***
— Доброй ночи, Блейз. Императрица закрыла большую дверь, оставив дочь за ней в убаюкивающем полумраке. Её сердце сжимала, кусала злая боль. Даже укладывая дочку спать, она старалась обращаться с ней как можно аккуратнее, чтобы в случае чего вовремя отскочить. Со скрытым страхом совершала каждое движение, обделяя кроху материнской лаской. Она сторонилась своего дитяти — и это убивало её. — О, небо... Откуда на ней такое проклятие... Если бы только можно было избавиться от него... Избавиться было нельзя. Но императрица ошибалась.***
С тех пор Гардон бывал с принцессой каждый день. Он не давал ей причинить кому-либо вред или влипнуть в неприятности, следил за каждым шагом. Постоянно. С утра и до вечера. С завтрака и до ужина. Блейз имела цепкий разум — всё, чему учили наследницу престола, она запоминала с жадностью. Толковая, умная девочка. И она росла. Росла вместе с ним. И во второй раз, когда он получил вспышку огня на плечо, он не стал кричать, как и во все последующие разы. Блейз недоумевала: в её душе возникло странное чувство, которое сначала казалось ей слабостью, обманом, но детское сердце не в силах было ему сопротивляться. Потому что это было доверие. Она доверяла Гардону, без страха подпускала его к себе и ощущала, что у неё появился кто-то, кто не откажется от неё из-за её проклятия. — Вы знаете, Гардон... — уже будучи постарше, смущённо сказала принцесса. — Спасибо, что Вы не бросили меня. И Гардон понял, что другой должности ему вовсе не нужно: теперь Блейз была ему совсем как родная, а он был ей надеждой стать кем-то более, чем эспером или чудовищем. — Всё в порядке, Ваше Высочество, — ответил он. Она молчала, остановившись посреди коридора, разглядывая яркие, светящиеся на скрытом от глаз солнце витражи. — Я бы так хотела избавиться от своей особенности. — Вы уже лучше справляетесь с ней, Ваше Высочество. Может, всё не так плохо? — Я не могу жить с этим. Её Высочество и правда стала куда выше и теперь была примерно такого же роста, как её личный гвардеец. Может, даже слегка повыше. Коалы здесь отличаются низкорослостью, однако это никак не повлияло на их отношения. Про себя Гардон с нежностью и тоской думал: "Она растёт. Так быстро растёт!" — Послушайте, но ведь огонь... Он не только жжёт. — О чём Вы? Молодой гвардеец подвёл подопечную к ближайшему канделябру и осторожно потушил одну свечу. — Попробуйте зажечь её. Это был смелый поступок, который ему едва ли разрешено было совершать; однако он не мог даже подозревать, насколько важным впоследствии окажется этот урок. — А Вы уверены?.. — в ответ принцесса получила одобрительный кивок. Она сосредоточилась, постаралась умерить силу, которая всегда чересчур рьяно рвалась изнутри, и... Свеча загорелась. Маленьким, ласковым язычком. — Огонь не только жжёт... — снова сказал гвардеец. — Он греет. Принцесса зачарованно разглядывала жидкий плавящийся воск и таинственный свет горячего огонька. Вот он голубоватый у самого фитиля, вот появляется размытая оранжевая каёмка; затем, наконец — его жёлтое, почти белое тело, раскалённая плазма. Впервые она почувствовала нежность к тому, что создала. — Что, если бы Вы могли подчинить его? Использовать во благо? Что, если это не проклятие, Ваше Высочество; быть может, это Ваша сила? Преимущество? — Никто так не считает... Но Блейз тут же спросила себя: "А что считаю я?". На некоторое время она задумалась, а затем согласилась: — А Вы ведь правы, Гардон. Может, действительно правы. Он никуда не исчезнет... Я и правда не хочу чувствовать себя проклятой. И не буду. Не может быть, чтобы я была проклята. Да, точно, Вы определённо правы. Пламя моей души... Может быть, это не всегда ярость. Гардон улыбался.***
Блейз взошла на престол. Её всё ещё именовали принцессой, поскольку она всё ещё была совсем юной. Неполные четырнадцать лет — и эта хрупкая леди увязла в канцелярской работе, государственном языке и неискренних улыбках. Блейз повзрослела. Огонь подчинялся ей. Он стал её оружием, стал её защитой, стал теплом. Она всё ещё не могла по-настоящему полюбить его, но могла использовать, как хочет. Всё ещё изгой, всё ещё отстранённая ото всех, не имеющая никакого личного общества. Гардон всегда оставался её единственным собеседником. Он воспитал в ней эту силу, уже порядка десяти лет не давая ей сдаться. Принцесса уже не ощущала себя чудовищем, однако смирилась со своей одинокой участью. Даже с Гардоном она не могла говорить как с близким другом, потому что документально между ними были закреплены формальные границы. Это была та единственная