***
Она вновь сидит, прикрыв глаза от лучей солнца, а он снова и снова просит девушку не шевелиться. Это происходит постоянно, в особенности в такие дни, когда солнце долго не собирается заходить за тучи или за высокие дома. Рука мужчины делает плавные, иногда ровные или же кривые движения. Кисточка в руке лежит настолько мягко, что, казалось, была буквально продолжением его руки. Возможно, если не воспринимать всё буквально, так и было. Самый юный и в то же время самый лучший художник их невзрачного городишки. Не то, чтобы он превозносил себя на какой-то пьедестал, однако же это было суждение других людей зачастую из других городов. Его хвалили как гения, платили столько, что можно было купаться в золоте, но это было совершенно не то. После очередного взмаха кистью мужчина вздохнул, после чего отложил свою ранее белую, а теперь уже измазанную в краске палитру. Пальцы свободной руки зарылись в собственные волосы цвета шатен. Его мысли прыгали одна к другой, прежде чем не остановились на очередном выводе: он, казалось, никогда не закончит рисовать её. Эта девушка… она совершенно не слушается его. Её зрачки вновь сокрыты тонким слоем век, губы слегка прижаты. Нет-нет, мужчина не был против такого варианта, ведь так даже лучше, но заявленный заказ предполагал обязательные критерии и условия: открытые глаза, рот полуулыбкой и солнечные лучи позади. — Простите, могли бы мы сделать перерыв? — раздался звучный девичий голосок. — Здесь так жарко, я боюсь, что обгорю. — Да, конечно, госпожа Айсенваль, — художник вежливо опустил голову, полностью откладывая от себя свои принадлежности. Он знал, что значит перерыв для этой юной леди. Они больше не будут заниматься ничем, кроме как прожиганием времени. — Могу ли осмелиться узнать, когда назначен Ваш следующий визит? — Если мне не изменяет память, — тонкая рука в перчатках медленно обхватила пальцами подбородок, но вскоре быстро унеслась куда-то ниже, на уровень талии. — Через три дня, сразу после традиционного бала на моё, а также моего брата совершеннолетие. Разговор более не клеился. У мужчины не было ни единой темы, про которую он мог бы рассказать кому-то уровня этой юной леди. Да, он не впервые рисует картины в особенности пышных и красивых дам по просьбам их мужей, но в основном беседа была свободной и текучей, словно река. Плавно диалог перетекал в увлекательный рассказ с одной из сторон. Но данная девушка… мужчине было трудно выразить в словах то неуловимое чувство, отголосок эмоции, которую испытывал. Иногда удавалось разговорить её, послушать какую-нибудь забавную историю из жизни, но не более. Какой-то невидимый барьер, словно тиски, незримо и незаметно давил на художника, запрещая начать повествование самому. Это была не необычная практика, потому что такие люди встречались не так уж и редко. Сказывались различия в их сословиях. Возможно, и здесь было нечто подобное. Девушка выпрямилась, выпячивая свою небольшую грудь вперёд, стройное тело, сокрытое под платьем, зашевелилось, а руки аккуратно легли на коленки. Пёстрые алые тона её одежды манили взгляд, заставляя тот бегать по юной мисс. Это было не то завороженное ощущение, которое испытывает влюблённый, но что-то близкое к этому понятию. Зелёные глаза уставились в ответ, когда мужчина вдруг взял кисть и начал делать внезапные взмахи. — Прошу, останьтесь в этом положении всего на минуту, — кратко попросил художник, продолжая мягкой частью палочки наслаивать краску. — Благодарю. Через пять минут мужчина замер, понимая, что наплыв пропал, а солнце потускнело. Близился вечер, означающий, что визит юной леди подходит к своему логическому завершению. Известный мастер встал со своего места, плавно подавая руку Айсенваль. Скоро за ней явится отец, поэтому перед его приходом всё уже должно быть готово. Красные, как спелое яблоко, волосы качнулись в такт движениям самой девушки, а её изумрудные глаза скользнули на собственный портрет. Мадемуазель издала тихий ах, когда увидела картину. Она не любитель искусства, в особенности, когда для этого приходится тратить своё