\\\
– Матильда, Имельда, что вы будете делать, когда освободитесь от своих обязанностей в Берюрен? – Мы закончим своё существование, хэер Арахабаки. Тэцуро – бросает на них злобный взгляд. Секретарши – остаются за ним бескрылыми серафимами. Деловыми бумагами. Деловыми переговорами. Раз за разом – на проводе с прошлым. Первый месяц Тэцуро плохо спит. Он смотрит ночами на окно – за ним переливается затухающая башня. Ниже. Ниже. Ниже. Едва царапает красным по стеклу. Тэцуро снится кровь, звёзды. Снится, как он сам медленно растворяется в болезненно-ярком море. И как отец с чужими глазами – изгиб улыбки, блеск оскала – говорит ему: что пожелаешь. Угасает на грани с разумом. Отец с чужими глазами смотрит молча и не моргая. Тонкий провод тянется от него к пустоте. В тёмных катакомбах Берюрен Тэцуро встречается один на один со своим кошмаром. Десяток машин с жидким бетоном – никто и не вспомнит, никто и не узнает – закончат через несколько дней и его существование. Супекромпьютер возвышается над ним. Многотонный. Многоликий. Каждую ночь Тэцуро слышит его немой зов, ощущает его слепой взгляд. Ощущает, как его сшивают из миллионов кусков плоти – это не сложно, установить на нужное место и надавить до щелчка. А суть его существования остается единым с ним. А в вазе на прикроватной тумбочке вянут желтые цветы. Длинные тени от жалюзи полосят по стерильно-белому. Возле кровати Джузо весь в себе. Держит руку на пульсе Суйсо и прижимается к холодной щеке каждый раз, когда тот хоть немного приходит в сознание. – Джузо, ты что-то раскопал по номеру 2 и 9? Он оборачивается. Его голос маслянистыми каплями на дне раствора: – Они окопались за городом. Тянут время, чтобы пополнить энергетические заряды и завершить программу. – Завершить? – Разрушить всё. – Почему ты думаешь, что они будут нападать? – Почти десять лет в Вундербендере. – Укрепленные камеры. Физиологические растворы. Эмбрион в утробе – клетка сам для себя. – Это изоляция. – Джузо осторожно – даже ласково – касается руки Суйсо. – Это меняет людей. Если считаешь, что сможешь с ними поговорить – ты глубоко заблуждаешься. – Откуда ты это знаешь? Но Джузо не отвечает. Он оперирует фактами: – Я больше не предназначен для сдерживания ВОЕ. Мой хребет остался в той обложке. – Если бы тебе предложили выбор: быть свободным или остаться инструментом. – Тэцуро самому не нравятся собственный вопросы, но он продолжает: – Что бы ты выбрал, Джузо? Он слишком устал, чтобы юлить и ходить вокруг да около. – Сейчас? Раньше? – Не важно. – …Не важно, – повторяет за ним Джузо. Коротко кивает. – После окончания войны я ждал собственной смерти как освобождения. Награды за хорошую службу. Но не всегда получаешь то, что хочешь или что заслуживаешь. Заслуживают ли они лучшей жизни? Заслуживают ли? – перебирает в себе Тэцуро, отключая аппараты обеспечения капсул. За стеклом его копии один в один – объекты – перекошены в судорогах агонии. И таких несколько десятков этаж за этажом вниз. Тэцуро ждёт, когда опустится отметка мягкого на ощупь раствора. Забирается в капсулу. И, засучив белые рукава, хватается за мягкое холодное склизкое тело. Отвратительное, как кожа амфибии. Почти лишенное пигментации и мускулатуры – секретарши забирают из его рук объект и отволакивают к раскаленной створке утилизатора, пока Тэцуро выкарабкивается из капсулы. И процедура повторяется. По договорённости с EMS – делает свою часть работы без лишних свидетелей. И считает это наказанием для себя. Тэцуро смотрит в мутные зрачки объекта. На вживленный еще на эмбриональном этапе порт для гармонии. Стряхивает с себя упругие капли амниотической жидкости – весь промокший насквозь. Опускается в пустую капсулу и закрывает глаза. Саморегулирующаяся система. Гомеостаз. Постоянство внутренней среды за счёт своевременных реакций – ты же этого желала, Онест? Это твоя цель? – Это называется «сенсорная депривация», – говорят ему секретарши. – Многие в Берюрен её практиковали, чтобы подавить свои переживания. – Вы тоже? – Тэцуро ухмыляется. Упирается ботинком в край крышки. Но они не ведутся на его дурные показушные манеры. – Нам не мешают эмоции, хэер Арахабаки, – наклонившись к нему, чеканят они хором. – Из эмоций у нас есть только злорадство. – Злорадствуете надо мной? – И не думаем прекращать, – хлопают над ним в ладоши. И эхо отражается от стен пустой лаборатории: от черных плит, от полупрозрачных стёкол. Последние капли в ослепительном свете стекают со стенок – Тэцуро лежит в камере до