***
— Дазай-кун, открытки не дарят всем подряд, а только тем людям, которых ты хотел бы отблагодарить и провести с ними следующий год, — в чопорной манере упрекал Анго, пытаясь отнять чернилы и бумагу у Дазая. Но тот был непреклонен: с полной уверенностью расписывал конверты, заполняя их пожеланиями. Неудачные открытки он благополучно откидывал в сторону, «для Мори» — им же хотелось вручить только самые аккуратные. — Стоит, наверное, нарисовать талисман года, — мерно сказал Ода, берясь за лист и перо, — корова же, верно? Сакуноске получил в ответ подтверждение, и на бумаге жизнь обретал чёрно-белый телёнок, напоминающий иллюстрацию из детских книжек. Дазай принимал набитую руку за настоящий талант (а как иначе могло быть у Одасаку?) и за самое что ни на есть доказательство его светлой души, совсем не такой, как у самого Осаму. Он в этом убедился, когда рядом с милым рисунком друга появилась тень разъярённого быка: её ужас первым заметил Анго, переводя удивлённыё взгляд на Дазая, в котором отчётливо читалось: «что это за чертовщина?» Осаму же внимательно следил за реакцией Оды: тот почему-то набросок из чёрных чёрточек не выкинул, а лишь беззлобно хмыкнул, будто принимал каракули от пятилетнего ребёнка, усердно старавшегося над попыткой в высокое искусство. Дазай принял это безмолвие за одобрение и окружил такое доброе травоядное животное полчищем свирепых теней, готовых накинуться на кого угодно ради защиты любимой коровки. Их компания, он думал, должна прийтись ей по душе и заполнить пустующее пространство на открытке целым стадом талисманов. Ода, рассмотрев намалёванный лист, убрал его в карман, боясь по случайности забыть. Для Дазая это лучшая ответная благодарность, которая выжигается шрамом на сердце. Позже он загниёт, неоднократно будет напоминать о своём присутствии. О том, что шрам никогда не затянется и бесследно не пропадёт. Что с этим Дазаю придётся смириться, ведь не найдётся ни одного врача, способного вылечить этот недуг. «Люпин» — укромная нора, где мутный свет пыльных плафонов накрывал гостей затхлой травой, где терпкий запах алкоголя не просачивался через щели старого здания, оставаясь здесь как проводник в совершенно оторванный от реальности уютный мир. И пока где-то на площади города взрывались в ночном небе фейерверки, искрились бенгальские огни в замёрзших руках горожан и разносились радостные крики, в подвальном помещении после того, как часы тихо пробили двенадцать, звенели три бокала с игристым шампанским. И казалось, что счастье было не запечатано в бумажных открытках, а сидело рядом с Дазаем, в рубашке в белую полоску и в круглых очках. Каждый прожитый день в мафии сродни хождению по тонкому канату над беспросветной пропастью, упав в которую, непременно погибнешь. И любое дуновение ветерка в твою сторону пошатнёт труднодостижимый баланс. В этом кровавом хаосе и внутренней раздробленности Дазай нашёл лишь один остров стабильности — вечера в баре, проведённые в компании Одасаку. Даже когда отсутствовал Сакагучи, в обществе трёхцветного кота и бармена всегда сидел Сакуноске с историями о скучных, по его мнению, миссиях и с будничными рассказами о происшествиях дома, полного детей. Однако для Дазая это было вознаграждение в конце дня, где надоевшая роль исполнителя и важного стратега сменялась на более приятную — простого собеседника и внимательного слушателя. Перелистывая брошюру, Дазай задержался на одной странице и изучающе поглядел на Сакуноске, а после вбросил: — Одасаку, давай на денёк смотаемся к морю, — взгляд Дазая всё ещё держался на заманчивой картинке с песчаными пляжами, — отдохнём и переночуем там