деталь, которая не нравилась гвардейцу в его отношениях с принцессой: по правилам он был прислугой и не мог говорить с ней по душам, даже если она сама этого хотела. — Гардон, подойди ко мне, пожалуйста. Как же он повзрослела. Но старая печаль и несломимая решительность во взгляде никуда не исчезли. Она стала твёрже. Она не плакала. Она всегда беспрекословно сохраняла ровный вежливый тон и полную собранность. Никого больше не боялась, только закалилась — и стала непробиваемой. А он помнил, каким маленьким зашуганным комочком он встретил её впервые, когда ему самому было всего около пятнадцати-шестнадцати лет. Он скучал по ней — маленькой, прижавшейся к нему... — Нужны дубликаты этого документа, три экземпляра. Можно попросить? — Разумеется, Ваше Высочество. — Да, и... ещё кое-что. Она выдохнула и прикрыла глаза. Затем перевела их на полного ожидания гвардейца. — Не называй меня "Ваше Высочество", пожалуйста. Хорошо? — Т-так точно, в смысле, да... А что случилось? — Ничего. Просто "мисс Блейз", этого достаточно. В груди, глубоко в сердце гвардейца затеплилась нежность. Да, это и было то самое доверие. Она взглянула на него совсем дружественно, но тут же снова уставилась на стол, несколько смутившись. Для неё было непривычным нарушать собственные барьеры. Но слишком велико было желание слышать своё имя из уст единственного доверенного лица, единственного спасения от полной покинутости и одиночества.***
Блейз ушла. Неизвестный противник заполучил Изумруды Сола, и внезапно оказалось, что где-то во Вселенной существует ещё одно измерение, которое прямо сейчас сливается с их родным, как два сорта мороженого, постепенно тающих и превращающихся в странную мешанину. Принцесса ушла и настроена была более чем решительно; узнав, что реликвии, которые она в течение жизни хранила и берегла, исчезли, и это стало угрозой для всего мироздания, она впервые почувствовала страшную тяжесть такой ответственности, которую она ни с кем не могла разделить, и не у кого было спросить ни совета, ни помощи. Гардон услышал, каким твёрдым и властным может быть её голос — голос воительницы. ...И, вернувшись, она выглядела глубоко задумавшейся. Все придворные встречали её в истерике: "Ваше Высочество, да где ж Вы, дескать, пропадали?", — но не дождались никакой паники с её стороны, только лаконичные ответы, полное спокойствие. Раньше они от неё шарахались, испуганно и с отвращением цедя сквозь зубы "чудовище". Теперь она сама никого не подпускала, отрезав от себя эти позорные пережитки. Минералы вернулись на прежнее место. Мир снова был в безопасности. В безопасности была её империя. А она сама... ...Молча рассматривала всё, что было вокруг, пока не вышла наконец к панорамному окну, встретившись с огненно-рыжим, ярко-розовым, великолепным закатом, раскинувшемся брызгами, волнами и искрами по широкому, необъятному небу, кажущемуся исполинским, невообразимо огромным холстом некого Небесного Художника, таким огромным, что земля и сверкающее искристое море казались тонкими ленточками, а люди внизу — совсем крошечными. — Ты был прав, Гардон. Это не проклятие. Это моя сила, — сказала она, видя в огне неба себя. Однако не прошло и года, как снова случились неприятности. На месте Блейз любой стал бы убиваться и винить себя в новой пропаже Изумрудов, но она, при всём желании так и сделать, понимала, что это никому не нужно, и снова отправилась на поиски, пока придворные не успели наброситься на неё с расспросами и суетливыми страхами. Враг наверняка вернулся, и в этот раз его необходимо было ликвидировать окончательно. — Гардон, прежде чем я уйду, у меня к тебе личная просьба. Гвардеец сосредоточился и приготовился внимательно слушать каждое её слово. — Следи, чтобы всё было в порядке без меня. Во дворце не должно возникнуть паники. Паника здесь означает панику повсюду. Позаботься об этом, ладно? Я непременно со всем справлюсь, иначе быть не может. Береги Драгоценный Скипетр как зеницу ока! Если пропадёт он, случится худшее, что может произойти. Запомнил? Она говорила это взволнованно и наставительно. Сколько лет назад он говорил с ней так же? Уже так давно... Он всё ещё её гвардеец, он всё ещё служит ей формально, а свою нежность, похожую на братскую или отцовскую, был вынужден таить в глубине. Блейз уже взрослая. Она не нуждается в наставлениях. Только советах и защите. И даже когда он на всех парах понёсся на Южный остров, чтобы сообщить принцессе о всё-таки произошедшей пропаже Драгоценного Скипетра, он просил у неё прощения как у госпожи. И всё же это