тех пор, пока не начинает ощущать влагу спиной, теплоту в лёгких, а в руках – необъяснимую ватную лёгкость. Защищенный, как эмбрион в утробе. Пока ещё не клетка для себя. Он не решается задвинуть крышку, но и не торопится уходить. Матильда и Имельда не смеются. Ведь наивные юные мальчики, сами себе вырывшие могилу – совсем не смешно. Поэтому как-то раз Тэцуро у них спрашивает прямо: – А что вы можете сказать про Суйсо? Секретарши переглядываются, делают учтивый шаг назад на своих тонких протезах. Таких тонких, что, кажется, вот-вот лопнут или пробьют насквозь пол. – Ох, хэер Арахабаки, вы же не сплетничаете о человеке, находясь с ним в одной комнате – улыбаются они безликими масками. – Вы его можете спросить сами. А к нам обратиться за пикантными подробностями, – расходятся они безликими тенями. На другой стороне лаборатории обложка с тринадцатым позвоночным ангарам восстановлена до прежних функций. Но её некому обуздать. Тэцуро поднимается из камеры перед суперкомпьютером. Один на один со своим кошмаром. С ответом на все свои вопросы. Который через день сравняют с землёй. И, кажется, понимает – почему машина молчит. Не всё, что вы глядит как человек, является человеком, хэер Арахабаки, – говорит ему Онест в кошмаре, прижимая к своей груди. – В них нет ни разума, ни эмоций. Животные, научившиеся копировать себя в умах других. Смотрят на себя через отражения чужих глаз. Они считают себя человеком до тех пор, пока кто-то другой в это верит. Тэцуро видит в кошмаре: Там. В капсулах. Один в один как он. Пустые оболочки, не являющиеся людьми. Тэцуро верит, что они не могут быть ничем, кроме расходных образцов для финальных тестов гармонии. Они не могут быть личностями. Не могут стать его друзьями. К одному из них у него не когда не будет чувств, горячих. Не тёплых. Равных желанию. Ринко смеётся над ним: кажется, в твоей стране принято нанизывать на шпажки мясо. Ты создан для великой цели, Суйсо. Ты особенный ребенок, Ио. От тебя зависит будущее корпорации, Тэцуро. – Раз вы пошли на компромисс, – Оливия передаёт разведданные на бумаге, – я поделюсь с вами информацией. На едва чётких фотографиях у ВОЕ раскрыты хребты. Они стоят исполинами на руинах выжженной войной земли, кабели из их спин тянутся к. – Резервные генераторы. Их оставили на случай повторной атаки. – С ними есть оператор? – подсчитывает шансы Тэцуро. – Нет. Единственный сохранившийся модуль под защитой в Вундербендере. Отрезали от останков Эдмонда и законсервировали. Последнее время уже не обращают внимания на подобные мелочи. Тэцуро смотрит на карты, вновь кладёт перед собой снимок, вглядывается в размытые силуэты. Он видел Джузо таким: на военных карточках, пару раз в жизни. Это послушные звери – в них нет ни разума, ни эмоций – в них засела простая команда: уничтожить всё на своём пути. Десять лет в Вундербендере – три тысячи шестьсот дней, восемьдесят семь тысяч часов. Одиночества. Отчаянья. Несправедливости. – Это акт самоубийства, – отвечает ему Джузо. – На случай смерти или взятия в плен оператора. – Мы сталкивались с этим, – неоднозначно напоминает Оливия, спрятав данные в папку. – Джузо вынудили! – И что вы собираетесь делать, хэер Арахабаки? – перебивает она. Загоняет в глубокую оборону с первого манёвра. – Зачем мне такие риски? Тэцуро злобно скалит клыки. – Я воспользуюсь тринадцатым позвоночным ангаром. – Для него это – последний шанс. – Поддержу огнём Джузо. Нужно только выиграть время и вывести их из боевого режима рукой оператора. – Без Суйсо это невозможно, – рубит на корню Джузо. – Я войду с ним в контакт. – Впиться и не отпускать. Любой ценой. – Я смогу им управлять. И умалчивает: я воспользуюсь отцом. Лицо Оливии серьёзно. Ведь наивный мальчик, копающий себе могилу – не шутит. Оливия может парировать чем угодно. Буквально. Чем. Угодно. От ненадёжности. До: а не поступаешь ли ты как твоя мать, мальчик? Ты берешь только отлипшего от аппаратов жизнеобеспечения – просто удачный объект – человека и вновь скармливаешь его мозги этой головомойке?! И сам туда полезешь? Сумасшедший, – Оливия упорно молчит. Правосудие глухо и немо. Правосудие слепо на оба глаза. Правосудие ведёт Берюрен, а Тэцуро всё ещё владеет им. – Если ты облажаешься, тебя закопают с твоей корпорацией, – выдает единственный вердикт Оливия. Беспомощное правосудие. И если бы было дело только в брате Мэри, в операторе Джузо. В собственном отце. Вновь и вновь. Красное. Красное. Красное. Ниже. Ниже. Ниже. Тает время. В эту ночь