время, но одновременно в противовес этому её действительно завораживал результат. Через некоторое время визит окончательно подошёл к завершению, а мужчина попрощался с аристократической семьёй. Дверь закрылась, после чего шатен выпустил воздух, собравшийся за время разлуки. Художник не мог ничего с собой поделать. От столь близкого контакта у него перехватывало дыхание, а от прикосновений замирало сердце. К горлу подкатывало что-то неясное, невероятно сладкое и в некоторой степени приторное. Нечто заставляло першить в горле, приближая к кашлю. Но он сдерживал себя, как настоящий джентльмен. Так и закончилась пятая по счёту встреча. Блейк, он же признанный мастер, принялся за уборку: стул, мольберт и краски отправились в просторную подсобку, где стоял воистину гигантских размеров холст, на который мужчина хотел потратить весь свой остаток жизни, создавая самую выдающуюся картину не только в локальных масштабах, но и в глобальных. Однако ни одна идея так и не приходила в его светлую голову. Хотя внезапно, буквально на одну-единственную секунду, в голове возник образ. Зелёные кристаллики глаз, приятно алые волосы и красное платье. Воображаемый эскиз накладывался на полотно в различных проявлениях и формах. Поза, взгляд, шарм и другие элементы прекрасных картин возникали в мыслях, пока не были сосредоточены лишь на одной. Блейк закашлялся, после чего мираж исчез. Тряхнув головой, он понял, чего теперь хотел. Девушка, что войдёт в историю. Художник, что прославится на весь мир! Недурные амбиции заиграли в груди мужчины, на чьём лице появилась легкая улыбка. Карие глаза ещё некоторое время пытались уловить то наваждение, что с подозрением явилось в его голову ранее.***
Открыв почтовый ящик, известный мастер достал оттуда всю почту. Очередной чек, прикреплённый к благодарственному письму. Ещё одно приглашение на ужин от какой-то замужней дамы. Ещё один чек. Да, всё было как обычно. Но стоило мужчине забрать с собой все бумажки с забавными марками, как его окликнули. Блейк обернулся, видя перед собой пожилого мужчину с добрыми голубыми глазами. Синяя форма и небольшой белый головной убор учтиво подсказали, что это был знакомый всем почтальон Генри. — Доброе утро, — кивнул художник в качестве приветливого жеста, как делал всегда. — И вам доброго утра, господин Блейк, — поприветствовав в ответ, старик по-доброму улыбнулся. — Поди Вы уже открыли ящик, и я не успел. — Так точно, Вы правы, — встряхнув стопкой различных писем, владелец оного продемонстрировал найденное. — Вот, Вам тут очередное приглашение, — порыскав секунду в такой же синей, как и одежда, сумке, Генри вытащил небольшой конвертик с красной маркой. — Кхем, простите, но получено поручение зачитать вслух, надеюсь, Господин не против? — Давайте. Речь не продлилась и трёх минут, как была плавно завершена. Хотя слушать старческий голос, читающий письмо юной леди, весьма… необычно. Впрочем, выразительная интонация, правильные паузы и отлично поставленный тон придавали тексту новые краски. Хотя и голосом Айсенваль было бы приятнее. Смысл не был утерян в ходе рассказа, а потому его можно было свободно обобщить: «Дорогой господин Блейк, мне необходим спутник на одну встречу, не могли бы Вы составить мне компанию?» — О-хо-хо, простите этого старика, что он родился мужчиной. Боюсь, Вам было бы комфортнее, если бы это зачитывала женщина? Может, мне стоит позвать мою ассистентку? Уверяю, её голосок не оставит Вас равнодушным. — Благодарю, но мне стоит отказаться. Не хочу смущать юных леди, — мужчины ещё некоторое время посмеялись и разошлись по своим делам. Зайдя в своё законное жилище, Блейк прошёл в гостиную, где обычно и рисовал свои знаменитые картины. Медленно ступая по полу, художник приблизился к дивану и сел на него, аккуратно открывая письмо. Оно уже было распаковано почтальоном у него на глазах, но хотелось бы увидеть содержимое собственными. Взгляд начал бродить от одной строки к другой. Секунда за секундой. Минута за минутой. Красивый и выраженный, словно уже укоренившийся, взрослый почерк исписал весь белый лист. Забавные завитушки, аккуратные линии. Таким почерком можно было писать книги… — Ах… — вырвалось с уст Блейка, когда у него снова запершило где-то в глубине горла. Он снова немного закашлялся, чувствуя, что что-то царапает стенки его плоти. Молчаливо приняв приглашение, мужчина отправился на прогулку, где должен был освежить свои мысли.***
