Весна в Руане

Рыночная площадь Руана пестрела людьми. Приходили по одному и семьями, сбивались в гудящую толпу вдоль края и там ютились, наполняя воздух смрадом тел. Ждали чуда, кто с верою, кто с любопытством, но почти все — с суеверным страхом. Серые немытые лица их выдавали голод и нищету. В давно захваченном городе редко случались поставки еды, зато поборы росли. В залатанных платьях, извечно усталые, они суетились, толкались, но видели мало: всё закрывали спины их соседей и английский гарнизон, кольцом оцепивший центр площади. Оставалось довольствоваться видом на верхушки трёх помостов, воздвигнутых за несколько дней до. Самый непримечательный, густо выбеленный, с вверх торчащим столбом и полностью заваленный дровами, притягивал взгляды. Здесь-то и должно было состояться действо. На двух других под балдахинами восседали люди. — Папа, папа! Это он? Бич божий? — чистый голос разнёсся над жужжанием толпы. Маленький мальчик на плечах у отца-ремесленника пальчиком указывал на помост, даже издали восхищавший роскошью платьев. Усатый ремесленник шикнул на ребёнка и постарался сильнее смешаться с людской толчеёй: на слова сына уже оглянулись несколько стражников с алыми английскими крестами на спинах. Короля Генриха, в народе прозванного хлыстом или бичом, не было среди собравшихся, да и быть не могло. Он почил вскоре после венчания со своей женой-француженкой, однако страх пред его именем надолго пережил самого правителя и ещё годы заставлял стариков креститься, а непослушных детей льнуть к материнской юбке. Впрочем, на высящихся в центре площади помостах и без него можно было углядеть немало знатных лиц. Человек сведомый наверняка бы различил потомственных английских лордов, кардинала Англии в окружении прелатов и даже французских отступников. Но и такой человек, чудом окажись среди мирян, вряд ли бы понял истинную суть троих расположившихся подле кардинала отроков: двух юношей, едва вошедших в пору возмужания, и столь же юной девицы. От ожидания делалось муторно. Сидя у ног кардинала, Англия глазами проследил, как толстый простолюдин с дитём на плечах исчезает в толпе, и перевёл взор на своих спутников. Бельгия рядом с ним выглядела взбудораженной и бледной. В сером утреннем свете глаза её воспалённо блестели, вынуждая предположить, что она опять провела ночь слезах по «братцу-Франции» — вопреки собственному лёгкому нраву и всем уговорам Англии. Десять тысяч ливров просил её герцог в награду. «Не тридцать ли серебряных? Бедный братец Фанфан!» — тихо плакала Бельгия намедни в розарии. И не ведала, что Англия слышит. Это вызывало чувство отвратительной беспомощности. Чуть дальше на скамье Голландия бросал на сестру тревожные взгляды. С некоторых пор его присутствие сделалось для Англии почти несносным: он, казалось, натыкался на того буквально повсюду. Такое соседство претило, да и Голландия, похоже, не испытывал удовольствия. Но Бельгия настояла. Ей вдруг зачем-то понадобилось постоянное общество брата, и Англии пришлось смириться, как он всегда смирялся с её желаниями. Да и разве без неё с братом, без даров герцога их Бургундского, могло свершиться ныне то, что дóлжно? С помоста вся площадь открывалась что на ладони. Англия первым заметил людское волнение у одного из выходящих на площадь проулков. Утренний воздух тронул вспыхнувшие нетерпением щёки, сердце гулко ударило в виски: всё лелеемое им должно было вот-вот свершиться. В мысли вторгся неровный голос Бельгии: — Как холодно, — белее прежнего, она обхватила себя за плечи. — Весной здесь бывают холодные ветра, — Англия хотел что-то объяснить, но собственные слова показались бессмыслицей. Не сговариваясь, они с Голландией отдали ей плащи, но Бельгия так и продолжала дрожать, кутаясь в крашеную шерсть. Англия видел, как трясутся её ладони. Но разве не её герцог выдал ему пленницу? Не по её ли с Голландией воле? Толпа заревела. Из боковой улицы появился отряд английских солдат, прочищающих путь одной-единственной телеге. Началась давка. Бельгия рядом вздрогнула, что лист, и белыми пальцами обхватила Англию за запястье. Он не стал отнимать руки. Взамен ожидаемого ликования, на него сошло оцепенение: было сложно поверить, что всё наконец свершится. Чернь