Тэцуро спит и видит настоящие сны. В них болезненно-яркое море. С кроваво-красными берегами. И он – в одиночестве. Собирает в горсти кости. Больше не прячется за чужие спины. Больше не нуждается в чужой поддержке. Хочет замолить все грехи корпорации – одной молитвой. У Мэри красное от напряжения лицо. Она подключает к параллельному вспомогательному мозгу единственный порт, кабель, схожий со здоровой жесткой пиявкой. Как только – это просто, собрать из множества кусков и надавить до щелчка – коннектор встаёт вровень с портом, Суйсо покорно замирает на своём месте. Больше не висит обмякшей массой в руках секретарш. В нём не видно ни страха, ни счастья. Ничего такого. Человеческого. И даже Тэцуро до последнего надеется, что машина заговорит. Но машина молчит. И обложка в тени ядра суперкомпьютера не отвечает. – Самый необдуманный поступок в твоей жизни, пацан. Выдержишь три минуты нагрузки и станешь заикой, – несерьезно нагнетает Мэри. – Передай Виктору, что я его придушу, – шутит Мэри. – Опять оставил меня в одиночестве. – Опять оставил меня в одиночестве, – повторяет Тэцуро. И его глушит щелчок. Рука оператора – тяжелая, неповоротливая, громоздкая – не нравится Тэцуро. Он прижимает её к себе как что-то чужеродное. Чужеродное руку к чужеродному тему. И одергивает себя, чтобы вспомнить, что это не один из его ужасных красных кошмаров. Не один из тех дней в изоляции. Семь лет депривации и пустоты. Не видь в нём человека! С противоположной стороны фургона EMS Джузо наблюдает за Суйсо со своей привычной строгостью. Или страхом. Рядом с обложкой он не кажется таким чрезмерно огромным, пугающим, неестественным. Но Тэцуро старается на него не смотреть – ему самому было тяжело выдержать взгляд отца. – Соединение стабильно. Мозговая активность синхронизирована, – выдёргивает тонкий щуп планшета Мэри. Тэцуро только морщится. – Эй, как ты там? – Всё хорошо, не волнуйся за меня. – Ха! Да просто словно это ты спустя много лет. Так похож. Из-за этого я ощущаю себя старой. Тэцуро молчит на её колкость. Потому что в этом теле нет ни Виктора, ни Суйсо. Никого, кого они хотели бы в нём видеть. Но стоя один на один с Джузо он как никогда чувствует его беспрекословную зависимость. Как не движется машина без оператора. Как не клеится одно без другого. Как в его кошмарах Онест показывала на пустые тела: юный мальчик, копающий себе могилу, настало время. Отплатить тому, благодаря кому ещё живешь. Протянутая рука. Спусковой крючок. Одно нажатие. Тэцуро делает это быстро – словно делал так всю свою жизнь. За раскалённой охлаждающей системой. За дымом из дула. Он смотрит на выжженную линию земли – в горизонт. И считает – это было единственным верным решением.\\\
ВОЕ послушно возвращается в руки своего оператора, ещё не стихает гул выстрела. Шуршит ладонь по стволу – сталью об сталь, стирает пыль руин. – Мы закончили, – говорит ему оператор. Он курит. Он улыбается городу, трупам и всему тому, что произойдёт завтра. Стрелок – верен оружию до последнего. И они знают – это было единственным верным решением.\\\
Мэри пихает его в бок, и чувствует, как его руки приобнимают её, его пальцы осторожно расчесывают волосы, ложатся на подбородок. Виктор целует её в лоб, как всегда неряшливо. И улыбается ей, проведя подушечкой пальца по щеке. Мэри всё понимает, она просто молча прижимается к нему. И от этого больно им обоим. И они знают – это было единственным верным решением.\\\
В Вундербендере. Укрепленные камеры. Физиологические растворы. Вечные стальные хребты в мягких клочьях разлагающейся плоти – поверженные ВОЕ смотрят на него с ненавистью ровно до тех пор, пока он видит в каждом из них человека. Но вмиг – он отворачивается – за его спиной искорёженные инструменты. Не получаешь то, что заслуживаешь – слепые оскалы двух боевых орудий. Мы закончим своё существование – красивые тела украшающих директоров секретарей. Вечно молчащий кошмар – огромный извитой корпус суперкомпьютера. И тот, кто теперь точь в точь как он. Юный мальчик вырыл себе могилу. Параллельный вспомогательный мозг. Обложка. Модуль на правой руке. Тэцуро уже несколько лет видит своего отца в отражении – не только чужих глаз. Изгиб улыбки, блеск оскала – отец говорит ему: что пожелаешь. Болезненно-яркое море. Кроваво-красные берега. Одиночество собирает в горсти кости и больше не прячется за чужие спины, больше не нуждается в чужой поддержке. Тэцуро говорит им: – Что пожелаешь. И всё ещё считает – это было единственным верным решением.