоотношения так же были в новинку. Либо же он так глубоко погряз в профессиональной рутине, что и забыл про существование романтических чувств. Потому что всякий раз, когда он нежно прикасался ко мне, я замечала как в его глазах цвета летнего неба вспыхивало смущение, а щёки рдели. Такой милый и ласковый. Словно свернувшийся на коленях котик. Никто до него не относился ко мне с такими заботой и обожанием. Кто бы мог подумать, что господин с трапа, подталкивающий меня, гружёную чемоданами, поспешить, спустя непродолжительное время станет моей родственной душой? И гораздо ближе, чем любой из членов моей семьи. Теперь смешно вспоминать нашу первую встречу – она была нелепой; зато Лоуренс относится к ней как к знаменательному событию и даже ставит знакомство со мной в один ряд с самим Теодором Рузвельтом. Слегка преувеличил, но что мне с него взять? Кроме размашистого автографа для фанатки, конечно же. Лоуренс стянул со своих плеч дорогой пиджак и, напоследок вытащив из внутреннего кармана блокнот с записями и огрызок карандаша, аккуратно положил его на постель. Захватив со столика ворох чистой бумаги, мужчина расположился на старом ковре вблизи от меня. Ещё с десяток секунд я наблюдала как он приспускал накрахмаленную рубашку, закатывал рукава и склонялся над черновиками. Вздохнув, я, наконец, отвела неравнодушный взгляд от ходячей привлекательности. Человеку 31 год и хоть к работе он относился весьма и весьма ответственно, но в некоторых ситуациях Лоуренс вёл себя аки дитё годовалое. Воистину говорят, мужчины - взрослые "цветы жизни". Что ж, пора и мне сосредоточиться на статье – сроки поджимают, а ей ещё нужно переплыть море, на что тоже уйдёт драгоценное для меня время. Одолжив у Лоуренса чернильные принадлежности, я приступила к тому, ради чего я, собственно, здесь и оказалась. Мозг кипел. В кропотливой работе мы не заметили как пролетело более двух часов. Глаза замылились и я уже не могла выискать в тексте ошибки и логические несоответствия. Руки потянулись к прикрытым глазам и постарались снять с них возникшее напряжение. За это время солнце уже стремилось покинуть горизонт, погружая комнату Лоуренса в сумрак. Отодвигая заметки в сторону, я бросила оценивающий взгляд в сторону Лоуренса - пол вблизи журналиста был завален набросками и смятыми листами бумаги – кризис настиг и его. Оттого и было принято единогласное решение перевести дух от напрасного марания бумаги. Вся эта ситуация выглядела несуразно. Мы, одетые аки аристократы, сейчас сидели на полу и попивали чай. Мама была бы крайне недовольна моим поведением. В то время, пока Лоуренс спускался к госпоже Ваутерс на кухню, я, наплевав на воспитание, засунула манеры куда подальше и перебралась на излюбленное место Лоуренса. А именно – на ворсистый, но потрепавшийся от времени ковёр. Здесь можно представить, будто мы снова выбрались на пикник на берегу реки и, наевшись разной еды, лениво всматривались в закат и провожали уходящий день. Я скучала по нашим бродилкам на природе, но признать это вслух не решалась – сейчас не самое удобное время для повторения подобных вещей. - До ночи рукой подать. Оставайся у меня. Я даже предоставлю свою подушку в твоё распоряжение. - Я бы предпочла вашей подушке вашу руку, мистер Баркли, но, боюсь, до утра она не доживёт. Не хочется, чтобы Джону пришлось ампутировать одну из ваших рук лишь из-за моей прихоти полежать на ней. К тому же, журналиста руки кормят. Не стоит так ими рисковать, - продолжала я подтрунивать милого, не желая покидать его. - Это зря, мисс Эйвери, я сильнее, чем вы думаете. С ним я чувствовала себя любимой. Такой особенной. И пока снаружи силуэты домов окончательно погружались в непроглядную тьму, я, окутанная Лоуренсом в безграничную нежность, умиротворённо засыпала.