новое приключение вернуло Гардону тёплое, сладкое, но вместе с тем невыносимое, истязающее чувство ностальгии. Когда-то в юности, пока он ещё не успел вступить в гвардию и был просто мальчишкой, он как ни в чём не бывало бегал со своими ровесниками в поисках приключений и веселья. Они называли себя Кокосовым экипажем. Однако постепенно, за редким исключением, мальчишки и девчонки расходились, находя собственный жизненный путь, а на смену им приходили новые подрастающие искатели приключений. Позже, когда реликвии оказались на своём месте под усиленной охраной, Гардон пересёкся с нынешней командой. Кто-то вспомнил его как старого друга, кого-то он видел впервые. Особенно необычной оказалась девочка, постоянно приписывающая себе титул капитана; из всей компании она наиболее хорошо была знакома с Блейз, так как они всюду путешествовали вместе. Девочка была полной противоположностью принцессы, так что их дружба также была довольно удивительной. Образ Блейз начал путаться в голове Гардона. С одной стороны, она завела друзей и стала немного открытее, и это не могло не радовать. С другой стороны... Как будто наоборот. Продолжала держать дистанцию со всеми. Даже с ним, Гардоном. И это огорчало его. Может, она просто не может сократить эту дистанцию. Когда-то ведь он чувствовал себя её... Старшим. Наставником. Другом. А теперь всё совсем по-другому. Вот бы можно было изменить ход времени и вернуть маленькую принцессу... Помнит ли она того Гардона, который держал её на руках и помогал поверить в себя? Жизнь шла своим чередом.***
Пока в какой-то момент не настал день, когда Её Высочество, пережившая ещё какую-то историю, о которой никому не говорила, несколько дней ходила, будто мёртвая, смотрела в никуда и говорила даже меньше, чем обычно. И на все вопросы ответ был один: всё в порядке, просто нужно кое-что обдумать — и после этого она уходила в свою комнату и могла почти ни разу не выйти за весь оставшийся день. Сказать, что Гардон был напуган — не просто ничего не сказать, а, скорее, посмеяться. Что могло произойти с ней, что она не доверяла это ровным счётом никому — предположить было невозможно. Её не могли ранить ни физически, ни словесно — вот уж кто-кто, а Блейз может дать достойный отпор и выйти победителем. Так в чём дело? Она кого-то потеряла? Стала свидетельницей жестокой расправы? Что не так?! В какой-то момент она всё же пришла в себя. И снова был закат, и снова рыжий, и снова розовый, и снова слепящее солнце, танцующими непостоянными звёздами отражающееся в воде. В воде тоже был солнечный свет, но в то же время в воде не могло быть солнца. Он так же слепил, так же сиял, но был всего-навсего отражением. Он был, но... Блейз мерно помешивала и без того размешанный кофе. — Мисс Блейз? — в миллионный раз обратился Гардон, уже не надеясь на толковую беседу. — М? — То, что беспокоило Вас... Вы точно не нуждаетесь в помощи? — Успокойся, Гардон. Я в порядке, — длинный выдох; повисло молчание. — Просто, — она обратила взор на море. — Представь мир, в котором всё по-другому. Но ты там есть. И в то же время нет ни мира, ни тебя в нём, потому что... Она запнулась. — ...он стёрт из истории. Гардон стоял в недоумении. То ли она говорила загадками, то ли он был просто не в состоянии понять. Что было ответить? Повисла неловкая пауза. — Это слишком сложно, чтобы объяснить, — выдохнула девушка, снова переведя взгляд на чашку, из которой не было совершено ещё ни одного глотка. Снова тишина. Диалог и в самом деле вышел скомканным, как и ожидалось. — В любом случае, если Вам понадобится помощь, Вы можете на меня рассчитывать. Я выслушаю. — Благодарю, Гардон. Я доверяю тебе, но мне не нужна помощь.***
Несмотря на такую вынужденную отдалённость, Гардон был искренне горд за Блейз. Ему приходилось следить, чтобы этот донельзя честный и преданный своему долгу трудоголик успевал отдыхать. Все новости, все обсуждения доходили до принцессы в первую очередь от него. И никого она так не ценила при дворе, как его. Гардон давно выучил её эмоции. Как она мимолётными, казалось бы, ничего не значащими движениями выражала недовольство, огорчение, одобрение, равнодушие, оставаясь при этом совершенно нейтральной внешне — всё это было известно ему лучше, чем кому-либо ещё. Принцесса стала реже оставаться во дворце после окончания рабочего дня и вместо вечернего кофе стала чаще пропадать... где-то. Она никому не рассказывала, куда уходила, но всегда, возвращаясь, выглядела спокойной. Казалось, она восстанавливала там силы. И когда Гардон по привычке спрашивал: "Как