Соседи

Каждый свою взрослую жизнь видит по-разному и обычно хочет связать существование с любимым делом или человеком. Но, как бы ни были высоки намерения, жизнь не так прекрасна, как кажется: любимый друг, что был рядом с пеленок, после выпускного вовсе перестанет маячить на горизонте не из-за внезапного желания прекратить общение, а из-за излишнего расстояния, нехватки времени или, что самое печальное, отсутствия общих интересов. Люди, считающие себя асами в одном направлении, могут открыть себя в совершенно противоположном, послать к черту свои убеждения и, наперекор всему: судьбе, родителям, ожиданиям окружающих, — оставить все и пойти в медицинский. Друзья сходятся, расходятся, странствуют по своим жизненным путям, не зная, пересекутся ли их ветви и линии вновь, сохранится ли прекрасное чувство спустя долгие годы изоляции друг от друга. То же препятствие, разрушающее судьбы, жизни, свадьбы, дружбы, настигло и наших бойцов. Шли долгие дни, месяцы, годы. Они наслаивались друг на друга, пресекая попытки вернуться к непременно хорошему прошлому навеки. «Отчаянных бойцов» больше не существовало как дворовых ребят, попадающих в разные неприятности и решающих проблемы вселенского масштаба. Были лишь отдельные личности, каждая занятая своим делом. Родной тихий Воордингтон мальчишки покинули еще теми же сорванцами и восемнадцатилетними непоседами, в то время как девочки — уже чуть ли не зрелыми взрослыми. Ужасные вещи творит переходный возраст, не правда ли? Особенно если у девчонок он начинается гораздо раньше. Осознание, что надо было держаться друг за друга зубами, никогда не покидало ребят. Оно теплилась где-то глубоко в душе, надеясь на каплю бензина, чтобы развести настоящий пожар горя и понимания, что все делалось абсолютно наоборот. Алиса осмыслила эту идею единства и банального, но действенного «держаться вместе» на третьем курсе университета в России. Мысль о невыносимости одиночества преследовала все годы поначалу в чужой Америке, после — на холодной Родине. С первым снегом одновременно с программой обучения по обмену в голову пришла мысль, что все они делают что-то не так. Удивление и шок охватили все тело, не давая вырваться ни звуку из ее уст, когда пред очами возник знакомый обладатель исключительной фамилии с пронзительным янтарным блеском в едком и хитром прищуре. Учеником по обмену, презрительно вытирающим сопли и так рьяно не желающим надевать шапку, чтобы не портить прическу, оказался не кто иной, как Шун Казами. Воспоминания хлынули, как снег за воротник. Столь же холодно, скользко и отвратительно мокро было не только на душе. Колючий свитер только накалял ситуацию, распалял кровь, бурю и ненависть за брошенный снежок. В разъяренных глазах разросся настоящий пожар, приобретавший небывалые масштабы. Когда парень разглядел жертву своего выпендрежа, то и его лицо не осталось равнодушным ко всему, как ранее. Лед в его душе на мгновение растаял. Легкая ухмылка. Сдержанный смех, как и подобает аристократу. — Ну здравствуй, Элис. Эта встреча была предвестником начала буйства стихии. Мир вновь перевернулся с ног на голову, но так было намного комфортнее. Легкое головокружение, волнение и потливость вернулись, прогнав с места предвестников апатии, обиды и злобы на себя. Редкие дружеские перепалки и философские беседы на самые абсурдные темы со все тем же чуточку высокомерным, пускай и выросшим Шуном проложили дорогу к новой жизни. Днями напролет ребята вспоминали былое, веселились и не замечали, как летит время, которое так берегут старики. Главную мудрость жизни: важно не где ты, а с кем, — Элис уяснила особенно хорошо прямо перед отъездом друга. Тоска и одиночество готовы были захлестнуть юную деву вновь, утопив ее в слезах, носовых платках и разочарованиях жизни, когда единственный оставшийся друг уехал… но ситуация наших героев не была так проста, как кажется на первый взгляд. Осталось только объяснить по пути в аэропорт близким, почему ей нужно именно туда, а не на пары в универ, что через дорогу. Почему она едет туда с таким количеством вещей, словно собралась переезжать? И почему она машет им, а не ему? Никогда еще Элис не была благодарна себе прошлой, что вместо фортепиано и общения с дворовыми ребятами она постигала английский, заглядывая в иностранные книги на оригинальном языке, болтая заодно с единомышленниками по фендомам на английском. Английский открыл мир с новой стороны, придал жизни смысл, открыл ворота к новым возможностям. Обычным летним днем ветерок только-только начинал витать где-то за облаками, обгоняя велосипедистов, машины. Элис помнила этот день, как вчера. Нещадная боль в горле, из носа все еще текло, еле-еле отложило уши после полета. Настроение, несмотря на то что это был один из лучших дней в ее существовании, было не ахти. Помимо болезни, факторов было целое море. За окном веял ветер, чуть ли не сдувая людей, что было не совсем типично для Нью-Йорка. Снегом тут и не пахло. Склизкая осень, пригревшие себе местечко синюшные тучи на горизонте, серость, мокрая обувь из-за любви плескаться в лужах и бегущие мурашки по всему телу — все это осталось в далекой северной стране. Осень здесь была сама по себе мягкой и довольно-таки теплой, ветер был редким поддувающим исключением из правил. Элис закатила глаза от мысли, что настойчивый ветер напоминает до жути упертую бабушку, которая напоследок бросила обиженное «Ну и уезжай! Ну и не надо! Ну и пошла я…» Как только бабушка узнала о намерении уехать из родного края, резко встрепенулась и заулюлюкала. Твердый характер любимой бабуленьки проявлялся в любых мелочах: начиная от меню на завтрак, заканчивая выбором вуза. Фортепиано, психолог, психотерапевт, санатории. Жизнь расписывала именно бабушка. Бабушка всегда была главной. Дедушка Майкл посмеивался за спиной и не замечал старческих причуд подруги, лишь иногда поговаривал осуждающе «Кристина-Кристина», но дальше комментариев не заходило. Пока бабушка была на коне, Элис беспрекословно подчинялась. Как только стойкая бабушка давала слабину — трескалась, казалось бы, железная стена, и Элис начинала наступление. Всяческие уговаривания систематически завершались скандалом и громким хлопком двери, как и в этот раз. Элис в те моменты бессилия властной бабушки чувствовала свое превосходство, как никогда раньше. Еще ребенком она уяснила, как застать бабушку врасплох. Для этого требовалось немногое — малейшая неожиданность рушила все планы, словно карточный домик. Шквал родственников обрушился на нее градом многочисленных неприятных бесед. Хлопок двери дал продолжение трещине, созданной ее родителями. Между ней и родными образовался огромный ров недопонимания, который увеличивался с каждым днем. Русские родственники отчаянно не понимали ее стремления и желания зваться именно Элис Гехабит, а не ранее, как в старые-добрые — Алиса Тимофеевна Герасимович, гордо, с оттенком Беларуси в фамилии. Появление в ее жизни старого знакомого Шуна окончательно поставило все на свои места. Ностальгия по фантомной родине только усилилась, и Элис окончательно готова была взвыть в случае его отъезда, что вскоре и должно было случиться. Если бы не одно «но»: Шун определенно соскучился не меньше. Проведя несколько недель бок о бок рядом со старым товарищем, он весьма сильно привязался. Не хотелось и дальше идти по новым дорогам, хороня прошлое и оставляя себе лишь печальные воспоминания. Мысли бушевали, как при самом настоящем шторме, переливаясь волной из одного состояния в другое. Предложение переехать стало внезапным толчком ввысь, словно до того Алисе что-то мешало взлететь. И теперь некогда важная Алиса Тимофеевна стала простой, родной (черт, даже само звучание для уха стало знакомым) и любимой друзьями простой Элис. Постепенно жизнь Элис наполнялась старыми-добрыми знакомыми: взгляду предстал уже выросший и возмужавший Маручо Марикуро, общение с которым, на самом деле, не прекращалось никогда. Еще мальчуганом паренек постоянно клялся, что будет писать — и не обманул. С самого отъезда Элис электронная почта была заполнена не только сообщениями на всякие праздники, но и рассказами о приключениях бойцов. Не раз отдаленные разговоры сводились к одной теме: к тем, с кем не общался каждый. Марикуро-младший заботливо интересовался делами некогда близких подруг и просил номера телефонов, скайпа, новых страничек. А то, что неожиданная встреча с Шуном подарила интересную возможность учиться в его стране и штате, очень обрадовала обоих. Пообещав притащить еще и остальных, кого сможет, Маручо отключился. Элис была вся в нетерпении. Встреча не заставила себя ждать. За Маручо подтянулись почти все остальные: компания бойцов да Лили с Джули. Лили к тому моменту очень изменилась — как внешне, так и внутренне. В то время как ребята старались найти подход к строгой леди, Элис-то давно уже была готова к «резкому» преображению подруги — более того, она сама его застала. Лили из маленькой и беззаботной девочки, обрывая на корню ожидания других увидеть в ее чертах скромного и учтивого отца, превратилась в настоящую копию матери: жесткую, расчетливую и организованную особу. Внешне Лили ничуть не изменилась: узнать ее можно было по таким же крупным, порой виляющим бедрам и по маминым украшениям. Локоны нежданно покинули несерьезную головку еще в четырнадцать, но Лили до семнадцати упорно игнорировала этот факт, устраивая каждый божий день волосам настоящую экзекуцию — их ждали либо плойка по утрам, либо бигуди на ночь. Неудивительно, что постепенно весьма хорошая шевелюра за долгие годы подобного истязания оставила вместо себя строгое классическое каре, которое, к слову, выглядело вполне ничего и напоминало о прошлом величии, грозясь вновь разрастись, ежели их обладательница забросит мечты о кудрявости. Подобно буйным вихрям, ранее оседавшим на ее головке, казалось, исчезли и все ее бурные, совершенно дикие идеи. Но как бы не так. Ныне Элис даже призадумалась, глядя на таких разных людей: Лили и Маручо. Кто же теперь поверит, что когда-то в детстве они грезили о совместном семейном будущем?.. Контакт с остальными бойцами мало-помалу появлялся, пускай и совершенно минимальный. Диалог с остальными наладился довольно быстро, учитывая, что почти никто не изменился. Ден все также не видел ничего дальше собственных приключений и мечтаний, почти игнорируя окружающий мир из-за обилия лишних