Самое главное

      Он не может сказать, что рассержен. Стив скорее растерян и капельку обеспокоен – именно эти чувства вызывает в нём поздний звонок, очевидно, от Эдди. Он знает, что тот сейчас на выпускном балу, на который идти не собирался, оправдываясь многочисленными несуществующими делами, но Робин и Стив путём долгих уговоров заставили поменять его своё решение. Харрингтон правда думает, что в последнем школьном праздновании нет ничего плохого – это отличный способ расслабиться после напряжённых месяцев подготовки к вступительным экзаменам (хотя он не уверен, что Мансон по-настоящему переживал, его нервы больше потрепали Крисси, взмывшая к потолку, разъярённая стая демонских летучих мышей и темнота Изнанки, освещаемая проблесками кроваво-красного света). Стив приводит множество плюсов бала, в числе которых бесплатная выпивка, море развлечений, громкая музыка, сопровождаемая нелепыми движениями подвыпивших подростков и такими же нелепыми подпеваниями. Эдди встречает гору достоинств, нахмурив брови, его взгляд говорит о том, что всё, что перечислил Стив – полная фигня, не заслуживающая его внимания, из-за чего Харрингтон чувствует себя крайне обиженным, ну, потому что, что за чёрт, куда подевалась эта весёлая усмешка на лице, которую он так любит... ой, нет, то есть ценит, вот что он имел в виду. Тогда его беспокойные мысли прерывает Робин: она ободряюще хлопает Эдди по плечу, они обмениваются взглядами, содержащих общий оттенок молчаливого понимания, секрет, о котором Стив не знает, что вызывает в нём неприятный укол ревности. — Но если всё-таки вечеринка окажется отстойной, то позвони Стиву, чтобы этот придурок всё исправил, — говорит Робин, но Харрингтон не смотрит на неё, его глаза задерживаются на лице Эдди, который, закусывая губу, улыбается, и он не понимает, как избавиться от беспокойного чувства внизу живота, тёплого, приятного, но пугающего, потому что это напоминает ему то ушедшее чувство, которое он испытывал, нежно касаясь руки Нэнси, перед тем как поцеловать. — Вообще-то я буду спать, — удаётся наконец вымолвить ему. — Вообще-то именно ты так настойчиво заставлял Эдди пойти на выпускной бал. Так что да, в случае провала будешь виноват ты. Робин ухмыляется. Стив сердится и хочет ей возразить, но Эдди опережает его: — Не буду я никому звонить. Я уверен, что всё пройдёт не так плохо. Спи спокойно, Харрингтон. Но Эдди звонит. В двенадцать ночи. Он прерывает его сон, но это даже хорошо, потому что, судя по тревожному красному свету, это должен был быть кошмар. Стив трёт сонные глаза, поднимается с кровати, не беспокоясь о том, как вздрагивает всё его тело, касаясь холодной поверхности пола. Он идёт по тёмному коридору, стараясь по пути не наткнуться на что-то, подушечками пальцев проводит по шершавой поверхности обоев и наконец находит телефон. Он искренне благодарит всех богов на белом свете, или тёмное существо на Изнанке, или кого угодно, кто причастен к тому, что сегодня родителей нет дома и они не наорут на него за это. Стив берёт трубку и прислоняется к стене, зевая: — Эдди? Это ты? — Привет, Харрингтон. Знакомый голос звучит уверенно, но он всё равно слышит, какие усилия прилагает Мансон, чтобы скрыть, что выпил не один стакан пунша. Произнесённые слова кажутся мягче, растянутей, именно такими становятся все действия и слова Эдди, когда он находится под травкой. Стиву удалось быть свидетелем такого несколько раз, правда тогда он сам был где-то далеко, в расплывчато-ярком, тёплом мире, из которого не хотелось уходить, с реальностью его связывало только жар, исходящий от тела Эдди, который сидел совсем рядом, прижавшись своим плечом к нему. Тогда он не думал о том, насколько это было странно: желание стать ещё ближе, чтобы полностью охватить бесконечное тепло, исходившее от друга, долгие молчаливые