До последнего вздоха

Томас хищной птицей замирает над городом. Скрытый тенями на крыше бывшей Торговой палаты, он выжидает неподвижно, чтобы под ногами не хрустнула ненадёжная черепица, только глазами следит неотрывно за тем, как по отсыревшим стенам мажут блики от мутной воды, как вместе с ними с места на место ходят его братья по оружию, а за ними по пятам скребёт когтями предчувствие злого рока. Каждый из китобоев готов пролить кровь за мастера, чужую и свою. Томас отдал бы свою сейчас же и до последней капли, явись перед ним тот, кого Дауд зовёт черноглазым ублюдком, и предложи обменять его жизнь на спасение остальных. Но он не придёт. Не предложит. Что ж, справится и сам. Томас сжимает рукоять меча и вглядывается в тусклые краски Затопленного квартала. Совсем скоро всё решится. Томас думает о том, как хотел бы увидеть Дауда ещё раз. Корво неслышным змеем скользит по Затопленному кварталу, между крышами, между тенями, между бликами на воде. Он знает, на что способны люди в тёмных одеждах, пропахших сыростью и кровью, знает, что если привлечёт внимание, не сможет убить их всех. Да и не нужно ему этого. Корво устал от вида крови, он не хочет проливать её больше, не хочет вдыхать её металлический запах и чувствовать пальцами уходящее вместе с жизнью тепло. Корво обходит китобоев стороной не из жалости – среди них нет никого, достойного этого чувства, но и ненависти к ним недостаточно, чтобы устроить бойню, – сложно ненавидеть тех, кто на живых людей не похож. Он не уверен даже, что из-под масок вырывается человеческое дыхание, а не шёпот Бездны, что за светофильтрами есть живые глаза. Ему всё равно, на самом деле. Всё, чего хочет Корво – выбраться отсюда быстрее и снова увидеть Эмили. Он уже потерял одну из самых дорогих женщин в своей жизни и не может потерять вторую. Томас ждёт. Ему не нужно видеть королевского защитника, чтобы знать, что он уже здесь. Ему достаточно других знаков: того, как чуть сильнее, чем обычно, дрожит силуэт города в дыму над крышами, как едва плещется стоячая вода на затопленной улице, как беспокойно разбегаются крысы на нижних уровнях мостиков, как исчезает за углом дома и больше не возвращается один из китобоев. Томас от досады сжимает челюсти и сглатывает застрявший в горле горький ком. Готов ты к этому или нет, терять всегда больно, смотреть и ничего не делать – тяжело. Томас ждёт, когда Корво надоест кружить в тенях между домами и он ступит на единственный мостик, ведущий в глубины торговой палаты, чтобы его тело, напряжённое как сжатая пружина, собранное до покалывания в кончиках пальцев, наконец рухнуло вниз смертоносной тенью. Их встреча неизбежна. Томас мысленно просит прощения у Дауда за то, что собирается сделать глупость, которую тот просил не совершать. Корво тихо опускает переставшее сопротивляться тело на отсыревший пол давно брошенной квартиры. Он не знает, как долго силы Бездны позволят китобою остаться без сознания, но думает, что успеет исчезнуть до того, как тот очнётся. Он уже узнал всё, что нужно, из оставленных в каморке, где он был пленён, записок, из странных глухих голосов убийц, из шёпота Сердца. Он узнал, как выбраться из Затопленного квартала, этой гнилой, кровоточащей язвы на теле и без того больного Дануолла, каким ключом отпереть дверь на свободу и из чьих рук этот ключ забрать. Глядя на пустой провал вместо окна в здании напротив, Корво думает о том, что ему нужно убить Дауда, отомстить, сломать навеки Клинок Дануолла, проливший столько крови. Мягко ступая по грубо сколоченным мостикам, Корво думает о том, что это не остановит гибель города, не вернёт ему Джессамину и не поможет найти Эмили. Приближаясь к выбитому окну, за которым в полумраке виднеются остатки бывшей Торговой палаты, Корво думает о том, что никакие планы ему не помогут, надёжности в них не больше, чем в прогнивших досках, которыми завален Затопленный квартал, поэтому что делать он решит на месте. Томас считает шаги. Корво приближается бесшумно, но каждое его движение отдается глухим ударом сердца, бьющим изнутри барабанных перепонок. Шаг – и можно в деталях рассмотреть его странную маску и потрёпанную, потерявшую былой лоск мантию Лорда-защитника – удивительно, но он даже не скрывался всё это время. Шаг – Томас скользит взглядом по его снаряжению: меч в руке, арбалет на поясе, он вернул, всё, что у него забрали. Томас вспоминает, что последний раз видел Корво в бою полгода назад, но тогда всё было иначе. Шаг – на левой руке чернеет метка. Томас знает её в мельчайших деталях и знает, что против такого противника у него будет только один шанс. Шаг – идеально. Заведённый часовой механизм, сжатая пружина внутри китобоя наконец выстреливает, и он падает вниз, с лёгким свистом рассекая воздух и впиваясь клинком в мягкую плоть, скрытую тёмным плащом. Брызги крови взлетают в воздух, и Лорд-защитник тает среди них, не даёт клинку закончить своё дело и в одно мгновение отступает от мостика на несколько метров назад. Корво чувствует, как тёплая кровь неприятно пропитывает рубашку и стекает вниз по груди. Он смотрит на человека – человека ли? – перед ним, ещё одного ассасина Дауда, ничем не отличимого от остальных внешне, и думает, что не будь он отмечен Чужим, был бы уже мертв. Ублюдок знал, куда бить. Как и знал наверное, что против человека с меткой шансов у него немного. И свой он уже потратил. Томас спокоен и собран. Он не дрожит от страха, не упивается чужой кровью, не бросается бездумно в бой. У Томаса холодная голова и твёрдые руки – за что его ценит Дауд – и пара фокусов в рукаве. Он начинает с малого: быстро вскидывает левую руку и стреляет из миниатюрного арбалета, прикреплённого к перчатке. Корво отбивает первый болт клинком и с подаренной Бездной скоростью уходит от второго, лишь наконечник чиркает по поле плаща. Левая рука слабо немеет, но магия всё ещё слушается, и он перемещается за спину китобоя, бьёт его навершием меча по затылку, так что тот падает с узкого мостика, а сам запрыгивает в тёмный оконный проем Торговой палаты. Корво думает о том, стоит ли искать в окружающей разрухе чем перевязать рану, когда каждая минута на счету, или доверить её благосклонности сил Бездны, и не успевает подумать о том, что он так и не услышал ни удара, ни плеска застойной воды. Томас не долетает до земли и из теней материализуется на мостике вновь. Ещё одна тень перед ним пытается проскользнуть через окно в здание, и он оплетает её путами магии, тянет обратно, не даёт пройти. В голове после удара неприятно звенит, но это сейчас не важно. Важно – не дать пройти Корво, измотать его, ранить столько раз, сколько получится, прежде чем Корво его добьёт. Последнюю мысль Томас старается держать от себя как можно дальше. Корво помнит это чувство. Холодное касание потусторонних сил, выкручивающее все внутренности и мышцы, сжимающее тисками, заставляющее чувствовать себя беспомощным и жалким. Заставляющее вспоминать, как полгода назад, окутанный теми же чарами, он не мог и пальцем пошевелить, не мог сделать ничего, только смотреть, как убийца с рассечённым шрамом лицом вонзает клинок в тело его Императрицы. Но полгода назад у Корво не было метки на руке и пары чёрных глаз за спиной, следящих за ним сквозь слои мироздания. По узору на тыльной стороне ладони проходит сияние и срывается порывом ветра, сбивающего с ног, разрывающего связь. Томас отлетает на несколько метров назад, покачивается, сгибаясь, но остаётся стоять на ногах. А в следующее мгновение исчезает – ему не нужно выбирать место для перемещения, он знает Затопленный квартал как свои пять пальцев – и появляется у оконного проема. Он успевает выстрелить дважды, прежде чем Корво обрушивается на него атакой. Корво почти не чувствует боль после полугода пыток в Колдридже и гораздо больше обжигающих росчерков по коже его волнует сколько крови и сколько времени он может из-за них потерять. Нужно идти дальше, идти быстрее, и Корво разворачивается в длинном выпаде. Из-под его клинка брызжет кровь – по крайней мере по-человечески красная – и звенит металлом механизм, закреплённый на перчатке. Томас уводит раненую руку и парирует удар. А затем ещё и ещё, уходя в