же. Ода не спешил отказываться, лишь напоследок спросил, словно его вопрос способен на что-то повлиять: — Думаешь, босс даст мне выходной? — Не волнуйся об этом, — серьёзно отвечал Осаму. От стального тона в голосе и ярких огоньков предвкушения в глазах у Сакуноске не осталось выбора, кроме как без промедления согласиться. В липкий знойный день решение перебраться поближе к холодным солёным брызгам и морскому бризу оказалось верным. Покрывающая кожу мягкая прохлада умиротворяла, а замывающая следы, оставленные на мокром песке, вода успокаивала: казалось, что их здесь никто не найдёт. Прогуливаясь по пустынному берегу, Дазай всматривался в бескрайнюю синеву, простилаемую позади Одасаку; лазурное море размывало границу горизонта, сливаясь с голубым безоблачным небом. На фоне тихой глади Сакуноске смотрелся естественно. — Знаешь, а ведь упоминание моря в литературе и не такое частое явление… Сходу могу только назвать… — Ода погрузился в любимую тему, с головой окунаясь в хранимую в памяти библиотеку. Крики чаек в безлюдной тишине звучали громче обычного, подобно чугунному колоколу. Голова, почему-то, тоже становилась чугунной. — … хотя мне кажется, было бы интересно сделать море персонажем, как, например, с городами… Пылкие речи Оды походили на расплавленный воск, стекающий по слуховому проходу: слышались только отдельные фрагменты. Взгляд, словно больной в припадке, беспорядочно скользил по смуглой коже, цепляясь за участки тела, не закрытые рубашкой. «Что происходит?» — … но как и локация море хорошо, помню, у меня один сюжет для этого был… Продолжая прогулку вдоль берега, Дазай чувствовал, как ноги увязают в песке. Палящее солнце припекало макушку. Может, из-за него разгорался жар в мыслях? Из-за надвигающегося теплового удара так хотелось прикоснуться и меж с тем отпрянуть на двадцать метров назад? Осаму старательно выдавливал из себя глупую улыбку и пытался делать вид человека, не потерявшего нить разговора ещё в самом начале. — … поэтому, если я когда-то возьмусь за роман, в нём точно будет присутствовать море. — Как интересно! — неподдельно, с какой-то детской радостью в голосе произнёс Дазай. Ода, хмурясь, недоверчиво приглядывался: карий глаз застелила мутная плёнка, а дёрганные движения — признак нервозности. Но о каком волнении могла идти речь? — Одасаку, расскажи что-нибудь ещё! Нет, всё же на него смотрел знакомый несколько лет Дазай. Расположившись на ночь в традиционном доме с мезонином, поздний вечер друзья предпочли провести в уютном безмолвии: тишину иногда прерывали стук стеклянных стаканов и шум волн. Электричеством решили пренебречь, довольствуясь серебристым лунным светом. Под ним голубые глаза Одасаку, казалось, блестели, переливаясь оттенками: в холодно-ледяных радужках растекался чистый океан, но когда Ода наклонял голову чуть ниже, делая незначительные пометки в блокноте, цвет разливался зимним вечерним небом, ясным, сияющим. Белые блики были и ватными облаками, и каплями пены бушующего океана, и чайками, пролетающими над морской гладью. Чем дольше Дазай смотрел в эти глаза, тем глубже он утопал, не надеясь выплыть. Первое время Сакуноске не обращал внимание на испепеляющий взгляд напротив него, проникающий в глубь зрачков. Всему виной Ода посчитал затуманивающий разум крепкий коньяк. Осаму, конечно, редко пьянел, чаще всего оставаясь с трезвым рассудком и чёткой ясностью в глазах, но, видно, одурманивающе воздействовал чистый солоноватый воздух, без примесей выхлопов и смога фабрик. Не желая досаждать нелепыми расспросами, Сакуноске отчалил ко сну. — Добрых снов, — собираясь перешагнуть порог столовой, он