неприятностей на свою задницу. Элис даже удивилась, как сильно он погряз в своих мыслях. Мейсон за это время успел закончить медицинский вуз, в который его с криками, визгами и чуть ли не палками загоняли родители. При первой встрече у Мейсона видок был весьма неважный. Опрятность и обаяние сменились на взъерошенные немытые отросшие патлы, мешки под глазами и постоянные атрибуты Маручо под рукой — огромную кучу трехтомников по разнообразным темам. Не сразу врубившись из-за резких изменений, Элис мимолетом глянула на дату и поняла: время очередных зачетов и сессии. Но после сессии парень вновь обретал свою обаятельную лыбу и типичное для него приветствие в виде теплых объятий и подколов. Слава всегда летела впереди Мейсона: из-за смазливой внешности и развязного поведения его считали льстивым любителем поволочиться за дамскими юбками. И, как обычно бывает, каким тебя считают и настойчиво величают — таким ты впоследствии станешь. Судя по слухам, именно после окончания школы прежде веселый и просто чересчур влюбчивый парень стал соответствовать своей надуманной кличке полностью. Сначала вроде был нормальный, а потом как прорвало. В ауте были все, кто знал его более-менее. Ден оправдывал друга неубедительными россказнями о разбитом сердце и пережитой любовной драме. Несколько лет в белом одеянии и в окружении одних дам дали о себе знать. Он так и остался вполне неплохим женихом, чудом не угодившим в лапы какой-нибудь хозяйственной и строгой женщины, как его мать. Ее ироничные замечания и пожелания поскорее остепениться да завести детишек в свои-то без трех тридцать благополучно пропускались мимо ушей. Несомненно, пироги он любил, но жениться на них отнюдь не собирался. Братец его, к которому издавна прицепились кличка Гарри (сначала из-за шрама причудливой формы, но не на личике, а от аппендицита; а потом уже и за излишний фанатизм по одноименной вселенной), ничуть не изменился: все такой же интроверт с социофобными замашками, который порой зависал с родственной душой — Шуном. В то время как Мейсон уверенно шел по тропе врачевателя, Гарри, в свою очередь, посвятил жизнь настоящему искусству, дав себе клятву развиваться во всех ему ведомых и неведомых ответвлениях, чтобы стать величайшим, как ему и предписывали все окружающие в детстве: родители, воспитатели, преподаватели и даже немногие друзья. Элис за такое количество времени ни разу не видела его чистым и аккуратным: казалось бы, сросшиеся с телом фартук и огромные перчатки испачканы то в масляных красках, то в акриле, то вовсе в глине. Коренастый паренек успел резко истончать в постоянных поисках вдохновения. Элис восхищалась его стремлениями и многочисленными талантами, а также умением находить посреди рабочей недели хотя бы минутку свободного времени, чтобы посвятить ее творчеству. Именно вместе с этим человеком девушка с трепетом могла обсудить свой все еще не начатый роман, не боясь осуждения и порицания. Даже после переезда их беседы были нередким явлением. «Как же так, такая здоровая кобыла, а еще не выросла?» — в те моменты у Элис перед глазами появлялась картина постоянно цокающей языком тети Агаты, закатывающей и без того косоватые глазки. Но Элис всегда презренно фыркала, обращая взор на светящихся от удовольствия товарищей. На примере своих друзей Элис убедилась окончательно: заветные мечты сбываются. Даже через много лет. Нельзя, вспоминая прошлое, не упоминать о жгучей привязанности Лили к Гарри: она ходила за ним буквально по пятам, словно была его тенью. Разница между ними была в том, что тень ближе к вечеру сливалась со мглой и исчезала, а Лили все назойливо продолжала виться вокруг. Окружающие посмеивались и умилялись безответной любви девочки, замечая ее непомерную настойчивость. Будучи довольно близкой подругой Гарри, Элис знала о его стремлении видеть в объекте любви не надоедливую малолетку, а возвышенную музу и понимала причину, по которой пейринга Гарри/Лили не могло существовать вовсе. Джу, на тот момент яростная сваха и шиппер во всей красе, даже и не задумывалась о таком исходе событий, ведь видела лишь два варианта у Нейта: либо тихая и замкнутая Алекс, которую он умел отличать от Лили с самого детства и до того случая с кустом роз, либо сама Элис — постоянный его собеседник в вопросе музицирования. Лили в глазах друзей не входила в список кандидаток на его сердце, даже если притворится Алекс. Лили и сама не могла представить такой исход. Особенно иронично сейчас смотрелись ненавязчивые, ни к чему не обязывающие ухаживания Гарри спустя десять лет. Как настоящий холодный англичанин, которым он себя представлял, Гарри Лайт позволял себе широкие джентльменские жесты: классика по типу «снять пальто с дамы — отодвинуть стул» была само собой разумеющейся вещью, а вкупе с этим были многочисленные творческие презенты. Красивые картины, исчерченный блокнот с песнями, серенады под окном, повести, как бы случайно закинутые в почтовый ящик, свежеиспеченные пироги — все таланты и свободное время использовались по максимуму. Теперь некогда маленькая пухленькая девочка с нелепыми очками уже стала настоящей музой. Если говорить о совершенно неизменившихся людях, то стоит отдельно упомянуть об Алекс. Скромной фигурой, тенью, напоминающей отца, стала старшенькая, все такая же робеющая перед жизненными проблемами и решавшая их немногим ранее посредством алкоголя, но благодаря влиянию окружающих благополучно посещающая личного психотерапевта. Последнему факту Элис особо не удивилась: Алекс всегда нервничала по пустякам, а учитывая, какое влияние оказывала на нее мама, поход к психотерапевту был вопросом времени. А насчет алкоголя… Тут все было устроено несколько проще, да и не вызывало особых беспокойств насчет нее: Алекс пила скорее за компанию, но мало, так как сдувалась после нескольких бокалов и благополучно лежала под столом, пока собеседник изливал ей душу. Элис с самого начала знала о том, что, когда она уехала, девчонки сразу же сроднились: и в прямом, и в переносном смысле, — так как сама она активно участвовала в этом и занимала важное место среди женской компании даже за много километров. А какое место занимала Джули в родословной девочек, из потока ее бессвязной речи так и не выяснилось, потому Элис тактично молчала, решаясь не ввязываться в чересчур подробные и витиеватые объяснения болтушки. Но учитывая, что Ал, Лили и Руно являлись двоюродными сестрами, которые где-то в одиннадцать-двенадцать лет были вынуждены сосуществовать в одной комнате, она нисколько не удивилась: детство, где им постоянно приходилось делить между собой все вещи, сменилось юностью, где им все также приходилось делить. Только на этот раз вещами были бутылка дешевого винчика и квартира. Лили в этом плане было немногим легче: она просто не переносила кислятину, что приносила сестрица, потому девчонкам оставалось выпивать по вечерам субботы вместе за компанию. Пускай частенько к ним на шабаш заходили либо Джули, либо Элис, либо обе девушки, но нельзя было не замечать, как отроческое одностороннее соперничество (тут уж больше нападок было со стороны Мисаки) между Алекс и Руно сменялось настоящей дружбой. Их ранние конфронтации напоминали настоящий цирк: именно в эти моменты стеснительная Алекс, как никогда раньше, начинала показывать свои коготки, становясь наравне с боевой Мисаки. Порой ситуация настолько накалялась, что девочек приходилось разнимать. Руно с юности немного завидовала двоюродной сестре, но не хотела этого признавать до сих пор. Казалось бы, вроде бы одна кровь, одни гены, но природа неодинаково одарила девочек. Если с Лили все было понятно, откуда взялись пышные формы — так они никуда не уходили, то с Алекс ситуация становилась несколько страннее: с детства ровно до двенадцати никаких намеков на округлости, а уж потом… Просто чудовищная несправедливость! Со временем зависть по этому идиотскому, ни от кого не зависящему поводу немного поутихла, и добавилась другая — внимание вы-сами-знаете-кого. Но тут уж были претензии не только к Алекс, которой Ден был не нужен и в помине, потому что вряд ли ты влюбишься в человека, который дал тебе кличку «баба-косяк» и звал так за спиной лет пять, не меньше. Джули, так и не закончив колледжа, добилась неплохих успехов в журналистике. Нельзя было сказать, что девушке хорошо давались гуманитарные науки, но точно можно было сказать, что она ориентировалась исключительно на себя как на опытного потребителя. А личная жизнь… Если многие все ждали их с Билли похода в ЗАГС с наступлением совершеннолетия, то Элис на подобные возгласы только печально вздыхала. Джули могла бы даже закончить вышку по физмату и сжечь все шмотки, но никак не выйти замуж за Билли. Их юношеская взаимная любовь не выдержала по весьма типичной причине — абсолютная несовместимость характеров. Джули во всем жаждала бесконечных перемен, а Билли, воспитанный несколько в консервативных условиях, не успевал за столь короткий срок адаптироваться к изменениям. Дикая ревность мучила и тяготила обоих. И, как ни странно, первой предложила остаться друзьями именно легкомысленная Джули, что стремилась галопом во Европам, дабы успеть везде. Ненасытное сердце всегда тянуло к приключениям и не могло находиться в стойле стабильности. Это касалось, увы, и отношений. Однако подобными глупостями, как Ден и Руно или Мейс с Алекс, они не занимались, чему остальные были неимоверно рады. Ребята смогли даже спустя несколько схождений и расставаний определиться со своими отношениями и остаться настоящими друзьями, выделив друг для друга особенное место в своих сердцах. Мысль об объединении возникла в один совершенно непримечательный день, когда настроения не было даже у самого мира. У Маручо резко сдали нервы, и он твердо решил: пора прекратить постоянные перебежки Алекс, Мейса, Дена и Руно, которые при взгляде друг на друга или вообще упоминании старались быстренько исчезнуть с горизонта на пару дней, а если повезет и не заметят, то и вовсе недель. Он авторитетно и пафосно стукнул по столу, в одну секунду выдал целую речь о единстве. Маручо Марикуро даже спустя столько лет очень любил своих друзей, трепетно относился к чувствам каждого и понимал причины их комплексов, с замиранием сердца пытаясь им помочь… И совершенно не мог выносить их уклонений, отмазок и прочих глупостей, дабы избавиться от совместной встречи, где будет тот «неугодный, который…» и далее по списку. Те, кто не участвовал в любовных треугольниках и вообще предпочитал отсиживаться в тишине, когда готова была разразиться буря гореваний, молча дали знать о своем согласии. Лили задумчиво повернулась и положила руки на несколько располневшие бока, готовясь выслушать схему действий на несколько лет — это было бы весьма в духе гения, который любит выстраивать сложнейшие таблицы и алгоритмы. Шун изогнул свою бровь в предвкушении чего-то неожиданного. Нейт даже не отвлекся от своего чертежа. Элис с легкостью пушинки опустилась в мягкое кресло, которое в один момент поглотило ее тело. Раз уж начали эту тяжелую тему — значит, нужно проводить ее в комфорте. Хоть кто-то же должен наслаждаться, а не только ломать мозги. Она обвела окружение глазами и поняла, что не хватает только Билли и Джули: у первого было очередное собеседование, а вторая сидела в своем офисе и наверняка уже была проинформирована заранее. Элис не сомневалась: Джули была одним из организаторов плана. Осталось теперь и остальному составу узнать о сложнейшей в их жизни кооперации — заставить друзей плюнуть на свою гордость и растоптать ее, вынудив их перестать прятаться. План оказался не таким уж сложным и замысловатым. Но факты, являющиеся причиной многих интересных слухов, которые препятствовали воссоединению, оказались весьма и весьма занятными. Сложилась удивительная ситуация. Казалось бы, все ребята все это время контактировали друг с другом, но тактично умалчивали о связи Алекс, Руно, Мейса и Дена. Знакомые всем еще с юности претенденты на парочки резко разделились по половому признаку и настойчиво избегали противоположную им компанию в любых возможных ситуациях, стараясь по максимуму контактировать с остальными (или по минимуму, в случае задрота Дена). Воссоединению мешало несколько фактов, о которых Маручо позже поведал. Руно вполне общалась с остальными, даже с Мейсоном, но болезненная гордость не позволяла ей наладить контакт с Деном, который, мало того, что, по ее мнению, игнорировал ее всяческие попытки связаться в течение десяти лет, так еще усугубил обстановку весьма существенной стычкой прямо перед отъездом. Без сомнений, проблема была высосана из пальца в совершенстве: до такой отмазки еще надо было додуматься! Но Марикуро Маручо понимал, в чем состоит истинная причина: обиженное безразличием эго давало знать о разбитом сердце. Их драма была у всех на виду. С Деном была проблема похуже: он просто перестал реагировать на окружающий мир, позволив себе замкнуться в себе, в своих приключениях, наотрез отказываясь признавать наличие реальной жизни. По-хорошему, пареньку требовалась помощь специалиста, но Маручо мудро подметил: Руно его вполне может вернуть в чувства, а его уже не овощное присутствие охладит ее жаркий пыл. Они, как в былые времена, замкнут свои потоки энергии друг на друге и запустят бесконечный механизм безобидных, пускай и несколько громких, дискуссий. С Руссо было куда интереснее. Незнамо из-за чего девушка обозлилась на Мейса и всячески избегала малейшего пересечения. Несмотря на это, Лайт, на удивление, не обижался и даже с любовью посмеивался над старой подругой, а Лили лишь виновато опускала глаза. Окружающим оставалось только вздыхать и размышлять над тараканами, что могли посетить голову старой подруги. Истина, что раскрылась через пару лет странного поведения, была весьма и весьма ошеломляющей. Оказалось, что между двумя друзьями, о которых ничего нельзя было подобного подумать, между стеснительной Алексис и раскрепощенным Мейсоном, уже имел место весьма бурный роман, закончившийся столь же бурным расставанием. Если Мейсон не был против мимолетных встреч и был даже «за», так как очень хорошо отзывался о бывшей возлюбленной, то у Алекс все было наоборот: она ловила какой-то триггер от одного только поминания его имени всуе. Тут уж готовиться надо было заранее, дабы Руссо-старшая не грохнулась в обморок или не начала шипеть. В план были введены маленькие корректировки от Лили: мало-помалу разговоры о бойцах должны были становиться частым предметом их диалога, дальнейшим этапом должны были стать общие фотографии и только уж потом сама встреча. Маручо с удовольствием скинул такую тяжелую ношу на Лили и продолжил, вкратце объяснив суть. Единственный способ возродить прежнюю компанию складывался в определенный список действий: вынуть Дена из его фантазий, несмотря на все его пререкания; Алекс стоило хотя бы немного морально подготовить ко встрече, иначе чревато истерикой; и пихнуть всех четверых навстречу друг другу, чтобы все разобрались разом. И самое главное: не допустить побоища и слишком громких разборок, после которых недолго будет остаться кровными врагами. — Будь что будет! — предварительно смочив слюной ладони, все положили ручки в круг, как когда-то делали в детстве. Теперь оставалось провернуть хитрую и одновременно простую аферу, где невозможно будет избежать встречи.

***

Что для вас значит «съемная квартира»? Но для Дена съемная квартира была долгожданной свободой от надзора стареющих родителей, которые постоянно просили найти белый заработок и свести к минимуму тусню в Интерспейсе. Драго и сам бы давно ушел на покой, но это было не в его духе: непрекращающиеся бои вытеснили желание мирно лежать на берегу Вестройи в ежегодных отпусках, которые сейчас так проклинал Ден, лишившийся единственного, пускай и черного, заработка. Бои Бакуган чересчур быстро стали своеобразным спортом. Капиталистический мир отложил и на этом некогда прекрасном зрелище свой отпечаток: ставки. Ден никогда не думал, что невинное детское увлечение перерастет в подобие казино, но уходить из бизнеса было сначала рано, а затем — слишком поздно. Мир уже полностью адаптировался к бакуганам. В конституции были во всех подробностях описаны собственные права, льготы, запреты, как у всякого индивидуума. Кредит, ипотека? Бери — не хочу. Бакуганы могли жить как отдельно, так и в кооперации с каким-нибудь человеком. Поначалу бакуганы были рады. Но вскоре восторг поутих. Большинство все-таки решило, что жить они будут у себя дома, где можно ходить в истинном обличии, а не в виде мелкого шарика, которого раздавить уже не задача. Возможность взять кредит — это, конечно же, хорошо, но потом работать и выплачивать его не хотелось никому. Потому пресловутое большинство кочевало из мира в мир, когда ему было удобно. В минуты затишья Дену Кузо никогда не казалось, что время летит очень быстро. Он наслаждался исключительно сегодняшним днем и был чересчур занят, чтобы заметить, как скоро растворяется отпуск Драго, а некогда долгожданное воскресенье обращается в скучную средину недели, среду. Игры разбавлялись боями бакуган, бои бакуган разнообразились посиделками в отличном кафе, где ранее работала Джули, поедание пищи замещались стабильными встречами с верными товарищами и приставками. Изредка учеба напоминала о себе нотациями от матери, но закончить что-то благодаря пинкам родителей он смог. И теперь уже несколько лет после окончания колледжа он просиживал штаны, находясь в своих фантазиях. Дружище давненько не выходил из дома и даже не подавал признаков жизни. Дотоле размытые ощущения, бесконечная эйфория, тормозившая и опьянявшая и так медленное восприятие Дениэла, резко ускорились и установили фокус именно на сегодняшнем моменте. Он не думал о том, что было, о том, что происходит в данный момент где-то в другом месте, о будущем. Все окружающее заменяла красочная картинка боя. Потому заподозрить что-то неладное было невозможной задачей. Разум настолько выбился из сил, засел в болоте прокрастинации и прирос ко дну так, что вытащить его за шиворот могло только что-то неожиданное. Дену все давалось легко: окончить колледж, в котором он почти не появлялся, помогла тетя. Излишняя любовь лениться не давала ему преимущества во взрослой жизни. Если раньше ему все попадало в руки, так как «ну как же так, он же герой и спортсмен», то постепенно, когда бакуганы стали рутиной и обычными гражданами, это все сходило на «нет». Когда Ден перестал появляться на публике, вся слава постепенно от него и Драго перешла исключительно к Драго, который из-за своей влиятельности стал часто мелькать на телевидении и приобрел статус чуть ли не посла между двумя мирами. Ден в свободное время засел за приставку, дабы отвлечься от грустных мыслей. Вытаскивал его только Драго, который вынуждал его брать себя в руки. Но периодами грусть брала верх: Драго от излишнего внимания уставал неимоверно, потому приходилось брать отпуска, чтобы отдохнуть в чудесной Вестройе, где его встречали как простого, такого нужного Драго. Ребята прекрасно знали об их симбиозе и решили резко вытащить Дена из надвигающейся, по меркам Маручо, хандры, чтобы прекратить жалкий цикл самобичевания вполне нормального парня. Идея съехаться пацанской компанией и тусить круглыми сутками была заботливо подброшена на подумать. Ден улыбнулся, радостно согласился и, как бывает с наспех принятыми решениями, забыл. Кузо был готов рвануть в запой манги и сериалов, даже купил новую приставку на внезапно появившиеся деньги. Только когда дверь распахнулась, а на него накинулся чересчур ответственный Шун, Ден понял, что назначил самопровозглашенный «день задрота» на «день переезда». Под недовольный вой друга он поспешно начал собирать и как-то запихивать свой свинарник в малюсенький чемодан, что, конечно же, не увенчалось успехом, исходя из законов физики. В итоге Шун вывез многочисленное количество пакетов, бросив Дена наедине с оставшимися «нужными» вещами, которые непременно необходимо было как-то перетащить. Парень двигался на автомате уже как несколько дней, будто окончательно превращаясь в амебу. Хотелось спать, хотелось есть. Но ни единой мысли не посещало его головы. Оглушительная тишина преследовала его даже тогда, когда на заднем плане вещала мамина программа по йоге, ее любимый сериал или новости. Ден не думал абсолютно ни о чем. Визгов по поводу переезда не было, он просто понимал, что в штаб-квартире им будет намного проще взаимодействовать, без всяких «ма-а-а-ам, ну почему Шун с Маручо не могут у нас переночева-а-а-ать», закатываний глаз и постоянных напоминаний о том, что, во-первых, без нескольких лет тридцатилетние лбы могут переночевать каждый в своей постели, а во-вторых, места тут на каждого не хватит, это тебе не дом