переглядывания, заторможенный взгляд Мансона, который тот задерживал на его груди, плечах, ресницах, волосах, губах. В такие моменты Стив не задумывался, он просто прервал тишину, заливисто хихикая, из-за того, что дьявол на футболке Эдди вдруг показался ему ужасно смешным или ему просто было так хорошо, что он заканчивал переглядывания, с шумом опрокидывался на кровать и продолжал смеяться, ещё более раззадориваясь от того, как приятно щекотало его грудную клетку, когда он лежал. И Мансон присоединялся к нему: ложился в паре дюймов от головы Стива на подушку, позволяя хриплому искреннему смеху вырваться наружу. Ему нравились эти звуки, которые наполняли всё пространство трейлера Эдди, смешивались с шумом ветра из окна и ослабевшим запахом травки. Но на следующее утро они вели себя, как обычно. Они оставались теми же друзьями, которые постоянно подкалывали друг друга, немного бесили Робин и болтали о всём, от того, как убого выглядел Мейсон Дай со своей новой причёской, до того, почему бы им однажды не съездить на концерт Black Sabbath. Однако обсуждений прошлой ночи они не касались, отвечая на вопросы Робин только: «Было классно», «Суперски», «Стив чуть не разбил мою лампу, думая, что это луна и решив её достать», «Эдди отвратительно громко пел, так что соседи чуть не вызвали полицию», «Почему бы тебе не составить нам компанию, Робин?». Но Робин отказывалась, и они оставались вдвоём. Это было классно, и весело, и умопомрачительно, и потрясно, и незабываемо, и... смущающе. С каждой встречей, не обязательно сопровождающейся раскуриванием травы, он временами засматривался на Эдди, что поначалу позволило шальной мысли закрасться в его голову «Мне нравится Эдди». Но Стив тут же её отверг, потому что ему всегда нравились, нравятся и будут нравиться девочки, и кудрявые длинные волосы Эдди, его красивые тёмные глаза, куча колец на пальцах и милая улыбка не заставят его поменять своё мнение. Он тяжело вздохнул, уже полностью выйдя из сонного состояния. По его рукам пробежались мурашки, и Стив очень, очень надеялся, что это из-за холода. Пожалуйста, пусть это будет холод. — Привет, как проходит выпускной? Отрываешься? — спросил Харрингтон, решив, что не будет озвучивать сразу одну мысль: «Почему ты позвонил так поздно?». Или, если быть точнее: «Почему ты позвонил мне так поздно?». — У тех, кто составлял список музыки, определённо нет вкуса. Я серьёзно, Стиви. Они отказались поставить любое из перечисленного мною, потому что это рок-музыка. Вот именно, рок, рок! Чудесный жанр, а они ставят дурацкие ванильные песенки о первой любви или те, тошнотворные, про секс в туалете... или в ванной... а, нет, не там... Стив немного теряется в линии повествования после произнесённого Эдди прозвища. Не то чтобы его так никогда не называли. Просто от Мансона это прозвучало впервые и... господи, почему это заставляет его так волноваться? — Эй, ты там? — Да-да, я слушаю, — поспешно отвечает он и слышит, как Эдди смеётся, так же как в трейлере, так же, как всегда. — Сейчас там начался медленный танец, так что я ушёл. Извини, я даже не подумал, я разбудил тебя? — Да, разбудил, но ничего страшного. Почему ты не остался на медленном танце? — Не хочу ни с кем танцевать, — фыркает Эдди. — Такого быть не может. Совсем не с кем? Я видел много красивых девушек в твоей параллели. Между ними повисает неловкое молчание, и Стив начинает переживать, что сказал что-то не так. — Если честно, я хотел бы потанцевать кое с кем, но этого человека сейчас здесь нет, — тихо произносит Эдди. Стиву настойчиво кажется, что он слышит волнение в голосе Мансона. Хотел бы он сейчас увидеть его лицо, чтобы убедиться в этом. — Да и не думаю, что кто-то из присутствующих пригласил бы меня. Фрика всегда обходят стороной, никто не захочет с ним танцевать, понимаешь? — Ты шутишь? С тобой точно хочет кто-то