остановился, услышав прорвавшуюся просьбу: — Одасаку, постой, — Дазай вытянул руку, словно пытался ухватить друга за плечо и последний раз взглянуть в спокойные глаза. Оставаться наедине с непонятными, раздирающими от неопределённости ощущениями было страшно, — ты блокнот забыл. — Но вынести хоть ещё минуту сладко-горькой истомы — невыносимо. — Да, точно… Спасибо. Ты тоже не задерживайся. — Получив в ответ кивок, Сакуноске окончательно покинул столовую. Теперь бессонная ночь становилась новым видом пыток, старый дом на берегу моря — камерой заточения, а луна, возвышающаяся над головой, — стальной гильотиной. Роли надзирателя и заключённого остались под вопросом — в любой момент они могут поменяться. Дазай потирал глаза ладонями, нажимая с напором, хотел ослепнуть хотя бы до завтрашнего дня, когда он распрощается с Сакуноске до следующей пятницы. Но неведомая сила заставила его встать, направляясь к тому же выходу. А ведь Ода всегда смотрел на него так искренне. Шаг, и он сокращал расстояние до спальни, переступая скрипучие половицы. Ода до последнего отстаивал его кулинарный талант перед ворчливым, но безусловно правым в этом вопросе Анго. Глупо, но мило. Дазай проходил мимо гостиной, где планировал сегодня обжиться. Заглядывая в пустую комнату, он на миг затормозил, будто что-то обдумывал. Но игривый, загадочный свет, ползущий по полу длинной змеёй, вёл его совершенно не туда. Ода так по-наивному бросал сочувственные и тоскливые взгляды в ответ на шутки о самоубийстве. Он единственный, кто не потакал этой маске. Придерживаясь за косяк двери, Осаму перекачивался с ноги на ногу и смотрел на растрепавшиеся по подушке волосы, слушал мирное сопение. Сакуноске засыпал быстро и крепко. Этот факт подтолкнул Дазая действовать решительнее, быстрее переступать вперёд, и через несколько шагов он стоял рядом с кроватью. Ода никогда бы так не поступил. Воздух тяжелел, покрывал кожу влажной липкой плёнкой. Несмотря на сумрачный холодок, тело пламенело, источая горячий пар. Отчего-то Дазай задержал дыхание, когда проходился кончиками пальцев по костяшкам широкой руки, и рвано, шумно выдохнул, когда прикоснулся щекой к тыльной стороне ладони. Темнота поглощала, забирая с собой эту ночь, и только надоевшее белое свечение бесчинно освещало, выставляя действия напоказ, мешало отдаться ощущениям полностью. Дазай неуверенно сжал край одеяла, опираясь на кровать, чтобы встать. Но его рука не отлипала от постели, не решая и не желая оторваться от одеяла. Осаму резко навис сверху, перемещая ладони поближе к щетинистому лицу. В голове мысли, как обезумевший рой пчёл, затмевали рассудок. Чуждое волнение поселилось в грудной клетке. Пальцы слегка, почти не прикасаясь, очерчивали острую скулу, нежно, боясь навредить. Спускаясь от мочки уха, они задержались на подбородке. Желание провести вверх, к манящим губам, почти одолело, но его быстро пресекло внезапное осознание: Дазай не достоин к ним прикоснуться. Не с такими мыслями и не в такой обстановке. Пик отвращения к себе был достигнут, когда Сакуноске, пожмурившись, разлепил веки, сонно уставившись на Осаму. — Дазай? Ты чего? — хрипло прошептал Ода. В это мгновенье в горле пересохло. Язык онемел от смешивающихся чувств страха, стыда и вины. — Одасаку… — Дазай невольно замотал головой, распахнул шире глаза. — прости, прости меня, ты всё не так… — Не знал, что ты лунатишь, — с облегчением вздохнул Ода, перебив спутанную речь, — не пугай так, а то думал последние минуты доживаю. — Он улыбнулся собственной идее быть убитым в старом доме таинственным призраком или сбежавшим маньяком, как в дешёвом триллере. Заметив, как продолжал смотреть с диким испугом в глазах на него Дазай, Ода нашёптывал: — Тихо-тихо, всё хорошо, — он всегда так успокаивал пробудившихся от кошмаров Сакуру и Косуке. «Почему ты продолжаешь видеть во мне невинность?» — назойливо крутилось в мыслях, когда Дазай бессильно рухнул на Одасаку, уткнувшись носом тому в плечо. Никто в тот момент не мог себе и представить, что всего через пару дней начнётся затяжной кошмар, под названием «Мимик», конец которого был предрешён с самого начала.***