Марикуро, когда захочешь позвать кучу народа — передумаешь, проходили такие вещи уже, пора уяснить к бальзаковскому возрасту. Потому простой переезд от родителей был серьезным заявлением о начале самостоятельного проживания и, если повезет, то завершения эры сидения на шее родителей. А уж то, что в качестве штаб-квартиры выбрали подобие общежития, это глупая вкусовщина и вопрос финансов. Насколько помнил Ден, им предоставил это жилье общий друг, внезапно объявившийся взрослый брат Маручо, который провел все свое детство за океаном, — Артур. Златовласый оптимист часто таскал им что-то редкое, используя давние связи, для того, чтобы подружиться с младшим братом, а потом — и с бойцами, потому хорошим товарищем он стал для всех. Что говорить, в любом доме были рады видеть Артура. Потому что по какой-то неведомой причине его знали абсолютно все. Если раньше Дену казалось, что его знали многие из-за спасения мира в далекие двенадцать, после, не так хорошо, конечно, но к пятнадцати он имел понятие, какой человек живет в каком доме, а к восемнадцати-девятнадцати его моська мелькала в телевизоре после очередного боя бакугана, то теперь он понимал: Артур как воздух. Его известность доходила чуть ли не до абсурда: даже мама не фыркала на тему его прихода, потому что «ой, это же Артурчик». Откуда его знала пожилая женщина, он даже спрашивать не хотел, вдруг вскроются какие-то неприятные подробности из серии «спас кота, потом ее от машины, а затем подарил цветы и торт, похвалив всю ее семью». Помещение предложил он же по весьма и весьма привлекательной цене, когда услышал, что Маручо хочет съехать. Здание в целом напоминало богатую гостиницу, внутри оно полностью было прошито сплошными коридорами, переходящими друг в друга. Съем квартиры требовал запредельно низких плат, а учитывая то, что, как оказалось, в этот район мечтают попасть многие, Ден даже восхитился: вот же сукин сын, как продвинулся по карьерной лестнице, раз такие вещи раздаривает! «Выглядит солидно, дорого-богато», — подметил Ден, мысленно отдав Маручо дань уважения: — «Повезло, новостройка». Всех радуют новинки. Кузо не был исключением. Новая жизнь была прямо за этой дверью. Стоило лишь сделать ей шаг навстречу. Ден хотел обычной жизни взрослого человека, в которой можешь приходить домой хоть в одиннадцать вечера или позвать друга играть в приставку в пять утра, при этом не получая нагоняй от мамы, у которой через час йога, а ты занял телевизор. Кузо мечтал о жизни, где мама не будет постоянно докучать своим излишним вниманием. Съешь то, сходи в магазин, купи это, почему ты не убрал свою комнату, Денни? Быт состоял из мамы. Даже папа перестал намекать, что сыночку, вообще-то, уже давно больше пятнадцати. И не упоминал, потому что сам частенько видел на месте шпалы мелкого оболтуса, сожравшего его пудинг. Без сомнений, Ден обожал родителей, но постоянные нравоучения даже тут становились препятствием, потому из-за бесконечной любви мирное и чересчур домашнее семейство частенько вздорило. «Черт, да хоть младшего брата заведите, только перестаньте указывать мне, что чипсы — это не ужин, а рыбка расстроится, если ее не съедят», — закатывал глаза Ден. Страдания единственного ребенка нельзя было передать словами, только сплошной нецензурщиной. Ден окончательно и бесповоротно укрепился в мысли, что им с Драго надо съехать. Причем, как можно быстрее. Комнатный срач был наскоро закинут в чемодан. Оставалось пятнадцать минут до возвращения родителей. Открытка с сердечком скрасит им оставшуюся неделю. Кузо наспех зашнуровал кеды, резко поднялся и стукнулся головой о полку. В глазах зарябило, по голове пронеслась тупая непрерывная боль, отчего он даже прилег. Содержимое полки перевесило покосившийся кусок доски, который держал его множество десятилетий, и оно поехало вниз, прямо к обрыву, где лежал Ден. К тому моменту Ден успел присесть и слегка приподнять голову — и тут краем глаза приметил траекторию падения толстенного любимого фотоальбома мамы под номером пять, цикл «Начало отрочества». Реакция у Дена была быстрая: одно время он пытался выучиться у Шуна его выкрутасам, потому успел занятно прокачать этот навык, — парень отодвинулся назад, прижавшись к стене, и поймал раскрывшуюся большую книженцию руками. «Слава богам, фотки приклеены», — с облегчением выдохнул Ден, отчего вверх поднялся столп пыли, приподняв завесу прошлого. Детские фотографии никогда обычно не вызывали интереса, максимум — зевание, а то и фейспалм от маминых умилений. В последнее время одно упоминание о прошлом поднимало в груди перманентную и беспросветную тоску. Он скучал по временам, когда все были вместе. Ден только что понял, почему мама так любит альбомы. Ведь вот же он, такой маленький и неуклюжий, улыбается и строит из себя крутого, даже не подозревая о том, что выглядит-то это больше нелепо. Какой-то стыд с долькой улыбки соединились. Он помнил абсолютно все, что было изображено: вот он, пятилетний, дерется с Шуном за игрушку. Шун тогда его хорошенько отлупил, они еще два часа после этого не общались. Как говорил Шун: «Лучшее время в моей жизни». Вот Дену уже десять. Он с гордостью разделяет отходы и выбрасывает каждый мешочек в свой бак, а мама чуть ли не плачет от умиления. Да-а, это были родительские времена увлечения экологией. Сразу после этой стихийной фотосессии приехал мусоровоз, сгреб все в одну кучу и поехал, оставив ругающихся наперебой защитников природы наедине с сыном, который вдальнейшем сделает свои выводы из этой ситуации. Вот Кузо двенадцать. Улыбка, модные солнечные очки не по погоде, вокруг близняшки, которых он тепло обнимает. «А ведь фото было специально сделано для того, чтобы Мейс взбесился еще сильнее», — сдерживался от смеха Дениэл, как только вспомнил тягу старшего друга к Алекс и его редкую беспочвенную, но такую забавную ревность. На другой фотке в ряд красовались еще маленькие девочки, которые уже были на пути становления взрослыми зрелыми дамами. Робкая и замкнутая Элис вскоре перестала быть такой, когда раскрыла истинную, довольно-таки капризную и своенравную натуру. Алекс, наоборот, на деле оказалась той тихой скромницей, что сидит поодаль и никого не трогает лишний раз, а ее младшая сестра, игривая и несерьезная Лили, выросла настоящим лидером и стоиком по жизни, которому все ни по чем. Джули с тех времен вообще не изменилась — как была непоседой, так и осталась. — Эх, времена, времена, — улыбнулся Ден и листнул дальше. Следующий снимок отличался от других, потому что был сделан вообще на другой фотоаппарат. Голубое небо, переходящее в зеленоватую гладь леса. Слегка взъерошенные волосы, нежный взгляд из-под полуприкрытых глаз и озорная ухмылка. Фотография стала реальностью. Запах окатывающей все побережье Вестройи едко бил в нос, губы словно стали солеными. Аромат дивного сада, что позади, распространялся по всему берегу тихим теплым ветром, который изредка покалывал оголенные тела холодными иголочками. Вот же, он закусывает губу, надеясь запечатлеть смеющуюся Руно на последнюю фотопленку. Глубокая нежность переполняла их обоих — это наблюдалось в жестах, взглядах, эмоциях. Ден специально долго делал вид, что не понимает, как снимать, хотя для действия достаточно было нажатия кнопки, чтобы была причина чуть дольше задержать взгляд на ней. Именно тогда жизненно необходимым казалось объяснить даже себе, почему хочется смотреть на ее улыбку, волосы. Хотелось запечатлеть даже ее смех. Жаль, фотографии молчат. Вместо них справится воображение. Звонкие ноты ее голоса заиграли. Теплота охватила его сердце. Ее случайные фразы звучали снова: ее ругань, ее смущение, ее грубость, ее нежность. Взгляд, жаждущий внимания, возникал перед глазами вновь и вновь. — Герой, позвони мне! Глаза широко раскрылись, и Ден вышел из транса окончательно. Атмосфера растворилась во времени. Сердце колотилось медленнее, возвращаясь в нормальный ритм, даже приглушаясь. Черт. Прошло ведь девять лет. Возбуждение накрыло его с головой. По коже прошлась одна волна мурашек, вторая, третья… Организм разгорелся и не мог сидеть на месте. Вместо ленивого лежания у Дена появились новые планы. На одном дыхании он вскочил, кинул на диван фотоальбом и помчался вперед, в новую жизнь под громкий хлопок от двери и звон венецианских колокольчиков. В голове что-то щелкнуло. Его словно окунули в холодную воду, отчего он даже вздрогнул. В одну секунду он вспомнил все, что прошло уже пять лет с тех пор, как он обещал мамэ убраться в комнате, как обещал вернуть Шуну сотку и как грозился самому себе уже тысячный раз, что возьмет трубку позвонит Руно и извинится, не боясь праведного гнева. Для Дена прошла секунда — и он оказался у дверей. За ними его непременно ждет новая жизнь. Взрослая, лишенная всяких долгов и обещаний. Смелая, где он даст волю своим планам и мечтам. Если раньше не удавалось начать с мифического понедельника, потому что не хватало мотивации, то сегодня, не в три часа ночи, а вполне адекватным днем, он готов был пойти на все. Мысли о мимолетности времени, которые приходят каждому, настигли Дена врасплох совершенно неожиданно. Если в ухо говорил сначала почему-то немного знакомый голос, то открытая в следующую секунду нараспашку дверь растворила всякие сомнения. Что-то знакомое и одновременно незнакомое явилось перед ним. На языке вертелось каверзное имя. — Извините, а это кто? — Руно, — одновременно бурчащий голос как-то механически отзвучал в трубке и где-то рядом. — Ну привет, Ден. Скажи, давно не виделись, да? Она сбросила вызов и долю секунды смотрела на него абсолютно равнодушным взглядом, который убил все. Активность, ранее подсказывающаяся дельные мысли, которые он хотел сказать Руно, чтобы все изменить, наладить, в один миг испарились. Стыд и неловкость заполнили все его существо. Пустота и громкий нецензурный вопль, что звенели в голове, не могли позволить ему сказать уходящей девушке «привет» или более логичное «привет-пока». Даже обернуться. Он прижался головой и спиной к закрытой изнутри двери. Выдохнул. Уж не такой реакции он от нее ожидал. Он ожидал все, что угодно: криков вперемешку с истериками, кулаков, пощечин. Да даже внезапного кидания на шею и теплого принятия в свои ряды. Ден настолько офигел, что даже не узнал ее. — И ты Алекс косячной называл? Он сжал губы, все еще глядя в пустоту, и кивнул появившейся Джули. По делу ведь, че.