внизу что-то кричала. Тёмная повозка с фигурой внутри проехала сквозь оцепление гвардии и остановилась у того из возвышений, где располагались судьи и простые священники. Сидевший на помосте для знати, Англия почувствовал, как кардинал обратился к нему по имени, но ответить не сумел. Как ему было оторвать взгляд от сжавшейся в телеге женщины? Он так боялся, что Франция успеет что-нибудь предпринять. По окрестным деревням ползли шепотки о подбирающемся к Труа отряде французских рыцарей, а шпионы докладывали, что Бонфуа давно не видели при дворе дофина. Куда ещё тот мог пропасть, как ни попытаться проникнуть в захваченный город и отбить пленницу? Но если Франция и надеялся спасти свою Деву, он опоздал. Рыночные часы пробили восемь, когда Жанну взвели на помост. Она плакала, худая и бледная, и даже с расстояния нескольких штоков было видно, как трясутся её плечи под серой тканью платья. Её опустили на колени; Жанна не роптала, лишь утирала длинными рукавами щёки. Кто бы угадал в ней теперь великого полководца? Приглашённый священник, Никола Меди, начал проповедь. Голос его, столь же однотонный как его ряса, накрыл всю площадь: — Стра­да­ет ли один член, стра­да­ют с ним все. И ежели одна лоза осквернится заразой, — пастор указал на сжавшуюся пред ним женщину, — надобно отрезать её, дабы не заразила она весь виноградник. — Широкий жест ко всем собравшимся. Жанна внимала безмолвно. Англия вперил в неё полыхающий мальчишеским любопытством взгляд: не сломается ли? Жанна боялась казни огнём, боялась так сильно, что неделю назад прилюдно отреклась от всех своих прежних слов и видений. Не отречётся ли она сегодня и от Франции с ничтожным его буржским князьком, обрёкшим её на мучительную смерть? Но Дева молчала, тихо глотая слёзы. Бельгия дрогнула, к чему-то принюхиваясь; Англия не понял сперва, но после заметил, что в людской толпе начали продавать свежие хлебцы. Все цвета понемногу теплели, пока спрятанное за тучами солнце подбиралось к зениту. Близилось время обеда. Словно выдохшись в попытке убедить окружающих, Никола Меди, наконец, закончил: — Цер­ковь ни­чего боле не мо­жет сде­лать для те­бя, Жанна. Она лишает тебя своей защиты и вверяет свет­ской влас­ти. Он отступил на шаг, оставляя её одну на краю помоста, у всех на виду. Жанна заплакала в голос. Англия задержал дыхание, ну вот же, сейчас! Ни ропота, ни воззвания к милосердию. Дева призывала Господа разделить с ней её последний миг. Поимённо она перечислила святых, а после смиренно попросила прощения у всех собравшихся, друзей и врагов, испрашивая молиться за неё после смерти. Ни единого упрёка в адрес Франции, ради которого она должна была умереть, ни слова. Англии показалось, словно что-то колючее попало ему в горло и краски вновь переменились. Какая славная. Почему она не англичанка? Ок­ру­жа­ющие пря­тали ли­ца в ла­донях, чернь вни­зу всхли­пыва­ла и мо­лилась. Навстречу Жанне, с приговором в руках, выступил епископ Кошон, на его щеках блестели слёзы. Радости, был уверен Англия, уж он-то хорошо знал, что теперь этому человеку обеспечена митра архиепископа. — Во имя Господа, аминь. Жан­на, в на­роде име­ну­емая Де­вой, спра­вед­ли­вым при­гово­ром мы объ­яв­ля­ем, что ты по­вин­на во мно­гих заб­лужде­ни­ях и прес­тупле­ни­ях. Да, справедливым. Англия почувствовал, как к нему возвращается решимость. Сколько веков они знали друг друга, Франция получал всё и всех, кого взблагорассудится. Брал, что желал, и не считался с чужим мнением. То, что Англия делает сейчас — лишь справедливое возмездие. Что до Жанны… люди слишком коротко живут и также умирают, Англия помнил и любил нескольких, немногих боялся, а большинство, как все его сверстники-государства, воспринимал что игрушки. Так велик ли грех сжечь любимую куклу своего недруга? Кошон окончил чтение: — Мы ре­ша­ем и объ­яв­ля­ем, что ты, Жан­на, дол­жна быть от­торже­на от единс­тва Цер­кви. На Деву надели красный колпак с вышитыми рукой самого Англии чертями, скрыв ей лицо. Жанна вновь зарыдала, умоляя всех присутствующих священников отслужить за её упокой по обедне. Её голос прерывался от слёз. Голландия что-то зашептал Бельгии на ухо, и Англия заметил, как та покачала головой; Голландия зашептал настойчивей. Из