Пересилив себя, Дазай направился к холодильнику. Он уже и позабыл о чувстве голода: оно стало таким привычным, неотъемлемой частью его жизни. Да и на голодный желудок опьянение накрывало быстрее. В холодильнике было ожидаемо пусто, только в углу спряталась бутылка скисшего молока и плесневелая долька лимона. Неплохой набор продуктов, правда смерть от него вышла бы абсолютно некрасивой и мучительно долгой, ещё и с шансом на выживание. На столе валялись квитанции о неоплаченных счетах за воду и электричество. Интересно, кто же убьёт его быстрее: домоуправленцы или посланники мафии? Деньги постепенно заканчивались, появлялись только крупные чеки за алкоголь. Половину из них Дазай и не помнил, а находил как утреннюю весточку, то в шкафу, то в кармане брюк. Всё же купить пачку тофу по скидке стоило бы. Они так и не попробовали его фирменное блюдо. Обувшись, Осаму взглянул на себя в зеркало и через секунду отвернулся: смотреть было противно на спутанные, будто скомканные волосы и на помятое лицо. Что бы сделал Ода, увидев эту картину сейчас? Отругал? Утешил бы? Или наконец-то бы понял, что вверил свою мечту не тому человеку? Напялив пальто и подняв ворот вверх, Дазай вышел и захлопнул дверь, не запирая на ключ, — всё равно там нечего красть. Всё самое дорогое уже давно забрали. Осаму плохо знал местность района и долго плутал по заснеженным улочкам. Хотя вихрь был и не сильный, казалось, что перед глазами стояла белая непроглядываемая мгла. Путеводным огнём стали дорожные знаки и красно-зелёные светофоры. А если он не найдет дорогу обратно? В теории смерть от холода — одна из самых безболезненных. Тревога, словно снежный ком, обрастала новыми слоями: внезапно пришло чувство абсолютного одиночества, откуда-то взялся страх заплутать в трёх кварталах и появилась отвратительная склизкая жалость. «Ты захлебнёшься в жалости к себе», — эти слова он когда-то говорил оборванцу-Акутагаве. Этих слов Дазай верно придерживался всю жизнь. Издалека показалась вывеска круглосуточного магазина. Поскорей бы отогреть заледеневшие руки, хотя бы пальцы. Прогуливаясь между стеллажами, Дазай выискивал ценник пониже: продуктов за пару сотен йен было маловато. И направив взгляд на хлебный отдел, он замер на месте, не веря своим глазам. Там стоял мужчина, повёрнутый спиной. Медная копна коротких волос на затылке была подобно сигнальной ракете, на плечах накинуто укороченное кремовое пальто, совсем как у него. Дазай ринулся, не видя на своём пути других посетителей с набитыми корзинками. Казалось, что появившийся перед ним образ лишь мимолётное виденье, воздушная иллюзия. Но если он упустит свой один-единственный шанс сейчас — в дальнейшем не сможет простить себе этой ошибки. — Одасаку! — схватившись за плечо, Дазай развернул мужчину лицом к себе. И озарённый надеждой Осаму тут же угас. Отдалённые черты всё же проглядывались: щетинистое лицо, даже скулы имели ту же остроту, но вот глаза… Чужие. Грязно-карие. Незнакомец сурово посмотрел на Дазая, что-то озлобленно пробурчал. Он брезгливо одёрнул плечо от перебинтованной руки. — Прошу прощения, — состроив доброжелательную