Карета остановилась у дома Блейка, впуская оного внутрь. Кучер плавно отправился по дороге. Камешки под колёсами немного расслабляли, вводили в эдакий транс, пока мужчину везли к дому знатной семьи, из которой и выходила Айсенваль. Девушка из его свежих воспоминаний пахла розой с такими же алыми лепестками волос и зелёным стеблем глаз. Мастер на её фоне был совсем уж невзрачен, холоден и немного тосклив. Утончённые руки художника только немного были сравнимы с её. Взгляд был абсолютно разным, как и подобает живым людям, характер же… здесь было сложнее. Если точнее, то нельзя было просто так ответить, какой у человека мог быть характер. Даже если и можно это обобщить, вместив в одно слово, это был неверный ответ. Неверный ответ, даже если сам человек подтвердил бы его. Абсолютно неверный и глупый ответ. Блейк считал, что люди — это нечто более непостижимое, чем космос или океан. Даже если они найдут разгадку смысла собственной жизни, то займутся поиском следующей. И даже если они дойдут до самого Творца, то на этом всё не закончится. Они будут жаждать бесконечно набирать знания о собственной природе, расширять их. Они будут находить себя в искусстве, науке и других вещах, приговаривая: «Вот, это моё!» После чего обратят внимание дальше, приступая к новому делу. Художник мог и дальше рассуждать о людях, но карета замедлила свой ход, пока полностью не остановилась. Он вышел из средства передвижения, поправляя свою высокую шляпу и галстук-бабочку. Трость аккуратно легла в руку, после того как мужчина покинул обитую бархатом кабину. Медленно вышагивая, издавая характерное постукивание, джентельмен оказался прямо перед дверьми дома Айсенваль. Он был большим, даже больше, чем тот, в котором жил он сам. Здесь был сад, какая-то небольшая речка или что-то вроде того. Несколько представителей прислуги тут и там, словно призраки, передвигались и по усадьбе, и по наружной её части. — Доброго дня, юная леди, — элегантно приклонившись, Блейк губами коснулся гладкой ладошки девушки. — Прошу, пройдёмте. От одного лишь прикосновения першение в горле только усилилось, но кашель ещё не прорезался. На протяжении всей долгой поездки мужчина едва сдерживал себя, чтобы не начать задыхаться в поту после всех этих ощущений. Это было скорее эфемерно, нежели физически, он даже подумал, что заболел. Но температура тела была приемлемой. Лишь непонимание преследовало его всю поездку. Спустя час художник, в реверсе повторяя приветствие, проводил спутницу к ещё одному зданию. И оно, что неудивительно, было в несколько раз больше, чем дом Айсенваль. Как только они прошли внутрь, отдав верхнюю одежду прислуге, ноздри заполнил аромат какого-то терпкого парфюма хозяйки, горящий смрад алкоголя изо рта хозяина и ещё много разнообразных запахов еды на столах. Так, среди этих десятков явств стал накапливаться народ. Сначала один человек, потом два, после четыре, ещё позднее восемь. Число увеличивалось, пока зал не был полностью забит. За это время было много тем, общий язык на которые спутники смогли найти, начиная нелюбовью к оливкам, заканчивая предпочтениями в танцах. Хоть и бюджет Блейка был поменьше, чем у Айсенваль, он также ходил на такие мероприятия, правда, в меньших масштабах и несколько реже. Время тянулось сначала медленно, а после летело быстро. Так быстро, что художник не заметил, как начал кашлять, после того как внимательно пронзал взглядом уходящую к пианино девушку. Как только её пальцы плавно прикоснулись к клавишам, мужчина замер, стараясь не издавать звуков. На белоснежном платке были вкрапления крови и… алый нежный лепесток. Раздалась протяжная нота, заполонившая зал. Зрители завороженно начали смотреть на пианистку, оглядывая ту с ног до