потанцевать! Без достаточной сдержанности он бы точно проболтался, сказав, что он совсем не против потанцевать с ним. Потому что что такого в танце? Это приятное времяпровождение вместе, которое можно рассмотреть и в дружеском ключе. Так что в желании Стива станцевать нет ничего такого, что могло бы подразумевать романтику, так ведь? — Очень мило с твоей стороны, Харрингтон, — смеётся Эдди. — С тобой всё в порядке? Что-то плохое случилось или... — Нет, всё супер, супер класс! — Но наигранный нервный смех заставляет Стива усомниться в правдивости его слов. — Просто... я хочу уехать отсюда. И у меня есть байк. И я мог бы доехать на нём. Но я могу не доехать. Он замолкает на несколько секунд, а затем произносит уже шёпотом: — Окей, на самом деле я напился. Мы немного не в ладах с моим вестибл... всте... встбля... чёрт, ты понял меня. Ты сможешь меня забрать? Пожалуйста. И от того, каким отчаянным, молящим тоном сказано это «пожалуйста», в его груди что-то переворачивается. На улице тёмная ночь, он стоит в одних широких боксёрах в пустом коридоре, переступая с ноги на ногу, чтобы не замёрзнуть, и улыбается, как идиот. Наверное, он сошёл с ума, потому что следующее, что он отвечает, явно об этом свидетельствует: — Да, конечно смогу. Не вопрос. — Спасибо, Харрингтон, — облегчённо выдыхает Эдди. — Большое человеческое спасибо. Стив быстро собирается и отправляется по знакомому пути, к школе, в которой не был уже год, но вспоминает о ней с теплом. Воспоминания обваливаются на него бесконечным потоком, пока он едет по тихому городишку, освещённому редкими фонарями: его первая любовь, первая выкуренная сигарета, первый поход к директору, который отчитывал его за разбитое окно, в которое он случайно попал баскетбольным мячом, первые серьёзные переживания, боязнь будущего и стремление понять, кто он есть на самом деле. В его памяти появляются множество лиц, некоторых он вспоминает с доброй улыбкой на лице, а от других его всё ещё берёт злость. Эдди, кстати, в мыслях о школьном прошлом появляется эпизодически, словно и не было его вовсе, словно он ходячая выдумка. В действительности же всё проще, оно лежит на поверхности – Стив его не замечал, избегал даже, потому что какое ему дело до фрика, фанатеющего по D&D и играющего в собственной группе на гитаре. Правильно, никакое. Но это в прошлом. В настоящем они друзья, Харрингтон им дорожит так же сильно, как Робин и ребятами, он чувствует себя хорошо и правильно рядом с ним. И фрик Эдди только в хорошем смысле этого слова – ему всё равно, что подумают о нём другие, он живёт так, как ему нравится, и оставляет все заботы позади. Мансон необычный, и в этом вся его прекрасная суть. Стив снова думает о взъерошенных, но мягких волосах, узких запястьях, худых ногах в скинни-джинсах и довольной улыбке, кончики губ Эдди растягиваются, он хочет до них дотронуться... оу, чёрт. «Приехал», — думает Харрингтон, замечая задумчивого одинокого Эдди, стоящего у кирпичной стенки. — «Реально приехал», — взволнованно вздыхает он, вытирая о джинсы вспотевшие ладони. Можно ли это назвать конечной точкой? Можно ли хотеть поцеловать друга по-дружески? Если бы он рассказал об этом Робин, то она точно бы засмеялась и сказала бы, что он гей. Но он не гей. А если любить и тех, и тех? Такое возможно? «Пожалуй, спрошу у неё завтра. Сейчас я должен просто отвезти Эдди домой», — решает Стив. Он открывает окно, машет из него Мансону, и тот, замечая его, лениво улыбается. Точно напился. Парень идёт шатающейся походкой, из-за чего Харрингтон тихо смеётся, а Эдди, заметив это, обиженно хмурит брови. Но смех уходит на нет, когда он оказывается настолько близко, что Стив может заметить открытые ключицы, бледные и блестящие под лунным светом. «Это издевательство», — думает он, паникуя. «Кто вообще расстёгивает три пуговицы?». Когда