глухую оборону, пока не исчезает, заставляя Корво потерять равновесие из-за пропавшего сопротивления. Он проверяет залитый кровью, сбитый с полозьев и оттого неудобно расположенный на руке арбалет, поправляет его и уходит от очередной атаки. Дальше – чтобы не попасть под удар, и снова ближе – чтобы нанести его самому. Корво парирует. Не зря его считали одним из лучших фехтовальщиков Островов, одного точного движения ему хватает, чтобы нарушить равновесие, отвести чужой клинок и открыть противника для удара, который мог бы стать последним для обычного человека, но люди – люди ли? – Дауда смертельных ударов научились избегать. Томас перемещается, оставляя на прежнем месте лишь несколько капель крови из раненой руки. Его арбалет заклинивает, его мастерство владения мечом отточено годами, но всё равно уступает человеку, которому доверили защищать саму Императрицу, его связь с Бездной лишь осколок тех сил, какими наделены носители метки. Томас сильнее многих, но двоих людей в Дануолле ему не превзойти, он это знает. Одного из них он имел счастье полюбить, со вторым – по отчаянной глупости ввязался в бой. Корво знает кое-что о китобоях, понял это, когда вслед за ними поднялся на крыши, когда проследил за ними, слишком беспечными на высоте, которой привыкли владеть одни. И когда убийца перед ним перемещается в очередной раз, Корво знает, что силы его на исходе. Дарованными Чужим способностями невозможно пользоваться вечно. Даже таких сильных хищников, как убийцы-китобои, можно загнать. И Корво теснит его яростнее, заставляя уходить от ударов, растворяясь в рваных тенях, и неизбежно возвращаться к пустому оконному проему. Если ему хватит ума, убийца уйдет насовсем, пока остались силы. Томас не уходит. Он сам загнал себя в ловушку, когда решил оборонять вход в Торговую палату, этот узкий застеленный металлом мостик, и оказался вынужденным перемещаться слишком часто, не успевая восстановить силы, а может ещё раньше, когда поклялся Дауду, что сделает для него всё, даже умрёт, если он попросит. Дауд не просил его умирать, наоборот, хотел бы, чтобы самый верный его китобой выжил, но Томас слишком боится остаться в мире, где больше нет его мастера. Томас хочет сделать ему подарок, в окровавленных руках принести выигранное время, за которое Корво ослабнет, истечёт кровью, растратит силы, и после рухнуть под ноги, не думая больше ни о чём. Томас хочет почувствовать, как рука в перчатке из грубой, нагретой солнцем кожи в благодарность зарывается в его волосы, но чувствует только голод ненасытной Бездны и неотвратимо приближающийся рок. Томас не боится – он давно избрал этот путь и думал, что к нему готов. Теперь же сворачивать поздно, он не может себя остановить, и рядом нет никого, кто приказал бы ему это сделать. Корво думает, что убийца перед ним сошёл с ума. Он давно мог уйти, скрыться и спасти свою жизнь, но он возвращается раз за разом, возвращается столько, сколько не должен. Корво не знает, почему он ещё может черпать силы Бездны, но видит, что даётся ему это все сложнее. Убийца перед ним – загадка. И когда он отбивает выпад, пошатывается, хватается раненой рукой за подоконник, но твердо поднимает меч, хоть из-под маски вырывается тяжёлое дыхание, Корво становится любопытно. Томас чувствует, как поёт на груди костяной амулет, спрятанный под черным макинтошем, как наслаждается, забирая его силы и даря взамен шанс использовать чуть больше магии. Это опасно, предупреждал его Дауд, когда отдавал странный, переломанный амулет, но он верил в здравомыслие Томаса. Возможно, зря. Потому что воспалённый разум китобоя считает гораздо более здравой идеей лишиться жизни вовсе, чем той её слишком большой части, что подарил ему Дауд, и остаться пустой оболочкой прежнего себя. Томас чувствует, как его бессилием разрывает изнутри, но убеждает себя принять свою участь с честью, встаёт в стойку, направляя меч на Корво, и выплёвывает ядовитое: – Да хуй ты пройдешь, пока я здесь. Корво не спорит, не отвечает ничего, только чуть склоняет голову, как любопытный пёс. И как же ты меня не пустишь, думает