Вы себя чувствуете?", он улавливал на её губах маленькую, почти незаметную, но искреннюю улыбку, и замечал, что приопущенные ресницы чуть приподнимались, а янтарные глаза, казалось, вспыхивали свежим бодрым огнём; в таком призрачном, лёгком выражении она лишь кротко отвечала: "В порядке". В голову Гардона закрадывались приятные сомнения, которые он не смел озвучить, и даже не хотел позволять себе думать об этом слишком много. Такую неосторожность, как нечаянная улыбка или лёгкий румянец, Блейз старалась себе запрещать, поскольку даже этой мелочи было достаточно, чтобы при дворе завихрили в воздухе слухи и сплетни, которые наверняка имели самую быструю скорость распространения среди всех известных учёному миру скоростей. Гардон опасался за неё, но, к счастью, ей хватало сдержанности не подавать никаких надежд на секретики перед другими придворными. Блейз наверняка даже не знала, насколько Гардону могли быть важны эти мимолётные знаки, видные только при нём, — знаки, благодаря которым он понимал: не забыто это доверие, не забыта старая дружба. И никто на свете ни за что не догадается, как он верен своей работе. А принцесса продолжала расти и взрослеть. Некогда это был котёнок на голову ниже Гардона, теперь — на голову выше. И она уважала его. Когда он хватался за рукоять меча, решительным движением со звоном вынимая его из ножен, когда готовил ароматный крепкий кофе, когда приносил документы, когда предлагал решения сложных политических проблем — она уважала его. Ни к кому из своих подчинённых она не относилась враждебно — даже к тем, кто всего несколько лет назад называл её чудовищем, а теперь наигранно улыбался, — но к нему отношение было особенным, хотя и это она не выставляла напоказ. Он гордился ею. Она — им.***
В один прекрасный день Гардону не удалось сдержать своего тепла к Её Высочеству. ...Она лучезарно улыбалась, обнажив белоснежные клыки. На щеках выступил лёгкий, мягкий румянец. Всё это время Блейз, когда она уходила из дворца, была влюблена... Влюблена! Вот и ты, одинокая девочка, оставленная всеми? Девушка, которая нашла в себе истинную силу, приобрела друзей, а теперь — чья-то возлюбленная. Ребёнок, который искренне верил, что никому никогда не будет нужен, стал взрослой личностью, которую приняли всю, полностью. Гардон едва сдерживал радость, когда шёл ей навстречу, ведя рядом с собой его. А он смотрел на дворец, на это причудливое, совсем новое и диковинное для него окружение, на украшения из живых цветов; смотрел широко распахнутыми от изумления и волнения золотыми глазами, одетый во что-то нарядное, галантное, непохоже ни на что, что ему приходилось надевать за всю жизнь. А увидев её, в прекрасном платье, с жемчужинами во вьющихся волосах, стал дышать чаще. В этой груди билось большое, горячее сердце, которому принцесса могла доверить себя без тени сомнения — их связывало такое прошлое, в которое ни за что невозможно поверить, о котором никто не знал и не мог знать. Может быть, ещё могло казаться, что в их взглядах читалась влюблённость, однако она была уже приостывшая, почти пройденная; главное, что выражали эти взгляды — любовь, истинная преданность, вечное доверие. Гардон держался изо всех сил, поддерживая официальную обстановку предстоящей церемонии. В стороне от всех прочих взглядов он обратился к ней, ни на шаг не отходящей от возлюбленного. — М-мисс... миссис Блейз... я чрезвычайно рад за Вас и горжусь Вами, я... Он не выдержал и закрыл лицо ладонью. Она опустилась на колени, чтобы смотреть ровно ему в глаза. — Тише, тише. Он утешал её так в тот судьбоносный день, когда они впервые увидели друг друга. Она обняла его — так нежно, как обнимала в далёком детстве. И стала шептать. — Спасибо, Гардон. За то, что не бросил меня. За то, что я поверила, что меня не бросят. За то, что я счастлива. Гвардеец украдкой плакал. Он хотел продолжить говорить, но не смог сделать ничего, кроме как замолчать, потому что речь становилась слишком прерывистой. Блейз освободила из объятий одну руку и протянула её избраннику, привлекая присоединиться. Здесь она чувствовала, что в безопасности. Она знала, что не останется без защиты, и сама готова была без раздумий броситься за них в самое пекло. Здесь, как нигде, было отчётливо понятно: доверие и искренняя верность — вовсе не выдумка; в мире определённо есть кто-то, кому можно себя доверить, назвать близким другом и прижать к сердцу, ласково благодаря за всю любовь, которую пришлось подарить друг другу. Может, не сразу, но такие союзники находятся. И их нельзя потерять...