головы. Утончённая музыка и движения, аккуратные и плавные переходы, виртуозное чувство такта и ритма. В этой юной леди было прекрасно абсолютно всё. Настолько, что болело сердце. Настолько, что сдавливало горло в боли. Ноты складывались в мелодию, мелодия — в шедевр. Девушка, своей красотой убивающая мужчину, даже не смотрела на него, сосредоточившись на исполнении песни. За всё то время, что уши Блейка улавливали невероятно красивые звуки, кровь ещё несколько раз пролилась на теперь уже алый платок. Красные, розовые и градиентные листочки выходили вместе с кровью, падая на пол. Завороженный вовсе не видел этого, слушая прекрасную музыку.***
Айсенваль продолжала посещать встречи со своим личным художником, чьё лицо побледнело за последние дни. Он нахваливал её талант в области музыки, после того как игра на пианино была закончена. Мужчина хвалил её даже за то, что она явилась к нему в дом. Было… очень странно. Девушка не совсем понимала, как общаться с этим мужчиной, проявляющим излишнее внимание во время рисования. Блейк же замедлился. Кисть более не летала по холсту, а делала медленные и аккуратные движения и завихрения. Это стало ясно после того, как результат за день был в несколько раз меньше, чем раньше. Кашель художника учащался с каждым днём, и осмотр у врача сказал, что это не болезнь, стоило бы найти другого лекаря, специализирующегося на таких случаях, но он не стал. Его наваждение, прозрение не давало этого сделать. Пылающая мысль заполонила его голову, закружила и лишила ума. Айсенваль приносила небывалое наслаждение, мотивацию и любовь. Он не хотел её, не желал касаться или сближаться. Любовь художника была другой, он хотел смотреть, вечно рисуя. Картина, на которую требовалось бесконечное количество краски. Картина, на которую не хватит и десяти человеческих жизней. Блейк хотел сделать чудо света за одну. С каждым днём после встреч с юной леди кашель только усиливался, а количество лепестков только росло. Они были разными: какие-то кровавые и красные, другие розовые или алые, третьи белые и зелёные. Казалось, это была его личная палитра, с которой он работал. Они имели разную форму и размер, но ни один из них не завял с момента появления. Девушка задавалась вопросом, почему её художник так часто кашляет, после чего уходит с платком в подсобку, возвращаясь с пустыми руками, пахнущими чем-то клейким. Но ответа на интересующее она не получала никогда. Лишь добрую улыбку, такую яркую, что хотелось улыбаться в ответ. Но она этого не делала, ведь в её понимании это были деловые отношения, которые нельзя нарушать излишней фамильярностью. Так проходили дни, пока терпение отца Айсенваль не подошло к критической точке. Тогда Блейку пришлось ускорить процесс взамен на свидания от девушки. Она сначала посмеялась с шутки художника, но после поняла, что это была вовсе не шутка. Так они и стали периодически встречаться среди кустов роз и зелени в парке. Всегда в одном месте и в то же время. Мастер после прогулок стал отлучаться в подсобку много чаще, чем обычно. Несколько раз юная леди пыталась заглянуть за дверь, но ей быстро запретили это делать, она даже расстроилась. Летели дни, картина была готова на девять из десяти, а самой Айсенваль не терпелось взглянуть на конечный результат. Но вот вновь художник закашлялся, прикрываясь платком. Он вскочил, едва не сбросив мольберт, забежал в комнату и закрыл за собой дверь, складываясь пополам за ней. Кровь брызнула на пол, заливая ковёр. Деятель искусства улыбнулся, подняв глаза. Белый и пустой холст был наполнен. Десятками, сотнями и тысячами лепестков. Живая картина, из которой на него смотрела прекраснейшая из ныне живущих. Из уголка вытекла струйка крови. Блейк разрывался в приступе кашля. Алая вязкая жидкость вытекала из его горла, когда оттуда вывалился бутон с градиентными лепестками. Художник расплылся в очередной полубезумной улыбке, отрывая и наклеивая их на холст. Проводив Айсенваль, мужчина даже не обращал внимания на красные пятна, которые находились на его белой рубашке. Ему хотелось плясать и вечно смотреть