***

Мейсон был в курсе аферы с самого начала: Лили специально оповестила его, чтобы их встреча не превратилась в возвращение драмы, как тогда было у Руно с Деном. Даже сама Алекс знала о том, что им пора бы встретиться и вскрыть старые раны. Мейс жалел. Ее — за глупость, себя — за слабость. Хотел вернуть дружбу, чтоб боль разбитого сердца не отдавалась вновь шепотом в укор. Мечтал о безрассудной и глупой страсти, хоть как-то наполняющей его жизнь, словно чашу. Жалел, что дедушка Майкл, с которого все и началось, вообще полез в науку и попал на Вестройю, дав Наге возможность телепортироваться и путешествовать по разрозненному миру, а далее уже своим бездействием развил его коварные замыслы по покорению самого мира. Ведь именно так они встретились. Поначалу все было забавно: за новенькой, Алекс, ходил весь двор. Девчушка покорила своим простым нравом даже задиристую Якке, которой Ден всегда шипел вслед гадости. Во всем этом еще тогда юный, четырнадцатилетний подросток видел завораживающий интерес, чувствовал желание «отбить» ее, показать всем, что он главный. Особенно младшему брату, тянувшемуся к ней с первой встречи. И Дену, который вслед за Мейсом вступал в соревнование. С возрастом интерес усиливался, скакал от нее к другим девушкам и обратно. Недотрога. Инфантильность. Отказ. После неудачной попытки ее поцеловать они вновь шутят и смеются. Уже в восемнадцать он понял, что заполучил ее полностью: Алекс в момент прощания бросилась ему на шею и сказала до сих пор отзывающуюся в подкорке мозга ее наивным девичьим голоском фразу: «Если вернешься, то я буду твоей, а ты — моим». И добавила с грустным взглядом верного пса: «Ты же вернешься?» С каждым километром сердце Мейса все бросалось в быстрый-пребыстрый вальс, стук его все сильнее сбивался, как только мысли заходили о трепетной сцене прощания. Сердце кричало и билось в конвульсиях, всячески презирая желание родителей дать своему чаду чудесное образование. Душа горела самыми малыми поступками: будь то завал электронными сообщениями или резкий и драматичный совместный отказ от соцсетей. Он держал это глубоко в сердце, робея и не в силах рассказать об этом сильном чувстве даже самому объекту своих желаний, в страхе боясь быть непонятым. Желание кричать о своей любви отбивала периодически отчаянная, совершенно дикая паника быть опозоренным. Такая любовь даже и не снилась. Наверное, сейчас, уже во взрослом возрасте именно это проявление можно и было назвать «первой любовью», а не все эти держания за ручку с девочкой в детском садике, как слезливо вспоминают многочисленные знакомые родителей. Это чувство по-настоящему сносило крышу, оставляя после нее осколки разрушенных на пустом месте нервов. Ревность застилала взор, ярость кипела в крови, словно она была магмой, каждый раз, когда были даже мельчайшие намеки на внимание со стороны противоположного пола. Казалось, Алекс и без слов видела его дрожь в коленях, трепет в движениях и голосе в желании показаться настоящим джентельментом, а не расслабленным другом. В один момент все сжалось и напряглось, как никогда раньше. Гормоны бурлили, жизнь наполнялась безумными поступками. Эмоции теперь держали в повиновении весь организм. Именно тогда он мог сделать все, что угодно. Нежность затмевала ярость, перебивал ее страх. Истерические слезы, присущие скорее Джули, порой текли из глаз от переизбытка переживаний, будто именно за это время подростковые гормоны решили проявить себя в неадекватном поведении. И как никогда раньше он был уверен: он бесконечно будет любить именно ее одну. И любил до сих пор. То нежное и трепетное отношение сохранилось в его сердце. Теплота отдавалась в его теле, когда он видел ее потупленный взгляд. Подступив поближе, он несмело смотрел — она была рядом впервые за столько лет. То теплое и трепетное чувство не оставляло его никогда. При мысли о ней он заметно улыбался, вспоминая объятия, переносившие сознание в совсем другое пространство, ее смущение, гнев, их взаимные подтрунивания и двусмысленные сияющие взгляды, полные преданной любви. Он любил вспоминать те ласковые, почти щекотные прикосновения пальцев к нежной гладкой коже. Он любил вспоминать моменты ее полнейшего отчаяния, когда Алекс осознавала, что уже не может скрыть смущения. И совершенно трезво понимал, что сейчас мечты о тех временах, о той полудружбе-полу-черт-знает-чем могут вновь вернуться в его жизнь, только уже реальностью. На заднем плане играл забавный мотив с множеством переливов и перепевов, он будто был их мотивом. Тогда казалось забавным, что между ними мир сооружал груды препятствий. Казалось очень крутым представлять себя противником всей вселенной, который непременно добьется своего. Сам романтический образ героя застилал пеленой глаза, заставлял сердце стучать быстрее и громче и бежать — самого его обладателя. Долгое время мысли о ней не покидали его голову. Ее образ частенько витал рядом, стоило только остаться наедине с самим собой. Она будто каждый день была рядом с ним. Мейсону только и оставалось наслаждаться мечтами в гордом одиночестве в груде конспектов. Отдалившись от друзей, он днями и ночами думал только об их возможной встрече. Мысли не могли покинуть его даже во время сна. За учебой время пролетало мгновенно из-за бесконечных переписок с Ней. Не хотелось больше ни с кем общаться. Кроме нее. Хотелось видеть ее улыбку, счастье, ощущать прикосновения ее тонких и мягких пальцев, от которых шли даже чуть ли не мурашки. Общение с Ней заменяло буквально все: еду, сон и даже пары. Материал с лекций читался в режиме Флеша, и ни строчки не откладывалось в голове, кроме трепетных и милых сердцу фраз, оттого проблемы с учебой копились как снежный ком. Мейсон чудесно жил их отношениями. Расстояние периодически заставляло впадать в сезонную хандру, но так они прожили в целом год. Мейсон пару раз приезжал в родной город, тот, который не так сильно любил, и понимал, что рядом с ней все становится другим. Скучная, бесперспективная деревня… Какие только эпитеты не сыпались ранее от него. Зимние каникулы были своеобразной отдушиной, но продлились недолго, да и вперемешку с ненужной учебой. Медицинский университет сразу показал разницу в обучении простому ученику Воордингтонской гимназии. Объемы были непреодолимыми настолько, что с каждым разом хотелось это все отложить на потом. Да-да, и непременно с понедельника точно начать учить анатомию! Мифический понедельник, когда Мейсон должен был попрощаться с долгами и стать порядочным студентом, все не наступал уже как полгода. Но этому дню суждено было наступить. После очередного катка и обжиманий на снегу Алекс умудрилась простудиться. Он хотел до самой сессии сидеть с любимой и ставить ей горчичники, но все было не в его пользу. Родители слишком вовремя встали в позу, мол, в армию иначе пойдешь. В общем, все факторы сошлись, и анатомию с ворохом других наук пришлось зубрить все оставшееся время и рассказывать параграфы Алекс, которая даже не воспринимала их из-за слишком высокой температуры, головной боли и заложенных ушей. Последний день с ней давался очень тяжело. Еще долгое время он видился ему во снах, и от дикой усталости и головной боли он просыпался ночью. От стресса и обилия информации Мейсон себе не находил иного места, кроме как в интернете, рядом с любимой. Одиночество и отсутствие успехов только подкосило его моральное состояние, что вылилось в его бессонницу и редкий сон всего на пару часов, который был настоящей мукой: во сне всегда была она рядом. Бессилие заполняло его с головой, еле-еле он удерживался от слез. Нельзя было быть хуже. Нельзя. Только единственное, на чем он держался, прекратило свое существование. Даже интернет был против. Беды резко накатились снежным комом и сломали хребет непутевому юнцу: внезапное бедствие снесло все антенны, телевышки, и вышло так, что город оказался в полнейшей изоляции. Ни сети, ни интернета… казалось бы, мечта идиота, на, сиди и учи во время вынужденных каникул, но нет, это была обычная буря. Мейсону нужно было связаться с Алекс и объяснить ситуацию: что да как вообще. Только телефон незадачливый Лайт-старший уронил в канализацию в ту же секунду, как по городу объявили о срочной эвакуации. Со всеми номерами. Со всеми паролями. Со всей жизнью. Городок с вузом оказался фактически вдали от цивилизованного мира. Власти, как могли, скрывали истинный масштаб трагедии. По воле проплаченной главы был дан твердый курс на исправление ситуации — самим на свои деньги все делать, ибо огромная часть сбережений из бюджета ушла на чью-то дачу. А тут уж по логике… Как платили — так и пахали. Платили копейки из остатка денег, бюджетники вставали на дыбы от очередного удара воображаемой плети и принимались за работу. Как-никак, а жить им тут. Народ не бунтовал разве что потому, что город, несмотря на углубленное образование, был сам по себе большим селом, как сказала бы Элис. Поселение находилось рядом с Техасом, потому все стереотипное мышление о местных было истиной в последней инстанции — все были именно такими. Оттого никто ничего не торопился делать, а уж сообщать об отсутствии связи никто и подавно не собирался. Все сами себе начальники, во! Незачем им помощь, а то хуже сделают! Потому малец с тонкой душевной организацией только и мог, что мечтать о вызволении и в свободное время решать проблемы с «хвостами», так как даже не было средств для импровизированного побега. Но ведь как же? Ведь можно было просто не учиться и вылететь таким образом! Вот тебе и решенная проблема! Вернуться в родной город к любимой — это же круто! Да-а, только не каждый родитель смирится с тем, что любимое чадо не смогло продержаться даже на платном, а родной город будет кишеть разного рода слухами о неуспешности и вообще излишнем высокомерии данной семьи и юнца, который посмел даже подумать, представьте себе, о хорошем универе. «Родной» город был так-то вполне централизованным, но по сравнению с масштабом Нью-Йорка, где он прожил лет семь своей жизни, он был настоящей деревней. Даже и представить не мог, в какой глуши жила Алекс, если Воордингтон был для нее местной столицей. Ал сама так-то была из соседнего «захолустья», где было в том числе поместье Шуна, а мама Руссо даже занимала весьма и весьма элитное место в экономике со своей адвокатской конторой. Зачем родители купили дом сначала в Воордингтоне, а потом еще и в Эн-эне… Это загадка Жака Фреско, на ее разгадку достаточно десяти секунд, но Мейсон за всю свою жизнь не смог ее решить и настолько разочаровывался, что даже Техасский универ казался мечтой номер один. А теперь он хотел вернуться обратно. Даже готов был в Эн-эне кур разводить. Иронично, правда? Оставалось только пахать и пахать на благо отечества на каторге, на которую он подписался самолично. И периодически плакать в подушку от бессилия и нераспространенности голубиной почты среди душного деревенского населения, которое на вопросы, есть ли у них хоть что-то нормальное, обижались и готовы были кидаться с вилами. Как позже узнал Мейсон, пока он боролся с отвратительными «хвостами», которыми так сильно дразнили преподы и за что обещали отлупить родители, несмотря на достигнутое совершенолетие, Алекс в это время вообще не понимала, за какие провинности Мейсон резко перестал писать. И заходить в соцсети. И словно даже номер блокнул. Выглядело все так, словно он на что-то очень серьезно обиделся. Или просто «поигрался» и решил бросить, как надоевшую куклу. Алекс во второе до последнего не верила и ждала хоть какой-то весточки, пытаясь достучаться до него через брата, Гарри, с которым тепло общалась. Но все говорило именно о второй версии. Постепенно накапливались различные знаки, слушки, мамино мнение вроде «А Я ЗНАЛА, ЧТО ОН МУДИЛА». Даже карты таро и само небо подсказывали, что ее никто не любит. Но любящее сердце чуяло, что что-то все-таки не так. Ну не мог человек, так клятвенно вещавший о любви каждый день, столь подло поступить. Алекс решила принципиально ждать хоть какого-то ответа. Ожидание вперемешку со слезами, порой переходящее на неутешительные мысли «а может