улыбку, вежливо извинился Осаму, — обознался. — Пить надо меньше, — заключил мужчина и отошёл подальше от хлебного отдела. Взяв первую попавшуюся булку с нижней полки, Дазай быстро расплатился и пулей вылетел из магазина, стараясь как можно скорее оказаться в квартире. Не сказать, что тёплой или уютной — нет, но скрывающей от толпы осуждающих взглядов. По прибытии в комнатушку, Дазай завалился спать: голова гудела от холода, мышцы ныли, а истощённый организм был не в силах совладать с собой. Темнота перешла в красочный сон. Всё в нём намекало на события того рокового дня: жёлтый закатный свет пробивался через панорамные и витражные окна, освещая просторный зал с разбитыми стёклами. На ладонях — алые кляксы остывшей крови. Он вновь держал на руках холодеющее тело, кожа бледнела, а сухие потрескавшиеся губы еле-еле шевелились. Веки старались не смыкаться, чтобы в последний раз посмотреть на Дазая, попрощаться достойно, умереть перед ним благородно. Рука потянулась к узелку на бинтах. Белые ленты, порхая, пали вниз, и Одасаку наконец увидел этот упрятанный глаз. Здоровый, такой же как левый. Но уголки губ приподнялись. Это последний в жизни раз, когда Осаму настолько близок, когда его тонкая ладонь накрыла колючую щёку, а большой палец поглаживал скулу. Валяющиеся бинты напоминали белоснежное поле, на котором прорастали красные цветы — лужа крови на полу увеличивалась в диаметре. Но засыпать теперь не страшно. Дазай рывком поднялся, будто его окатили чаном кипятка. Дышал громко и прерывисто, задыхался от пережитой заново смерти. Стоячие слезы так и не скатились по щекам. В мандраже он вспоминал дословно слова Одасаку и данное ему обещание непременно всё выполнить. Иначе призрак так и не отпустит. И тогда жизнь превратится в кошмар наяву, где даже во сне не будет спасения. По окончанию вечной мерзлоты Дазай отправился в «Люпин», с твердым намерением переменить судьбу. Купленные обновки на последние деньги пестрели пастельными цветами, преимущественно бежевыми, и не были так строги, как прежние чёрные костюмы. В баре, однако, ничего не поменялось: казалось, время остановило свой ход ещё при постройке заведения. За стойкой уже поджидал проводник в новую, кардинально отличающуюся от прошлой, жизнь. И новым местом работы стало частное предприятие, «Вооруженное Детективное Агентство».***
В офисном кабинете директора Дазая познакомили с новым напарником — парень в выглаженном бежевом костюме, с острыми стрелками на брюках, с аккуратно завязанным бантом из красной ленты, в тёмной рубашке.Тёмной?
Куникида в первый же полный рабочий день создал впечатление ответственного и трудящегося человека: пришёл на работу вовремя и позже отругал Дазая за часовое опоздание, проверив всю огромную стопку документации, заставил переоформлять все глупо написанные отчёты, которыми Осаму никогда не любил заниматься, а за частые «перекуры» и отгулы на нижний этаж в кафе — наказывал удвоенной порцией работы, доходящей до уборки в шкафах. А выудив из кармана блокнот, в котором расписана жизнь по минутам, а день по секундам, Дазай не засомневался в ярко выраженных педантичных особенностях личности. Для описания перфекциониста-Доппо на ум сразу же приходили такие слова, как моралист, убеждённый скептик, прожённый педант, безукоризненный идеалист и …Безупречный человек?..
Подтверждение своего мнения Дазай нашёл уже на первой совместной миссии, когда высококвалифицированным хакером оказался мальчишка, лишившийся родителя по вине Агентства, за которым Куникида приглядывал, не упуская из виду. «Совсем как Одасаку», — промелькнуло тут же в мыслях. Сердце болезненно затрещало.