на свою любовь, попутно делая восьмое чудо света. Когда дверь закрылась, очередной бутон причудливой розы с кусочком стебля с острыми шипами вывалился изо рта, наполненного алой жидкостью. День за днём шли так быстро. Блейк стал использовать собственную кровь, как краску, нанося её на некоторые лепестки. Стебли использовались как держатели и украшение вокруг холста. Художник был доволен своей работой. Он любил рисовать. Он обожал творить. Он использовал всего себя в своем произведении искусства. Мисс забрала заказанную картину, но мастер продолжал встречаться с ней, даже зная, что она за это время нашла свою любовь. Смотрел на неё, когда она проходила рядом. Наслаждался каждым мгновением, желая запечатлеть его в своей памяти на веки вечные. Творец снова дома. Он снова кашляет цветами и выливает кровь в баночку. Водит кистью, рисуя алые тона до идеала. Крепит новые лепестки между старых, делая градиент мягче, плавней и качественней. Вдруг на очередном движении мужчина замер. Его руку изнутри что-то обернуло. Кость сдавило, сжать ладонь было невозможно. Лишь короткий и хриплый стон раздался за миг до произошедшего. Художник, не принимающий заказы. Гений, работающий лишь над одним творением. Блейк больше не ходил на свидания с Айсенваль, боясь нарушить баланс их взаимоотношений. Впрочем, она сама время от времени посещала его в надежде помочь. Мужчина стал немного бледнее, из тела высасывались все соки, но он был рад. Каждый раз, видя юную леди, он понимал, что на шаг ближе к завершению своего чуда. Он чаще и чаще отлучался в коморку, пока не перестал оттуда выходить вовсе. Прошли недели, может, месяца? Она продолжала стучать в дверь бывшего знаменитым художника. Ей никто не открывал, пока она не перестала это делать. Блейк, закрытый в своей подсобке, смеялся да так, чтобы от души. Восьмое чудо света. Живая картина. Она смотрит на него, дышит окружающим воздухом. Она любит его! Правая нога и левая рука больше не шевелятся, словно их что-то связало изнутри. Возможно, это было так, но ему трудно ответить на этот вопрос. Он не выходил из дома уже очень долгое время, а его питание составляли лепестки, кровь и остатки пищи с кухни. Смотрел на холст с улыбкой, чувствуя боль по всему телу. Что-то шевелилось и прорастало. Ковыляя, живописец добрался до стола, достал перо и бумагу, принявшись за письмо. Чистые чувства, безумный бред и яркая любовь. Там было всё, о чём он думал с начала рисования портрета. День. Два. Три. Скоро придёт Айсенваль. Его разум уже плохо соображал от нехватки здоровой пищи. Он вызвал карету и отправился в дом искусства, желая запатентовать восьмое чудо света. Когда он выехал из дома, к жилищу художника приблизилась другая карета, из которой выбежала алая леди. Зелёные глаза внимательно сканировали местность, но так ничего не обнаружили. Мисс отправилась к зданию, в замочной скважине которого покоилась связка из двух ключей. Провернув один из них, девушка отворила дверь и вошла внутрь. Дом встретил её беспорядком и большим количеством крови то тут то там. Обойдя все комнаты, которые оказались открыты, стало понятно, от чего был второй ключ. Она тут же встала напротив подсобки, в которую всё время отлучалась бывшая знаменитость. Вставив ключ и повернув, девушка отворила дверь. Из комнаты тут же начал исходить кровавый смрад вперемешку с запахом свежих роз. Последний на удивление перевешивал первое. Зелёные глаза начали скользить по комнате в поисках мужчины, но его там не оказалось. Лишь один большой, больше, чем человеческий рост, холст стоял посреди помещения. Алые, зелёные, белые и розовые тона. На картине, собранной из тысяч лепестков, была Айсенваль. Дыхание перехватило. Она сглотнула холодную слюну, смотря на саму себя. Это было… смертельно завораживающее зрелище.***
Блейк, лёжа на ступеньках перед домом искусства, улыбался как в последний раз. Его работу обещали проверить в скором времени. Он взглянул на солнце, ощущая, как покалывает сердце. Покалывает изнутри. Алый с зелёным. Градиентный бутон розы пророс через его грудь, прямиком из сердца.