и вправду?..», но старательно возвращавшееся на праведный путь любви, в итоге натолкнулось на каменную стену и развернулось в настоящую истерику, которая оборвала все. У Мейсона ситуация к лету почти выровнялась. Любимый дядя (к слову, близнец мамы, но намного ее добрее и бесшабашнней) обещал за любые успехи в учебе — даже за отсутствие тройки по ненавистной анатомии, — подарить машину, на которой можно было свалить из этого ада. Мейсон долгое время грезил о ней и старательно заучивал позвонки, зная о том, какую красавицу он сможет увидеть, если получит другую красавицу из гаража. «Алекс точно будет рада, когда увидит меня на такой тачке. Я ее покатаю, будет все так клево… Уедем к чертям», — подобные мысли заполняли черепушку, помимо формул, строения человека и биохимии. Дядюшка, заметив стремление племянничка, решил доверить ему машину раньше времени, дабы проверить навыки вождения. Да прогадал. «Красавица» была разбита вдребезги. Ни о каком подарке речь не шла. А вот о долге шла. Потому помимо всепоглощающей учебы пришло время и работе высосать из ребенка все деньги, отложенные на новый телефон. Время все шло семимильными шагами. Мейсон не хотел думать о том, с кем Алекс сейчас может быть, как она плохо о нем думает, ведь репутация у него не очень, особенно касающаяся девушек. Просто хотелось, чтобы было все как тогда. Любовь, поцелуи, секс… Снежки, снеки, ночные прогулки… Все эти мысли вселяли в юношу жизнь. Реальность убивала, не щадя ничего святого. Потому неудивительно, что однажды у парня возникла мысль свалить прямо сейчас к ней. «Если она меня все еще ждет, то это точно судьба», — только слащавая-ванильная цитатка промелькнула в его голове, когда он угонял машину дяди в другой штат. На этот раз уже с правами и умением водить (плюс с погашенным долгом) он мчался навстречу любви, решительно оставив все позади. За каждой автострадой мысли хлестали его еще сильнее, чем прежде. Сердце чуть ли не выпрыгивало из груди, колотя явно что-то нездоровое. От одного только факта, что он едет через весь штат именно к ней, усталость уходила. Включалось дикое желание гнать что есть сил. Он потратил на возвращение пару словно нескончаемых суток. Усилилась бессонница от перевозбуждения. Хотелось прыгать, кричать о любви, даже плакать от счастья и переизбытка чувств. Мейсон снова ее увидит. И все непременно будет, как в сказке. Ее последние слова никак не выходили из головы. «Если ты вернешься, то я буду твоей, а ты — моим», — отплясывали чечетку, неоднократно повторяясь с разными интонациями в разных песнях, будь то непонятная муть на мексиканском или рэп на немецком. Голова кружилась и даже болела от запаха бензина, постоянной дороги перед глазами. Это ведь точно судьба, точно! Иного быть и не могло. Непременно суждено встретиться. Непременно для этого ее маме было суждено потерять работу и уважение в Эн-эне, чтобы ее дочь смогла встретиться с ним. Именно поэтому ведь она сломала руку, и он заметил ее в тот злополучный день. Ведь так, да? Мейсон опять и опять прокручивал у себя в голове, но уже обдумывая и тщательно обсасывая каждую букву, когда увидел полупьяным взором, что она уже обнимается и целуется с другим. Спустившись на сиденье и откинув голову назад, он бессмысленным взглядом уперся в потолок. Мыслей в голове больше не было. Сердце словно остановилось. В голове никогда еще не было так оглушительно тихо, словно он оглох на оба уха. Не слышал ничего: ни настойчивого гудения соседа, ни шелеста травы, ни смеха уходящих со школ учеников. Тогда словно что-то отключилось. Этот город казался все таким же мерзким и чересчур тихим. Но в этот раз даже как-то больше, чем обычно. В тот же день, даже не выйдя второй раз из автомобиля, он поехал обратно, уже на этот раз сосредоточенно думая, как покрыть расход бензина и стертые шины. На этот раз слез не было. Было одно разочарование и пустота, которую не могли заполнить даже девушки с алкоголем. Тем более с учебой. Навязчивые сны прекратились, словно и не было всей этой лихорадки и одержимости. Оценки выровнялись. Постепенно вернулся и ник чему не обязывающий флирт, отсутствие ревности и искренний смех. Только через шесть лет он узнал, что за все время их общения он все еще не научился отличать Алекс от Лили, которая тогда была на футбольном поле и целовалась с вратарем. Это долетело к нему от самой Лили, которая рассказала, как сильно разочаровалась Алекс, узнав, что Мейсон был в городе и даже не зашел домой. В тот же день без единого слова она самолично осветлила волосы в яркий белый цвет и попросила подругу проколоть нос. Нервные срывы стали сыпаться даже после не загоревшейся спички. Алекс максимально ударилась в горе, не веря в предательство и понося все, на чем стоял свет. В особенности его. Все их фотографии, подарки, даже те, что были получены во время дружбы, были отправлены на тот свет и горели настолько ярко, что соседи даже вызывали пожарных. Как разросшийся гнойник, все травмы резко выдавились гневом и яростью. «Она очень долго лечилась», — вспоминал слова Лили Мейсон и от неловкости прикусывал губу аж до крови. И в данный момент, что не очень характерно для героев любовных драм, даже радовался. Радовался тому, что они оба смогли пережить предательство и повзрослеть морально. Ему не хотелось представлять, что бы было, если бы они тогда встретились и поженились. Наверняка дети вызвали бы этот накопившийся эмоциональный бум, что могло бы привести к разводу. Он бы тогда винил ее, что бросил учебу. Она бы — еще из-за чего-то. Мейс был просто счастлив, что не поделился своим будто фанатичным чувством любви ни с одним из бойцов, а уж особенно — с ней. Мейс был счастлив, что они смогут начать общаться, как раньше. Мысль о том, что, может, зря они начали эти отношения, не покидала его ни разу после выяснения всех обстоятельств. Именно это руководило им, когда он попросил ребят ни в коем случае не проговариваться Алекс, что тогда он приехал и перепутал ее с Лили. Звучит, как очень глупая отмазка. Это точно могло все испортить. «Надо отвечать за свои действия», — решил для себя Мейсон. И готов был принять любую ее позицию. Даже если она гласит: «ИЗБЕГАЙ ЕГО». Они оба взрослые люди. Для налаживания контакта не стоило бередить старые раны. Алекс думала о том же. — Ты как? — Мейсон задал ни к чему не обязывающий вопрос. Алекс сначала улыбнулась, а потом резко нахмурилась и даже поморщилась. Непонятно, что вызвало такую реакцию — столь невинный, вполне дружественный вопрос или невкусный коктейль. Ее петляющий взор пару раз бросался на его отражение и сразу же отскакивал обратно в дрожащую кружку. Словно контролировать руки было так же сложно, как и что-то сказать. Вместе с плеском в стакане прозвучало лишь тихое: — Ниче так. «Ничего, попытка номер два. Нужно поднажать», — приободрил мысленно себя Мейсон и повернулся к ней, смотря чуть искоса, не осмеливаясь подсесть ближе. — Слышал… Ты в мед хотела пойти? Ну как? — первое, что пришло в голову, озвучил Мейс. Вспоминать свою учебу в этом аду не хотелось вовсе. Только в этом году он наконец-то защитил дипломную работу, прекратив многолетнее насилие над своим телом, мозгом и жизнью в целом. — М-м-м… Да… — что-то невнятное вымолвила Алекс, не в силах обернуться в ответ. Надежды исчезали с такой же скоростью, с какой и нарастали. «Нужны лишь наводящие вопросы», — успокаивал себя Лайт-старший. — Закончила? — парень повернулся к ней, стараясь заглянуть в блуждающие очи. — Разве что один семестр, — тихо промолвила она. — Не понравилось? — ехидная нотка проскользнула в фразе Мейса. Впервые за весь разговор ее глаза были направлены на него. Она смотрела на него столь нежно, сколь и раньше. По-доброму. Совсем не так, как прежде, когда она шугалась его. — Не-е, — сказано было чуток шаловливо и даже по-детски вперемешку с хихиканьем, — я на биологический перевелась. — Интересное направление, я сам рассматривал такой вариант, — в голову пришел тот момент, когда действительно стоял выбор: повеситься после сессии или перейти на биофак, после которого ему в родном городе от родителей попадет. Тогда еле-еле была сдана сессия, и, увы, мучениям суждено было продолжиться. — Тебе нравится? — голос чуток подрагивал от возможности все испортить в один миг. — С детьми работать — не очень. Они ужасно капризны, — девушка надула губки и что-то буркнула себе под нос, явно проклятие. — Стоп. Ты учитель? — не поверил парень. — Ты же никогда не любила детей. — Ответ тот же: ровно один семестр проработала. Потом психанула и ушла из школы, — покачала головой Алекс и снова уткнулась в стакан. — Никогда не думал, что именно ты из наших станешь учительницей. — А я не думала, что ты станешь врачом, — Руссо сделала паузу, обернулась, — но мы ведь оба ошибались. — Боже, одна нервотрепка, да еще и за гроши — кому это надо? — фыркнул парень, поражаясь несмышлености подруги. — Зато я не училась там десять лет. Мейсон от неожиданности подкола засмеялся. — Ах, по больному, по больному. Не сыпь мне соль на рану, женщина. — Ты не Шун, чтобы так разбрасываться женщинами, — сказала Алекс вредным тоном, как умеет только она. Казалось, все вернулось на круги своя. Искренний смех обоих наполнил опустошенное место, как душу наполнило чувство какой-то легкости. На глазах выступили еле заметные слезы. — А знаешь, я скучаю, — внезапно сказала Алекс, прерывая веселую атмосферу. Улыбка все еще красовалась на ее лице. Алекс полностью повернулась к нему, — я все-таки очень скучаю по тебе и твоим глупым шуточкам. Это был очень неожиданный удар, словно под дых. Вроде сгнившие бабочки от одного только взгляда воскресали и вызывали необъяснимый трепет и даже судороги во всем теле. От улыбки Мейс не смог сдержаться. Именно это он в глубине своей души и хотел услышать. Непременно в другом месте, в других обстоятельствах и в другой жизни они бы поцеловались. Однако, увы, ему уже далеко не восемнадцать и даже не двадцать с хвостиком. После этого случая прошло, как-никаких, целых десять лет. Нельзя просто наплевать на этот факт и начать подкатывать к ней, особенно после всего. Мейсон прискорбно осознавал, что может ранить ее чувства одним только предложением снова сойтись и начать все с самого начала. Проще было притвориться, что ничего не было, что его бурный гормональный период всему причиной. Ну правда, кто не был придурком в свои восемнадцать? Для каждого любовь значит совершенно разное. Для кого-то, чтобы выразить чувства, необходимо море ванильных цитат; он готов чуть ли не горы свернуть, чтобы быть рядом с объектом своей симпатии. Мейсон убедился на собственном примере: любовь — это все-таки отпустить. Отпустить такого дорогого и близкого и даже не пытаться ради нее самой. «Лучше она будет считать меня мудаком и развязным бабником, чем узнает, что до сих пор улыбка не покидает меня, когда я думаю о ней», — отметил про себя Мейсон. Смотря на старую любовь, от которой могли шарики заехать за ролики, Мейсон понимал: отпустить он ее так и не смог. Единственная женщина, к которой он испытывал настолько сильные чувства, сидит прямо перед ним и находится в тех же смешанных ощущениях, что и он. Лучшим вариантом их контакта было отказаться от всего. Всего, что между ними было. Как бы это ни было грустно. Главное не свидания, не интимная близость, а то, что он после всех катастроф может сидеть с ней, смеяться, смотреть в ее глаза, трогать чуть потертые руки и игриво обнимать, наслаждаясь мимолетными мгновениями. Зачем продолжать мазохистское танго, когда ты можешь быть тем самым веселым другом, что ни о чем не парится? Правильно. — Давай все будет… так, как раньше? — Мейсон улыбнулся от двусмысленности сказанного и на всякий случай объяснил: — Еще до того раньше. — Да, конечно… — засмеялась Алекс и добавила, смотря глаза в глаза: — Ты не вернулся. Я больше не твоя, а ты — не мой. И прекрасный, по-настоящему дружеский смех заполнил бар. Объятия завершили чудесную сцену примирения бывших возлюбленных. Он больше не ее, а она больше не его. Друзья. Какое прекрасное слово, обесценивающее все то, что порой хотелось забыть.