Мансон открывает дверь и садится рядом, он берёт всю свою силу и выдержку в кулак, чтобы в мгновенье ока собраться и принять умиротворённое, не обеспокоенное метаниями сердца выражение лица. Он чувствует, что от Эдди пахнет привычным цитрусовым одеколоном, ягодным пуншем и сигаретами. Парень ложится на спинку сидения и, прикрыв глаза, выдыхает. — Спасибо, что не бросил меня в этом апокалипсисе, — бормочет Эдди, его глаза так же закрыты. — Не преувеличивай. — Я серьёзно. Однако могу сказать, что когда за мной приехал ты, Стиви, я чувствую, что рай на земле существует! Его щёки вспыхивают, он быстро отворачивается, надеясь, что румянец не слишком заметен в полумраке. Another One Bite the Dust, ритмично раздающаяся из колонок машины, сопровождается под аккомпанемент голоса Эдди, и он, похоже, полностью уходит в себя, потому что никак не комментирует то, как Харрингтон нервно и медленно переключает скорость на коробке передач. Стив спокойно едет по практически пустынной дороге: тишину временами прерывают шумные подростки, высунувшиеся из окон побитой тачки и невпопад выкрикивающие слова песни, или злые, недовольные тем, что их сон прервали, взрослые. Харрингтон с печалью думает, что когда-то тоже был таким же шумным и беспокойным, заносчивым и самодовольным, так же встречал свежий летний воздух протянутой над спущенным стеклом рукой. Но что-то в нём поменялось. Ему хочется сказать, что он храбрый, раз прошёл через порядочное количество дерьма, но он чувствует, как тревожно сжимается его сердце, когда солнце постепенно скрывается за горизонтом и темнота обволакивает Хоукинс. Его дыхание учащается, стоит только лампочке замигать из-за неисправной проводки, он прикладывает большие усилия, чтобы успокоить ускорившееся сердцебиение после кошмаров, в которых Стив вроде бы ещё здесь, в родном городе, но успокоению приходит конец, когда застывший в ожидании воздух разрезает оглушительный протяжный рёв. Сны становятся для него прочной связью с прошлым, о котором так бы хотелось забыть. В его воображении всплывает картина спокойного города, где смерть забирает только тех, чей срок подошёл к концу, люди здесь чаще улыбаются, родители со спокойной душой отпускают детей на прогулку в поздние часы, подростки размышляют о том, как добиться успеха в баскетболе, как понравиться той прекрасной девушке или симпатичному парню, как скрыть от мамы двойку по математике и как достать алкоголь, чтобы, напившись, сидеть на берегу озера и знать, что на его дне лишь песок и камни, никакого портала на Изнанку. Стив, наверное, согласился бы на такой расклад дел, но именно произошедшие события сделали его тем, кто он есть, изменили, научили радоваться чему-то обыденному и помогли обрести друзей, настоящих друзей, с которыми не страшно поделиться тайнами и переживаниями, с которыми он чувствует себя дома. — Эй, всё в порядке, чувак? Осторожное касание к плечу выводит Харрингтона из затяжного транса. Он смотрит на Эдди и замечает на его лице выражение глубокого беспокойства. От этого в груди становится жарко. — Да, я в норме. — Хорошо. Это хорошо, — тяжело вздыхает Мансон и перестаёт трепать край пиджака. — Я уж испугался, что... ну, ты понял. — Не беспокойся обо мне. Задумался просто. Машина подъезжает к входу в трейлерный парк, но Эдди не спешит выходить, так что и рука Стива замирает на ручки двери. Парень оглядывает его внимательно, словно убеждаясь в собственных мыслях, которые озвучивает не сразу. Проходит минута, по крайней мере Харрингтону кажется, что не меньше минуты, из-за того, какой неловкой сейчас ощущается молчание между ними, и Эдди тихо спрашивает: — Ты думал про это место? «Это место» значит Ту сторону, Стив прекрасно это понимает. Он, конечно, не думает, что если поменять название, то чувство страха уйдёт. Но не спорит с Эдди и соглашается, кивая. — Я