он, тогда прогони меня отсюда, думает он, и самым естественным движением, не выдавая того, что под окровавленным рукавом рука его немеет, подзывает китобоя напасть. И тот кидается со всей оставшейся яростью, заставляет Корво отбить несколько выпадов, даже задевает его, неглубоко, оставив росчерк капель крови на потрёпанном плаще. Но он недостаточно аккуратен, недостаточно точен, недостаточно собран, он упускает момент, когда Корво поддевает короткий клинок и выбивает его из рук. Томас провожает его взглядом и ему кажется, что он слышит, как вокруг рушится мир. Томас ненавидит чувствовать себя беспомощным. Он думает о том, что может броситься на меч Корво и погибнуть до отвратительного героически-глупо. Он думает о том, что ещё может сбежать, его сил хватит на один рывок, и, может быть, он останется жив. Томас не успевает выбрать. Его отшвыривает потусторонней силой, резко тормозит о стену у пустого оконного проёма, чуть не забрасывая внутрь, выбивает весь воздух из лёгких. Когда он прерывисто вдыхает следующий раз, воздух под маской пахнет кровью. Корво подходит медленно, мягким шагом подбирается, как паук, пока китобой, подобно запутавшейся мухе, упрямо отталкивается от проёма, поднимается на нетвёрдых ногах и против своей воли оседает вниз по стене. Он уже проиграл, но продолжает сопротивляться своему поражению. В последней попытке он пытается выправить механизм на перчатке и поднимает руку с прикреплённым к ней арбалетом, но Корво наступает на неё, распластывая ладонь под своим сапогом. Китобой шипит, то ли от боли, то ли от унизительной беспомощности, пытается ударить свободной рукой, но Корво успевает перехватить и её, сжимает за запястье, чувствует под пальцами дрожь и почти верит, что под респиратором действительно скрывается человеческое лицо. Томас хочет завыть в голос. Хочет всеми оставшимися силами приложиться головой об стену, на которую опирается безвольно, хочет рухнуть вниз, утягивая Корво за собой, чтобы гнилые воды Затопленного квартала приняли их обоих, сомкнулись над головами и никогда не отпускали обратно. Томас хочет, чтобы за спиной Корво появился Дауд, закончил всё одним движением клинка и спас его. Или пусть всё для Томаса закончит Корво, только не смотрит своей маской, похожей на череп, с неживыми холодными стеклами вместо глаз и застывшей словно в издёвке улыбкой. Томас думает, остался ли вообще под ней живой человек, или полгода назад вместе с Императрицей они убили и её Лорда-защитника. Корво слушает тяжёлое, прерывистое дыхание, дыхание загнанного зверя, смотрит на тело, полностью скрытое под тёмным облачением из кожи и резины, потёртым, забрызганным грязью и кровью, и китобой, которыми пугают детей и взрослых, не кажется страшным. Он просто человек. Корво хочет в этом убедиться. Томас дёргается, пытается вырвать придавленную сапогом руку, освободить вторую, сжатую так, что от недостатка крови покалывает пальцы, хотя бы увернуться от руки Корво, зачем-то снимающей с него капюшон и тянущей за маску, и матерится сквозь зубы. Свет, обычно приглушённый вставленными в респиратор стёклами, с непривычки бьёт по глазам. Корво смотрит на него – правда человек. Взрослый, хоть и моложе его самого, светлые растрёпанные волосы, бледная, не знающая солнца кожа, ярким пятном на ней алеет струйка крови, стекающая из носа и расползающаяся по трещинкам на сведенных злобой губах. И глаза настолько светлые, прозрачные, как первый лед, что Корво думает, что место им на картинах Соколова, а не на лице убийцы. Корво думает, что в человеке перед ним, источающем бессильную ярость и отчаяние, желание убить напополам с желанием быть убитым, человеческого гораздо больше, чем в адмирале Хевлоке с его акульими глазами и лживыми обещаниями, чем в смотрителе Мартине, знающем наизусть все Семь Запретов только для того, чтобы их нарушать, чем в лорде Пендлтоне, у которого из аристократических привычек осталась только привычка вливать в себя непомерно дорогой алкоголь. Корво смотрит на китобоя и спрашивает: – Зачем? Мог ведь давно сбежать. Томас кривит губы в