толпы на площади послышались жалостливые выкрики. Англия не выдержал: — Ступай с миром, ведьма! В несколько прыжков он спустился с помоста и столь же стремительно взбежал на тот, где стояла Жанна. Она была выше его на полголовы, но она была лишь человеком, и Англия без труда стащил её с возвышения. Дева не сопротивлялась, но отшатнулась, словно от чумного, едва он отпустил её. Кровь прильнула к его бледным щекам. Жанна слепо повернула голову в колпаке: — Распятье, — попросила она слабым голосом. — Дайте мне распятье. Не убивайте без креста. Палач и стоявшие рядом солдаты засуетились, зашелестев одеждой. Англия вытянул из приготовленной для костра поленницы пару прутьев и зло сунул их Жанне: — Вот! Сложи крест-накрест, и будет тебе распятье! Когда он вернулся на место, Бельгия встретила его странным взглядом: — Холодно, — произнесла она не то жалуясь, не то с упрёком, и ему вдруг сделалось неуютно от её больших бирюзовых глаз. Англия нахмурился, отводя лицо: плащ он ей уже отдал, а вина с собой не имел. — Лето ныне выдалось прохладным. И впрямь, в иные года по этой поре уже снимали бы первый урожай. Бельгия не ответила. Под крики и плач толпы Жан­ну подняли на заготовленный для казни помост и накрепко при­вяза­ли к столбу. Высокий палач со всей тщательностью проверил верёвки и громко оповестил, что вырваться и даже шевельнуть рукой приговорённая не сможет. Кто-то из лордов поинтересовался с напускной улыбкой: мол, неужто арманьякскую шлюху наконец казнят, — но судя по лицу, ему как и всем собравшимся было не по себе. Хворост разгорался медленно. Первые искры разбежались понизу, ныряя меж поленьев и перемигиваясь хищными алыми зрачками. Потом осмелели, высунули рыжие морды, принюхались и рванули вверх, лапами скребясь о брёвна. Вскоре весь помост пылал огромным трепещущим факелом. Жанна вскрикнула, лишь когда огненные языки лизнули её ступни. Привстала на цыпочки и тонко воскликнула: — Иисусе! — и потом снова, — Иисусе! Иисусе! Морозом по коже. Несколько знатных дам ладонями зажали уши, плач на площади стал громче. Чёрные клубы уже скрыли тело Жанны, а она всё продолжала кричать не своим голосом, призывая то архангелов, то Господа: — Иисусе! И некуда было укрыться от этих звуков. Англия прикусил кончик языка, щурясь от дыма. Это ничего, сказал он себе, ничего. — Иисусе! С диким, нечеловеческим надрывом, земная женщина не может так кричать. Но всё же, всё же, она была человеком — а он не был. Клубы дыма стали почти угольными, когда Жанна впервые смолкла, давая надежду, что всё закончилось. Но то был лишь временный обморок, и она закричала опять, звуками заставляя стыть в жилах кровь. Хотелось разучиться слышать. Англия сумрачно подумал, что уже не в силах подарить ей лёгкую смерть как иным приговорённым: костёр слишком высок, а дыма так много, что его стрела не попадёт. Почему-то страшно слезились глаза, верно от гари. От мыслей отвлёк слабый кашель рядом. Бельгия дрожала, кутаясь в шерсть плащей, нижнюю часть лица её полностью скрывала ткань. — Мне холодно. — Англия скорее угадал, чем услышал сдавленный шёпот. Зима и вправду выдалась на редкость суровой. С пеплом запорошённых небес спускались пушистые хлопья, медленно укрывая мостовую накидкой февраля. Англия поймал одну из таких снежинок, но стоило дыхнуть — и она растаяла горсткой золы. Он понял вдруг, отчего Бельгия прятала лицо. Запах серы и горелой плоти сделался почти невыносимым. Он не заметил, когда голос Жанны начал стихать. Её крики доносились реже и слабее, паузы между ними длились всё дольше, вселяя надежду на скорое завершение. Наконец, она умолкла. На площадь опустилась тишина, нарушаемая лишь гулом пламени да воем метели. Огромные серые хлопья кружились в воздухе, липли к волосам и одежде, и не было желания их отряхивать. Ещё какое-то время никто не смел шевельнуться, словно всё в мире замерло, растворившись в зимней пурге и странном первобытном чувстве. Заглянув глубоко в себя, Англия осознал, что это страх. Нежданно из огня, нарушая все законы мироздания, выпорхнул комочек снега. Раскинул крылья, белой голубкой покружился над костром и устремился в небеса. И Англия, наконец, догадался, отчего ему стало так страшно. Нынче он убил святую.