тоже иногда. И ещё не могу отделаться от мысли, что мне, по сути, открылась лишь часть всего этого мерзкого дерьма, а мне по уши всего этого хватило и я отходил целую неделю, страдал от бессонницы и шарахался. А ты и остальные ребята? Маленькие дети сражались с Монстром и выжили, не попав при этом в психушку? Просто не верится. Харрингтон вяло смеётся и жмёт плечами. Тут даже нечего сказать, он удивляется до сих пор. — А знаешь что? Зачем мы атмосферу нагнетаем? Праздник всё-таки – «Великолепный Эдди Мансон обрёл заслуженную свободу», — Стив снова смеётся, но теперь искренне, радостно, потому что не может по-другому, когда сморит на Эдди: длинные руки разведены в сторону, глаза устремлены вверх, а на лице счастливая улыбка. — Мой дядя подарил мне в честь окончания школы пластинку с альбомом избранного a-ha, так что мы можем послушать вместе, выпить и, так уж и быть, я расскажу тебе о том, как одна девушка настойчиво просила меня познакомить с тобой. — Ты слушаешь a-ha? — из всего потока слов Стив принимает во внимание только это, и Эдди напортив него хмурится. — Да, я слушаю a-ha. Какие-то проблемы? — Проблем нет, просто я думал, что тебе нравится исключительно рок. — Ты многого обо мне не знаешь, Харрингтон, — ухмыляется Эдди и подмигивает ему. И Стив уверен в том, что покраснел. И почти уверен в том, что Мансон это заметил, потому что слышит довольное фырканье рядом. «Вот чёрт», — думает он, проходя внутрь трейлера. Он без понятия, чем это всё закончится, но приятное чувство предвкушения заставляет его расслабиться, когда он садится на кровать и ждёт пока Эдди принесёт две бутылки пива. Стив, наверное, с излишней пристальностью наблюдает за тем, как Мансон подходит к кровати на нетвёрдых ногах, держа в руках стеклянные бутылки с пивом, по которым стекают капельки воды. Жажда одолевает его так сильно, что он чуть ли не выхватывает из протянутой руки бутылку и делает несколько жадных глотков, осушая бутылку практически наполовину. Всё его тело погружается в мягкое, уютное тепло, и ему хорошо, можно даже сказать, великолепно находиться здесь рядом с Эдди, который в это время сидит на краю кровати, словно именно он находится в гостях, а не Стив. Парень задумчиво смотрит в окно, неторопливо делает пару глотков, и – господи – Харрингтон не в силах перестать пялиться на то, как быстро поднимается и так же быстро опускается его кадык. То, что Эдди решил снять пиджак и подвернул рукава рубашки, делает всю ситуацию ещё более напряжённой. «Зато, — насмешливо проносится в его мыслях, — теперь я точно знаю, что мне симпатичен Эдди Мансон». Нравится, поправляет его собственный мозг. Всё-таки более точное слово, оно подходит идеально и наиболее полно описывает всю гамму чувств. Он испытывает не простое влечение, он не желает тут же наброситься на него и зацеловать до потери пульса (хотя это тоже, но, возможно, чуть позже). Эдди напротив него улыбается, с неподдельным интересом следя за танцем мотыльков вокруг лампы снаружи, горящей над окном трейлера, а сердце Стива сжимается натяжно и затем громко ударяется о грудную клетку, потому что вид, свидетелем которого он становится, – милый. Эдди милый, красивый до чёртиков в тёплом жёлтом свете, падающем на его аккуратные ресницы и густые брови. Стив хочет смотреть на счастливого Мансона бесконечно, прогонять все его страхи, крепко обнимать и... целовать. Он заглядывается на эти губы украдкой и осознаёт, что он влип, да, целиком и полностью. — Ты поставишь пластинку? — немного робко интересуется Харрингтон. Эдди выходит из раздумий, переводит взгляд на Стива и молча кивает. Он слышит до жути знакомый ритм и через несколько секунд на его лице расцветает улыбка, когда он признаёт в мелодии Take on Me. В его голове тут же всплывают воспоминания из прошлого лета, в то время он слушал только вышедшую песню