***

Все рвение Дена исчезло, как только их взгляды на секунду пересеклись. Снова. «Черт бы побрал этих баб», — подумал Ден, нахмурившись. Уж не ожидали девочки, что при их первой встрече за десять лет Кузо оробеет настолько, что не сможет выдавить из себя абсолютно ничего, потому было решено оставить его ненадолго со своими мыслями, посвятить в подробности плана и снова отправить его к Руно — только уже мириться. Заменой резкому порыву служило молчание, которое немного разряжали звуки заднего плана. Пресловутый бэкграунд вырывался вперед своей громкой музыкой, надоедливой шумихой, искрящимися и светящимися шарами, звоном бокалов, визгливым смехом да выкриками присутствующих. Совершенно внезапно он понял, почему же так долго не звонил и всячески отмахивался даже от смски. Ему нечего было ей сказать. Вообще. В свое время Ден, уже осознавший свои чувства к юной особе, пытался уделять ей свое драгоценное внимание. Эго Победителя еще только начинало расцветать, потому ему казалось, что одно только его присутствие должно было в ней разжечь огонь страсти. Реакцией Руно не была благодарность. Даже маленькие пустячки не могли вызвать былую огненную бурю чувств и эмоций. План был совершенно прост: вместо выяснения отношений и вопроса «Я тебе нравлюсь?» Ден Кузо вообразил себя настоящим знатоком в делах амурных и прямо-таки настоящим мачомэном и решил пойти по сложному пути. И тогда Ден постановил: раз уж ни цветы, ни шоколадки, ни настойчивое приглашение в кино не действуют, то в ход пусть идет ревность. Ее всепоглощающая ревность и незамедлительно наступавшее бешенство он знал далеко не понаслышке: Дениэл с гордостью еще в двенадцать лет наблюдал за гневом Руно и лучезарно улыбался окружающим, которые находились едва ли не в ауте, будто говоря: «Вот, вот, это из-за меня». Радость сменялась безысходностью именно тогда, когда самая неприятная часть характера вспыльчивой девчушки касалась его напрямую. Но в этот раз ревность была бы катализатором его успеха: пройдет — значит, есть у нее чувства; не пройдет… А этот вариант в силу самоуверенности даже не рассматривался. Улыбочки и внимание теперь доставались окружающим ее девицам, которых он незаслуженно считал в себя влюбленными: Алекс и Мире. Если в детстве Алекс рядом с Деном была для Руно своеобразной тряпкой для быка, то Мира — эксперимент, поскольку они весьма ладили и о влюбленности последней Мисаки даже знала. Бури не последовало. Казалось, что ей совершенно все равно, что будет. На лице абсолютно не значилось никаких эмоций. Словно он ей даже не другом был, а каким-то незнакомым человеком. Даже вконец безэмоциальный Шун не выдержал и попросил держать свои чувства в узде, посоветовал просто подойти и по-человечески спросить, ибо негоже, чтобы над ним откровенно потешались все. Но, устав от бессмысленных попыток, одним прекрасным днем Ден укрылся в переулке, чтобы объясниться. Прозвучал ехидный сдержанный смешок над ситуацией. Весь азарт исчез в одно мгновение. Равнодушие заполнило тело, и казалось, что он никогда ранее не испытывал радость и счастье. Он не понимал причину происходящего вовсе. Даже почему он сюда пришел вообще. Перед ним стояли два совершенно незнакомых человека, один из которых был ему близким другом. Искренний смех Руно резко впился в грудь. Тупая боль пульсировала и отдавалась в сердце. Спина рефлекторно подвинулась к холодной стене, которая вызвала волну мурашек. Он бесшумно скатился вниз и воззрился бессмысленным взглядом на серый и скучный мир. Слезы накатили только под вечер. И причины не было, как обычно говорят: «ой, ето дождь» или «я ударился». Он просто лег на кровать, будучи совершенно без сил, и заплакал по-мужски без всхлипов, эмоциональных выкриков и вопросов. Просто взял подушку и немного намочил ее наволочку. Драго лишь молча поддержал, мысленно похлопав крылом по плечу. Грусть не прекращалась, даже усиливалась, особенно при случайном взгляде. Грустный Ден — явление само по себе было довольно необычное, поэтому вел он себя соответствующе. Он будто бы специально помогал им с Руно отдаляться: делал вид, что ее присутствие его не коробит; что она его дико бесит и вообще оскорбляет взгляды всем своим существованием. Теперь, глядя на совершенно незнакомого человека, Ден понимал: это отнюдь не его подруга, которую он когда-то шутливо сбрасывал в бассейн или с которой бродил по темному лесу. Была еще тогда маленькая надежда, что все решится. Он знал, что рано или поздно они с тем стремным парнем разойдутся, что все будет отлично. Руно непременно одумается, выберет его, и они заживут, как в сказках. Только жаль, что это была не сказка. Как только Руно Мисаки заметила, что Ден обходит ее за километр и всячески избегает ее компании, то ее быстро настигли обида и непонимание. Время с каждым годом будто бы бежало все быстрее и быстрее, разгораясь до бесконечности. Один человек сменялся другим. Мира, Эйс, Бэррон, Спектра, Вексы, Фабия, Джейк, Рен. Все, казалось бы, вечные друзья постепенно покинули постоянный круг общения, оставив после себя только приятные воспоминания. Они всегда были рады заблудшей душе друга, что утонула в своих грезах. Только один человек никогда не выходил из памяти. Только внезапная мысль о Руно возвращала его в реальный мир и заставляла грустить. Ден настойчиво думал, что проблема решится сама собой, испарится, как-то переиначится. Но вот им обоим уже шел третий десяток, а разговора так и не получилось. Поэтому сейчас он был готов перебороть себя, повернуться и совершить самый смелый поступок в своей жизни за последние десять лет (да, не включая в этот список даже спасение этого мира энное количество раз). Искренне улыбнуться. И сказать: — Хэй, Руно! В приглушенном свете ламп все еще было трудно понять, человек ли перед тобой или смутное видение прошлого. Ден почувствовал, как при очередном взгляде на незнакомо-знакомый силуэт у него перехватывает дыхание. Она — это была она. Совершенно другая и абсолютно такая же. Чужая, родная, далекая, близкая… перед ним сидела Руно. Сидела и скучающе покачивала ногой, скользя рассеянным взором по бликующим рядам бутылок за барной стойкой. Кто бы мог подумать! Сделать первый шаг оказалось труднее всего. Зато потом ноги сами понесли Дена сквозь толпу, и сознание вернулось к нему, только когда он уже устроился на соседнем стуле и бросил роковое: — Привет! Глаза у Руно были очаровательными, глубокими, а еще откровенно пьяными. Поэтому узнавание в них мелькнуло не сразу. Но едва она сопоставила лицо напротив с образами воспоминаний, на губах ее заиграла ядовитая ухмылка. — А я думала, великие герои считают ниже своего достоинства шляться по злачным заведениям в нашем захолустье. Это была Руно! Язвительная, неизменная Руно! — А я думал, — усмехнулся Ден, — прекрасные дамы местного захолустья предпочитают обходить злачные заведения стороной. Руно фыркнула. Однако продолжать беседу не стала. Мучительная неловкость начала расцветать с первых же слов — и Дена это здорово напрягло. Коротко откашлявшись, он кивнул на стакан в руке собеседницы: — Проводишь время в приятной компании? — Не самой плохой, — отозвалась та. — Могу познакомить. Реми Мартин, мой добрый друг. — Коньяку предпочитаю пиво, — хмыкнул Ден. И не успел и глазом моргнуть, как молчаливая тень-бармен пододвинула к нему наполненный до краев стакан. — Ого, спасибочки, — удивленно выдохнул он. — Солидное заведение. — И ассортимент не такой уж дрянной, — согласилась Руно. — Насчет пива, правда, не знаю: не в моем вкусе развлечение. — Слабовато? — Очень смешно. — Не часто встретишь юную леди со вторым по счету стаканом коньяка. Руно недовольно покосилась на отставленный подальше опустевший стакан. Вот ведь, глаз-алмаз! — А я ценитель, — с вызовом бросила она. — Стоящая выпивка в здешних барах — редкость. Не упускать же шанс себя побаловать. — Да ты у нас эксперт в вопросе! — восхитился Ден. — Уж не сомелье ли ты заделалась, пока меня не было? — Ах если бы… — тоскливо вздохнула Руно. — Вакансия мечты!.. Вот так подумаю: а не бросить ли все? Не пойти ли на курсы? Представь, нажираешься весь день, лицо кривишь, мол, что за отраву вы мне тут льете за миллион баксов — а тебе все аплодируют и платят притом! Может, ну ее к черту, эту мою работу? — Что я слышу! Госпожа Мисаки замыслила увольнение? Ден и Руно вздрогнули синхронно, когда к барной стойке подлетел бодрого вида молодой человек с улыбкой от уха до уха. — Кто сманил тебя из нашей конторы? — не унимался он, пихая Руно вбок. — Этот загадочный джентльмен? Как же мы будем без тебя! — Если бы этот загадочный джентльмен подсел ко мне с предложением о работе! — покачала головой Руно. — Но это всего лишь мой… старый приятель. — Во-он оно что! — понимающе протянул тот. — А что же вы со старым приятелем не танцуете? Какая радость ходить на вечеринки и сидеть в углу? — Настроения нет. — Настроения не будет в понедельник на работе, — возразил ее собеседник и вдруг стащил за руку со стула. — Давайте, давайте, ребята! Не теряйте времени зря — молодость проходит! Руно беспомощно взглянула на Дена, сама не зная, просит ли его вмешаться или зовет следом. Но Ден успел осушить свой стакан почти до дна, и ему постепенно становилось весело. Потому он резво соскочил на пол и подхватил