Время

Время идёт и оно — беспощадно. Время не терпит, отматывает обороты равнодушной неизбежностью, стирает за собой дни, месяца, года. Время идёт, и всё меняется. Подростковое и колючее сглаживает углы, всё они взрослеют, тяжелеют — знают цену трудных решений, вес оружия, что привычнее всего остального, и вкус крови — своей и чужой, — отнятой жизни, потому что нельзя иначе. Ямамото возвращается с задания поздно, но ещё никто не спит. База Вонголы, тускло освещённая, дышит смехом, который эхом отскакивает от стен, задерживаясь в углах. «Навевает воспоминания», — думает Ямамото, стягивая с плеч пиджак на ходу. Подобная безмятежность давно осталась в прошлом, и Ямамото не знал, как реагировать на это, отдающее в груди щемящим, теперь, сейчас. Он сам не замечает, как замедляет шаг, приближаясь к комнате, где все собрались. Замирает, когда дверь напротив резко распахивается. — Ох, господин Ямамото, вы наконец вернулись! — И-Пин улыбается всё той же робкой искренностью, но теперь в уголках губ скрадывается понимание. Она отступает в сторону, и улыбка на мгновение омрачается виноватым. Ямамото думает, что она чем-то расстроена, догадываясь чем, он лишь улыбается сам, говорит: — Да, пришлось задержаться. Отлично выглядишь, И-Пин. — Он задерживает взгляд лишь на долю секунды, прежде чем пройти внутрь, но и этого достаточно, чтобы заметить, как щёки вспыхивают румянцем. Очаровательно, думает Ямамото и замирает снова: Ламбо проносится мимо и хватает И-Пин за запястье, не позволяя ей уйти. Та поджимает губы, но ничего не говорит. Зато говорит Ламбо, решивший всё же обратить внимание на Ямамото, но не отпускать от себя И-Пин. — Приятно знать, что и тебя можно ранить. Я уже было подумал, что ты и не человек вовсе, — вместо приветствия, колючей шуткой, даже не пытаясь скрыть собственного взвинченного состояния. Кажется, это то, что называют переходным возрастом. Или трудным характером. Впрочем, очень быстро Ламбо возвращает взгляд в сторону И-Пин и начинает что-то разгорячённо говорить. Ямамото не слушает. Морщится едва ощутимо на замечание и давит желание метнуться рукой к подбородку, рассечённому косой прямой. Ловит быстрый, тяжёлый взгляд Гокудеры, но тот отводит его тут же и утыкается обратно в бумаги, словно теряя всякий интерес к происходящему, словно нет у него времени на эти глупости. Несмотря на всю изменчивость, некоторые вещи остаются прежними, сколько бы времени не прошло. Зато взгляд не отводит Цуна, и Ямамото знает, что тот хочет сказать. Не даёт ему этого сделать. — Царапина. — Беспечной непринуждённостью, тихим смехом после, ступая ближе, чтобы обсудить последние новости и результаты «вылазки». От царапины останется шрам, Ямамото знает. Цуна тоже знает, но ничего не говорит, понимая, что Ямамото предпочтёт не обсуждать это. Не сейчас точно. Знает Ямамото и то, что у него сломано несколько рёбер — об этом он говорить тоже не собирается, ни к чему. Даже досадно, что он и правда просто человек. Неприятные ощущения, каждый вдох — острым и пульсирующим обжигает. Ямамото не задерживается надолго, говорит, что устал, и это, в сущности, правда, но Цуна смотрит так внимательно, понимает, что Ямамото чувствует себя виноватым. Катану Ямамото ставит у изголовья кровати. В комнате столь тихо, что он одновременно чувствует, как становится спокойнее, расслабляется, и непривычное. Пожалуй, он и правда устал. Дверь открывается почти бесшумно, когда Ямамото скидывает рубашку на кровать, и ему не нужно поворачиваться, чтобы знать, кто пришёл. Хочется сказать: «Если так не желаешь выдавать себя, то стоило выждать больше времени», — но он ничего не говорит, только поворачивается медленно, встречая хмурый взгляд Гокудеры. Ямамото и правда устал. — Ты слишком беспечен. — Говорит Гокудера, подходя ближе и окидывая его тяжёлым взглядом, хмурясь ещё сильнее. Ямамото пожимает плечами: что он должен на это сказать? Оправдываться не в его характере. Отмахиваться от очевидного перед ним не хотелось. И всё же Ямамото говорит: — Я в порядке. И Гокудера заводится тут же. Взгляд — жидкий металл. Обжигает так же сильно. — Заткнись. И сядь. Ямамото хочет что-то сказать, открывает рот, но тут же закрывает его и послушно опускается на кровать. Ямамото не понимает его. Не понимает, что на самом деле чувствует к нему Гокудера и чего хочет от него, от них. Хочет ли вообще? Он обещал себе не задавать этих вопросов, он говорил себе, что всё понимает: подобные отношения — недопустимы в мафии. Об этом лучше молчать. Но ведь Ямамото никогда и не нужно было на всеобщее обозрение, что глупо. Проблема в том, что никогда не знаешь, как поведёт себя Гокудера в следующий раз. Проблема в том, что даже среди своих Гокудера предпочтёт держать максимально допустимую дистанцию. Проблема в том, что Ямамото не уверен в том, что Гокудера сам принимает это. Иногда ему кажется, что Ямамото для Гокудеры — дурная привычка, от которой тот хотел бы избавиться, но попросту не может. Ох, это и правда выматывает, и об этом лучше не думать. Только сказать проще, чем сделать. Гокудера подходит ближе, и Ямамото ловит его руку, губами прижимается к ладони, закрывая глаза. Чувствует чужое напряжение слишком отчётливо. Этого тоже лучше было не делать, но правда — так устал. И всё ещё «просто человек» может позволить себе минутную слабость, правда?