на повторе: вот он гонит по шоссе, пересекая бескрайние просторы, или танцует на вечеринке, устроенной кем-то из одноклассников, и привлекает внимание многих, беспорядочно двигая конечностями, или после сражения со Злом пытается забыться и включает в Family Video песню снова и снова, раздражая этим Робин. Эдди качает головой в такт и тихо поёт. И когда он не выставляет себя дураком, что делает с частой периодичностью, то его голос звучит красиво: на некоторых нотах надтреснуто, но от этого не менее чарующе. Вскоре мелодия сменяется новой, и Эдди замолкает, ложась на подушку и подложив под голову руки. — Кого ты всё-таки хотел пригласить на танец? Почему она не пришла? Стив замечает краем взгляда, что плечи Мансона напрягаются. Неужели это настолько личный вопрос? — Но если не хочешь говорить, то ничего страшного, — решает успокоить он. — Не думаю, что ты обрадуешься, услышав это. — Почему? Как это касается меня? Если ты хотел пригласить Нэнси, то... — Не хотел я приглашать Нэнси, — перебивает Эдди, его глаза нервно двигаются из стороны в сторону, не желая встретиться с глазами Стива. — Робин тоже не... — начинает Харрингтон, но останавливается, услышав тяжёлый вздох. — Это не Робин, не Нэнси, не ещё какая-нибудь девушка из Хоукинса... Это ты, Стив. Лицо Мансона принимает похожее выражение, когда он пережил столкновение с демоническими летучими мышами. Похоже, эти слова нечаянно вырвались из него. Он собирается вскочить с кровати и, вероятно, убежать, но Харрингтон не может позволить разговору быть неоконченным, так что он хватает парня за запястье и тот разочарованно падает на кровать. — Ты хотел пригласить меня? — Харрингтон, не веди себя хоть сейчас, как тупоголовый, ты прекрасно всё слышал, — загнанно ноет Эдди и не теряет надежды вырваться из пальцев Стива. — Я просто должен был уточнить, — он мягко проводит по костяшкам запястья Мансона, из-за чего парень перестаёт наконец дёргать рукой и с недоумением смотрит на него. — Тогда пригласи меня на танец. — Ха-ха-ха, очень смешно, Стиви. Харрингтон больше не держит друга, но тот, к счастью, не уходит. Огромный спектр эмоций сменяется на лице Мансона: закусывание губ, быстрое моргание, дрожащие ресницы, тихий вздох, сорвавшийся с губ и шелохнувший несколько волосков, выбившихся из объёмной чёлки. Стив может только догадаться, что Эдди взволнован и охвачен огромной паникой, съедающий его изнутри. Скорее всего, она похожа на это: «Этот придурок наверняка прикалывается надо мной. Что, если это шутка? Да, это сто процентов шутка... А вдруг нет?». Так что Харрингтон решает положить конец его сомнениям. Стив подвигается ближе, накрывает ладонями сжатые в кулаки руки Эдди и говорит, как он надеется, успокаивающим голосом: — Я серьёзно, Эдди. И если этого не сделаешь ты, то сделаю я. Мансон ошалело хлопает глазами. Стив по-доброму смеётся. — Ты мне нравишься, — выпаливает он, но ничуть не сожалеет о сказанном. Определённо не сожалеет, потому что по щекам Эдди расползается румянец, а затем красным загораются кончики ушей. Мансон смущается ещё сильнее, замечая с какой лаской смотрит на него неотрывно Стив, и закрывает ладонями лицо. Харрингтона это не устраивает: руки Эдди, конечно, красивые, но лицо ещё лучше. Он отводит их в стороны и осторожно прижимает к кровати под разочарованный стон. — Ладно. Ла-а-а-адно, — сдаётся Мансон. — Хорошо. Могу я пригласить тебя на танец? — Конечно. Стив осознаёт, что на самом деле испытывает больше, чем обычное волнение, когда Эдди издаёт смущённый смешок, кладя одну руку на его талию, а другой сжимая его ладонь. Значит ли приглашение на танец то, что его чувства взаимны? Он надеется, что так и есть. Хотя словесное подтверждение бы не помешало. Интуиция Стива говорит о том, что он поймёт всё после танца, так что он крепко сжимает руку Мансона, ощущая, как