улыбке, сплевывает кровь, смотрит, прищурив глаза, и хоть совершенно не понимает, к чему эти разговоры перед смертью, всё же отвечает. – Тебе ли не знать, Лорд-защитник, что такое сражаться за своего господина до последнего вздоха? Корво устало закрывает глаза, краем сознания радуясь, что его лицо скрыто маской. Конечно, он знает. И каково проигрывать в этом сражении знает тоже. – Разве не предпочёл бы ты поменяться с ней местами? – спрашивает Томас. Его пристальный взгляд направлен в голубоватое стекло глазниц, а по губам будто не кровь растекается, а яд. – Не согласился бы умереть, лишь бы жила она? Корво придвигается ближе, смещает вес, сильнее наступая на руку, отчего китобой морщится, но молчит. Его так легко убить сейчас, потерявшего оружие и силы Бездны, и он будет молчать вечно, смотреть своими прозрачными глазами в пустоту, не тронет окровавленными губами её светлое имя, не залезет в душу, будто знает что-то, будто что-то понимает. Голос Корво звучит холодно и тяжело. – Это не поможет. – Я знаю, – Томас отвечает почти спокойно. Почти смирившись. С самого начала ведь знал, что у двух убийц не может быть хорошего конца, говорил, что будет к этому готов. Когда-то после, через много лет, проведённых рядом, но не сейчас же, не так скоро. И больно так, что выть хочется. И жить хочется, и умереть, но больше всего – не ждать бессильно своей судьбы под пристальным взглядом стеклянных глаз. Жизнь его висит на волоске, и осознание этого врезается под кожу, душит так, что в груди не хватает воздуха и начинают слезиться глаза. Корво смотрит на китобоя, этого странного человека, на размазанное по подрагивающим губам кровавое пятно, на лёгкую горбинку на носу, на прозрачные, стеклянные почти глаза, принадлежащие не живому уже, а мертвецу перед эшафотом. Корво знает этот взгляд, он уже видел его, когда впервые поднялся в комнату на чердаке "Пёсьей ямы" и столкнулся со старым помутневшим зеркалом. Корво смотрит в глаза почти-мертвеца и ему всё равно. Плевать ему, что это чудовище в маске, оказавшееся человеком, испытывает, и почему так отчаянно пытается умереть. Ему самому есть ради чего жить, ему надо идти, снова искать Эмили, снова сражаться с охочими до власти ублюдками, и тащить, как бы ни устал, как бы тяжело ни было, тонущую Империю к свету. Потому что Эмили и Империя – всё, что от Джессамины осталось, и предать их значит предать и её. Перед тем, как уйти, Корво задаёт последний вопрос: – Ты был там? В Башне полгода назад. – Был, – Томас смотрит в улыбающееся металлом лицо и отвечает абсолютно честно, с чувством, исповедуется будто. – Рядом с мастером и Её Величеством был, – и добавляет, хоть и знает, что отклика в истерзанной душе не найдёт: – Вряд ли мои слова будут что-то значить, но мне жаль. Корво вздыхает и цедит сквозь зубы, что жалеть надо было раньше. Томас горько усмехается и отводит взгляд. Это конец. Что ещё он может сказать? Что китобои были лишь орудиями в руках Берроуза? Но Клинок Дануолла в отличие от других мечей имеет собственную волю и волен был отказаться. Что после того, как Дауд убил одну Импаратицу, он спас её наследницу от ведьм? Лорд-защитник не поверит. Всё кончено. Томас думает, что такова наверное его судьба – добровольно отдавать себя в руки тех, кто сильнее его. Он закрывает глаза, не хочет смотреть на уродливую маску, пусть лучше последней мыслью с той стороны век выжжется любимый образ. Жаль, он мало чем смог помочь, жаль, проститься не успели, жаль, уже не попросить прощения за сумасшествие свое, не коснуться в последний раз, голос не услышать и не сказать то, что так редко говорил… Томас разрубает клубок собственных мыслей одной фразой. – Убей меня наконец. Корво вместо ответа отпускает руку китобоя, смыкает пальцы на его шее и держит, пока хрип не затихает, а голова не склоняется безвольно к груди. Корво усаживает обмякшее тело так, чтобы оно не свалилось в воду, поднимается на ноги, смотрит последний раз на этого странного, так отчаянно желавшего отдать свою жизнь, лишь бы не видеть чужую смерть, человека и запрыгивает в оконный проем.