подругу под локоть. — Ладно тебе, — шепнул он, — песня хорошая. Толпа поглотила их, пропустила сквозь себя и выбросила в центр танцпола. Перемигивавшиеся прожекторы окатили их светом, и силуэты вокруг совсем потеряли очертания. Загадочный тусовщик скрылся из виду, и они остались один на один в этом царстве теней и ритмов. — А кто это был-то? — перекрикивая пульсирующий рэйв, спросил Ден. — Да так, коллега по работе, — отмахнулась Руно. По ее лицу было видно, что она даже рада избавиться от его компании. Однако сказала она другое: — Бывший однокурсник. Славный малый, мы с ним отлично ладили в те годы. Я всегда могла на него положиться: он и с домашкой подсобить был готов, и за проекты брался, и на движе был человек не последний… Один раз, знаешь, мы на хате у ребят собирались и вдруг глядим — бухла нет! Так он вызвался сгонять до ближайшего магаза. И что ты думаешь? Район не его — заблудился с концами! Мы пытались его вывести по телефону, но он совсем заплутал, — Руно расхохоталась. — Ну мы… мы его… искать пошли всей толпой… ну так часа два искали в итоге! Ден тоже улыбнулся. Но улыбнулся своим мыслям — его вдруг охватили воспоминания, яркие до мурашек. Ночь, улица, фонарь, шум моря. Они с Руно вдвоем прутся по безлюдной набережной, ругаются и нервничают, оглядываясь по сторонам. Раз за разом с надеждой восклицают: «Вот! Щас точно направо: мы тут проходили, я вывеску помню!» И снова понуро идут дальше в бесплодных поисках своих. — Ты чего? — Руно уловила его задумчивость и даже бросила танцевать. Ден почесал в затылке: — Вспомнилось… Мы с тобой ведь тоже однажды так продолбались. — Когда это? — Ну как! Пошли гулять с ребятами, решили пикниковать на пляже… — А-а! — Ну да! И мы тогда сказали, что запомнили, где магаз был. Только ты думала, что он от набережной налево, а я — что направо. Заблудились в итоге… — Помню-помню! — Они там без нас, наверное, подохнуть успели! — А то как же! Такие лица были потом… Танцевать уже совсем не хотелось. Они остановились, слегка теснясь среди толпы, и теперь таращились друг на друга сверкающими глазами. Ден нутром чуял, как между ними начинает постепенно выстраиваться давно сожженный мостик. Камешек за камешком, слово за словом. — Хорошо хоть алкашка была, — рассмеялась Руно, утирая слезу. — Кто бы знал, что Алекс с Лили такие находчивые… Это ж надо, целый рюкзак выпивки приволочь! — К нашему возвращению там была половина рюкзака, — заметил Ден. — Неудивительно, что они все впали в детство после такой-то дозы без закуси! — Ты про водяные пистолеты, что ли? — Ну да… Стоило возвращаться, блин, чтоб тебя облили с головы до ног! — Помню, пришли, они на нас волками смотрят. Ну и я говорю, мол, если б не ты, мы бы минут за пятнадцать сгоняли… — Ну а я такой: «Да ты че? Это ты нас повела хрен знает куда!» — Чуть сумками с тобой не подрались… — А Мейс как влепит по нам из пистолета! — Ужасно просто! Руно вдруг запнулась, отвела глаза. Румянец на ее щеках стал ярче — от смеха ли, от жары ли?.. — Блин, мне так неловко тогда было, — сказала она. — Я об этом молчала, но по ночам каждый раз лежала, в потолок пялила и морозилась. Ты ж помнишь, я тут же полотенце потребовала и помчалась переодеваться. А там даже раздевалок не было, пришлось просить девчонок прикрывать. — Ну? — Я тогда без лифчика была, планировала купальник надеть по приезде на пляж. А тут такой казус — еще и вся кофта намокла. Я была готова убить Мейса и всех вас, пацанов, заодно. Хотя вы, наверное, и не успели ничего заметить. — Бли-ин! — взвыл Ден. — Такой шанс упустил! Что ж ты, Руно, так нас обломала? Руно взглянула на него с шуточным осуждением и снова засмеялась. — Никогда бы не подумала, что расскажу об этом… — Да, ты изменилась, — мягко хмыкнул Ден, с нежностью глядя на нее. И изменилась, и нет. Все такое же солнце. — И что? Какова теперь мисс Мисаки? — Руно шатко приняла игривую позу и подмигнула ему. Было видно, как ее разбирает смех. — Ты… — Ден помедлил, подбирая слова. И бросился вниз головой в пропасть: — Ты офигенная. Мгновение Руно молчала, растерянно моргая. Затем удивленно протянула: — Даже та-ак?.. — Ты и была офигенной. Всегда. Просто теперь… не знаю, наверное, я соскучился. Что имеем — не храним, потеряв — плачем. Руно с усмешкой хлопнула его по спине и приобняла, уложив голову ему на плечо. — Фигня все, — уверенно сказала она. — Не потерял ты еще никого. Вон она я, живая, настоящая. Даже потрогать можно, — и тут же глупо хихикнула: — Но не везде. У Дена закружилась голова. Они снова были рядом, снова непринужденно обнимались и казались такими же оболтусами, какими были сто лет назад. Школьные дискотеки, им шестнадцать, и сердце щемит от ласковой тоски. Руно нет до него дела — а может, есть, а может, еще как есть! А он сходит по ней с ума. Повинуясь необъяснимому порыву, он вдруг наклонился и шепнул Руно прямо в губы: — А точно настоящая? А ну как снишься? И поцеловал. Сперва ему показалось, что его пронзил разряд тока, каким вечно описывают поцелуи в бульварных романах. Но потом он понял — это был смачный шлепок пощечины. — Охренел что ли?! — взвилась Руно и замахнулась снова. Но Ден успел увернуться и теперь бессильно расплывался в самой идиотской из улыбок. В голове его билась одна единственная восторженная мысль: надо задружить.

***

В квартире на ночь глядя шли оживленные обсуждения. — Думаете, все вышло? — спросил Маручо обеспокоенно. Уж очень не хотелось представлять, как одна вспыльчивая особа сейчас лупасит Дена, пока путешествовалка не отвалится; о деликатном случае Мейса и Алекс оставалось только гадать и гадать, пока один из них сам не придет и не поведает, как кончилась встреча. — Все нормально, двести процентов, — заверила его Лили, удобно устраиваясь на кресле. — Почему ты так уверена? Руно обещала мне, что если увидит Дена, то убьет его, даже если он будет молить о пощаде, — вставила свое жестокое слово Элис. Шун прыснул. — Да-а, Руно у нас боевая особа. Это ты предугадать не смогла бы. — Ну поэтому я его отправила к ней, когда она выпьет, — сейчас Лили выглядела настоящим Шерлоком, который изучил каждую деталь и составил этот план, который лишь со стороны выглядит непродуманным и слепленным «на авось» с надеждой, что ребята не передерутся к чертовой матери. Лицо Лили само говорило: «ну все просто, че вы тут волнуетесь и ссыте кипятком, отбой паники», как лицо капитана, сдерживающего бурю. Нерадивый Шун посмел засомневаться и выставить план на посмешище одной фразой: — Она с ним не заговорит, уверен просто на двести процентов. Элис же решила поддержать подругу аргументом. — А, ну раз она пьяная, то Ден точно добьется своего, — Шун посмотрел на нее волком, она кивнула ему: — Шун, отвечаю, лучшими друзьями приедут. Разговор в гостиной быстро утих. Из коридора послышался звук бряканья ключами и смех. Непроизвольно все присутствующие повернули голову в сторону нарушителей тишины, пытаясь понять, что там за голоса, примерно мысленно пытаясь предположить исход этих комплексных «примирений». Но, к величайшему сожалению, смех и голоса растворились в повседневном шуме и суматохе, оставив ребят только со знанием того, что один голос мужской, а другой — женский. Лили таинственно заулыбалась, словно она уже все знала. Шун, заметив реакцию, ухмыльнулся, вообразив себя победителем в споре: это были точно Алекс и Мейсон. Не могла она сестру свою не узнать. Они и явились в комнату, как будто вовсе не было между ними той неприятной ситуации. Улыбались друг другу, друзьям, светлому будущему без обид и недопониманий. — А я говорил, что Руно его не простит. Сам бы тоже не простил, — с видом победителя заключил Шун. — Руно растаяла, так скажем, — многозначительно улыбнулась Алекс, — думаю, скоро будут. — Круто, — ответил Шун, не поведя бровью, но самодовольный вид уже исчез. — Ребя-ят, это, конечно, круто, что мы живем теперь вместе… — неловко начал Маручо, словно только сейчас врубаясь в происходящее: — Только комнат шесть, а человек двенадцать. — Что? — в унисон охнули все присутствующие, тоже не задумавшиеся об этой проблеме. — Таки как распределяем? Молчание служило ему ответом. Штаб-квартира явно должна была быть больше. Как сказала бы Элис, это было больше похоже на чью-то шутку: ну не могла шестикомнатная квартира за границей так напоминать ей российскую общагу-коммуналку, но, увы, все обстояло именно так. Столь бюджетный вариант хаты требовал неожиданно солидную сумму, отчего россиянка хлопнула себя по голове, все еще надеясь, что услышала шутку, а не счет за квартплату. Да, все выглядело прилично и даже больше, но сам факт, что "за такое" в Америке, в стране будущего и всего самого лучшего, требуют миллионы, просто убивал наповал. Тайком в мыслях она все еще пересчитывала свою зарплату в долларах на рубли, умиляясь своим успехам на западе, явно забывая, что квартплата будет соответствующей. Одна ванная, одна кухня и пять комнат по соседству... в такой ситуации ей точно не миновать соседства с кем-то из старых приятелей. Вопрос так и остался витать в воздухе, ожидая последних жителей сего помещения. Всем только и осталось припомнить того, кто всунул им это "детище", а они, не глядя, на энтузиазме сразу согласились и подписали договор аренды. Во всех бедах виноват Артур. Без сомнений.