в ответ шершавые подушечки пальцев сдавливаются сильнее. Маленькое пространство трейлера заполняется последовательными звуками фортепиано, сопровождаемого невинной флейтой. Харрингтон позволяет Эдди себя вести, несмотря на то, как комична его нетвёрдая походка. Он переживает, что Мансон случайно запутается в собственных ногах и споткнётся, так что обхватывает его крепче, чтобы удержать в несчастном случае. Парень на этот жест реагирует фырканьем и широкой ухмылкой, подходит совсем близко, и Стив может почувствовать горячее дыхание на своих губах. Он теряет опору и тонет в бездонных глазах, в которых яркими проблесками сияет счастье и, Харрингтон надеется, любовь. Стив переводит взгляд на губы и жадно облизывается. Если в начале вечера он был не готов признаться себе в том, что ему нравятся парни, то сейчас готов с уверенностью признаться, что, если это такие парни, как Эдди, он в восторге, радостном смятении и разрывается от желания коснуться столь манящих губ. Когда Стив наконец тянется к ним, Эдди с дразнящей улыбкой уклоняется и мечтательно подпевает солисту. «Это нечестно», — думает Харрингтон, продолжая копировать движения Мансона и плавно следуя за ним. В его голове за один вечер прошёлся мощный ураган переживаний, а парень над ним так бесстыдно насмехается. Возможно, он так испытывает Стива, растягивает момент перед чистым удовольствием и с наслаждением смотрит как капля за каплей уходит терпение парня. Но Харрингтон подождёт, он во всём добьётся успеха, если от него это потребуется, и губы, шепчущие слова песни в миллиметре от его губ, не сломают железной выдержки. — Touch me and give all your love to me, — голос Эдди мягкий, такой же мягкий, как и губы, наверное. Стиву пока не удалось это выяснить, но он уверен, что прав. Они танцуют ещё минуту, плавно качаясь в такт и иногда нечаянно наступая друг другу на ноги, а затем заливисто смеясь. И в тот самый момент, который так сильно наполняет его сердце радостью, что он готов вспорхнуть ввысь, Стив, бережно удерживая Эдди за талию, переворачивает его, и тот, кое-как стараясь удержать равновесие на одной ноге, оказывается застигнутым врасплох – Харрингтон близко, так близко, что мог бы уже и поцеловать, но он осторожно спрашивает: — Можно я... И Эдди касается его плеч, встаёт на обе ноги и обрывает его вопрос, приближаясь к чужим губам, шумно вздыхая, потому что – о господи, он сделал это, он только что поцеловал Стива Харрингтона. А самое главное здесь то, что Стив целует его в ответ, с той нежностью и заботой, которой ему безумно не хватало и которую он грезил получить именно от него. Харрингтон кладёт руки на щёки Мансона, не прерывая поцелуй, мягко поглаживает пальцами, а потом зарывается ими в кудрявые волосы, получая в качестве награды довольный вздох. Песня, сменившаяся на новую, уходит на второй план – сейчас есть только они, их до глупого влюблённые сердца, бьющиеся в неутомимой спешке, тёплые руки, сжимающие друг друга в объятиях, чтобы оказаться ещё ближе, и губы, целующие, тающие от ласки языков и вздрагивающие от страстных укусов. Стив улыбается в поцелуй и с гордостью считает, что стал спасителем не самого удачного выпускного Эдди. Мансон отрывается от его губ, устраивает голову на плече и ехидным голосом произносит: — Ты часто задаёшь глупые вопросы, Харрингтон, так что уточню: да, ты мне тоже нравишься. — Приятно слышать, — ухмыляется Стив. — Я сделал твой выпускной лучше, не так ли? — Можешь не сомневаться. Эдди притягивает его к себе снова, обхватывая шею руками. Они перебираются на кровать и целуются, прерываясь на короткие разговоры, а затем вновь возвращаясь к излюбленным губам друг друга. Стива больше не заботит мысль о том, что ему всегда нравились только девочки. Что ему раньше не нравились парни. Ему нравится Эдди Мансон, и это, пожалуй, самое главное.