Право на ошибку

      Отягощенное сомнениями ожидание, выпытывает изнутри, побуждая ходить по тусклому помещению подъезда, в ожидании своего приговора. Тот, что вынесет, она, огласив вердикт его испачканной совести.       Жужжащее чувство тревоги не покидало ни на минуту, призывая крепко сжимать губы и в нетерпении выхватывать утяжеленный воздух. Они не виделись долгих, мучительно долгих, три месяца. В душе он действительно не понимал чего ожидать от этой встречи и от этого разговора. Да и вообще, зачем он тут? Для чего? Он с трудом мог соединить пазлы их коверканных отношений. Но от чего то пришёл, поджидая ее возле дверей дома. Потому что скучал. Болезненно. Жарко.       Он стискивает перед собой холодные руки, прислушиваясь к гулким шагам, что кажется, были двумя пролетами ниже. Ноздри с шумом втягивают воздух, словно, пытаясь унюхать ее ни с чем не сравнимый аромат, а глаза хаотично пытаются выхватить ее аккуратную фигурку идущую к нему на встречу. И он ее видит; вышагивающую с понуро опущенной головой, шаркающую подошвой белых кроссовок.       Он терпеть не мог этот звук, и всякий раз когда она его игнорировала, в ответ на его замечания, он сокрушался. Всегда. Но не сегодня. Сегодня он лишь улыбнулся ее раздражающей привычке. Соскучившись за всеми ее несносностями. Шаги затихают. Дыхание прерывается.       Воздух со свистом вылетает через стиснутые зубы, когда он отчетливо чувствует, нет не слышит, а именно чувствует, её присутствие позади себя.       — Андрей?       Под кожу забивается страх. Лишь немного подпитанный лёгкой ноткой храбрости, той самой, которая сподвигла его приехать к ней.       — Понимаю, уже, не ждала.       Гребаная приставка «уже» разрезает слух, неприятно отдавая чем-то невозвратимо упущенным. Он рискует вглядываясь в ее изумлённый, встревоженный взгляд. Понимая, что его возможность, жалкая попытка исправить свои огрехи подкралась к нему с вызовом, с лозунгом: «действуй здесь и сейчас»       Её хрупкое тело выделяется слишком ярко на фоне обшарпанной подъездной стены. Исхудавшая, с глазищами на пол лица, и судорожно подпрыгивающими плечами, она неотрывно смотрела на него, кажется не веря собственным глазам. Хроническое, в последнее время, сожаление о содеянном, цепко саданули порезом, устремляя в душу поток самобичевания.       Она так и не имела сил пошевелиться. Ровная, молчаливая, едва вдыхающая тяжёлый воздух, она остаётся стоять на месте, сжимая щуплыми пальчиками ручки от сумки. Он ступает к ней на несколько шагов, мониторя ее неоднозначную реакцию. И совершенно теряется в своих догадках, когда она стрелой проносится мимо него, оставляя за собой шлейф его любимых духов.       Распахивает небольшую сумочку; отдел за отделом, в отчаянной попытке найти ключи, кусает губы, хмурит брови и густо краснеет, чувствуя на себе его забирающейся под кожу, взгляд. Ей кажется, что она спит, и стоит ей крепко зажмуриться как все это канет в никуда. И не будет оживших болью воспоминаний, тех самых месяцев разлуки, когда он уехал, так грубо задевая ее рвущееся в тоске сердце.       Но это лишь иллюзия, попытка найти для самой себя возможность удержаться на размягченных, ватных ногах, которые кажется спешили ее подвести, перестав удерживать шаткое тело. Он здесь. И это данность.       Связка ключей падает на пол с характерным звуком, вытаскивая из ее закоренелого молчания злостное «черт». И они опускаются вниз почти одновременно, устремляясь вовсе не к лежащими в ногах ключам, а друг к другу, практически ударяясь носами. Соприкасаясь пальцами, ее ледяных, и его обжигающих рук.       Громко. Её дыхание слишком отчетливо стучало в висках, а пальцы невыносимо кололо от секундного прикосновения. Она так стремительно отскакивает в сторону, что внутри, где — то под желудком собирается липкое ощущение разочарования. Он продолжает жадно вдыхать сладкие остатки её запаха, который совсем недавно окутывал его с головы до ног, нервно облизывая полные губы.       Ситуация звенела глупой бессмыслицей; сейчас она войдёт в дверь, захлопывая ее за собой, а что дальше? Раздражающая нерешительность выедала. Подобна маленькой голубке, она становится возле раскрытой двери, перебирая пальчиками на руках.       — Проходи. Голос почти не слушается, отдавая хриплым эхом в стенах подъезда. И он хочет ей восхищаться. Нет — он восхищается, ее выдержке, и сильному духу. Он так бы не смог. Он и сейчас с трудом может. Удерживая внутри баланс.       Хочется выстроить четкий план того, что он ей скажет, как оправдает свой несносный поступок, как залечит ей раны. Но стоя на подкашивающихся ногах, он лишь безотрывно всматривается в родные черты лица, не веря своему счастью. Он проходит за ней в глубь квартиры, останавливаясь на порожке кухни, попутно зачесывая к затылку пряди волос, пытаясь наконец собрать в кучу разлетающиеся и бьющиеся друг об друга мысли.       В руках гремят чашки, холодное свечение люстры неприятно режет глаза, а ее тонкие пальчики поочерёдно вскрывают чайные пакетики, сопровождая это действие, нервным дрожанием рук. Звенящая тишина выжигает, а ее хрупкие косточки выглядывающие из-под ткани домашней футболки, выцарапывают ещё одну борозду, осознаваемой им вины.       — Давай помогу, — ему хочется ей оказать поддержку, ту, что не оказал три месяца назад. Тельце вытягивается ещё сильнее, выделяя ее болезненную худобу. А «погнутая» совесть все ещё отчаянно твердит, что все можно исправить.       Болезненно вспоминается окрашенный горечью день, когда он решил, что самое лучшее, что можно сделать после их срыва друг в друга — это уехать. И вновь становится мерзко, и противно от самого себя. И все что он сейчас может, это вновь коснутся ее тонких, словно ниточки, пальчиков. Твоя работа, полюбуйся, придурок.       Яркий свет люстры давит в глаза, сжимая судорогой крепкий затылок. Ему нужна темнота, и она рядом. Чтобы выцеловывать, извиняться и крепко сжимать ее на своей груди.       В рёбра наотмашь бьет большой пласт боли, перехватывающий дыхание где — то под горлом. Он не может себе этого позволить, это несусветная наглость. Все кажется до жути плачевным и не имеющим смысла, когда они сидят в полной тишине уже десять минут, упираясь взглядом в досточки ламината.       Осторожный взгляд касается ее плотно сведённых коленок, и рук, что крепко сжимали кружку стоящую на оголенной коже не тронутой, за прошедшее лето, загаром.       — Как ты? — хочется выругаться прям в слух, на собственный глупый вопрос. Как она? Разве не видно? От одного ее растерянного взгляда, он идёт камнем на дно, до побелевших костяшек сжимая руку в крепкий кулак.       — Как —то, спасибо.       Горькая усмешка наползает на лицо, а губы испускают судорожный выдох. Нет, это в корень не правильно.       Он подрывается слишком резко со стула, сгребая ее в свои руки, и жадно дышит ею, её макушкой, пока она тихонько сжавшись от безвыходности, выдыхает ему в районе груди, туда где рвётся загнанное сердце. Он зашёл с козырей, почти уверенный в том, что ее как и прежде, волнует его близость. Почти не ошибся.       — Зачем это все? Мурашками под кожу проникают ее слова, замедляя движение тонких, гладящих ее затылок, пальцев.       — Без тебя не получается, Саш.       Внутри что-то круто скрутилось, когда он почувствовал её тонкие ладошки у себя на лопатках, и то как она приподнялась на носочках к его шее, проводя по изгибу кончиком носа. Она будто приветствовала его, спустя долгое время, вновь изучая когда — то изученные вдоль и поперёк сантиметры.       Он не выдерживает первым, захватывая в ладони ее лицо, гуляя губами по нежной коже лица, зацеловывая глубокие дыры. Пытаясь. Всхлип. Черт. Слезы.       Те самые, которых он боялся, за которые изжирал себя пока был вне ее досягаемости. А сейчас она поломана, ранена, и явно запугана. И плачет. Снова. Он останавливается возле уголка ее рта, с наслаждением вдыхая тот самый запах, что въелся в его обоняние, тот самый что он в легком помутнении пару раз чувствовал в толпе. Нет, не так. Лишь хотел чувствовать. Иллюзия, рисованный мираж. И все, что ему остаётся, это держать ее в своих руках, утирая влажные дорожки слёз.       — Может не стоит? ­ Её тихий, неузнаваемый голосок проскальзывает в сознание, разбивая внутри последнюю хлипкую надежду. Он все так же всматривается в ее полные отчаянья глаза, то и дело перебрасывая взгляд на слегка приоткрытый рот. Замечает влагу собравшуюся на нижней губе, и сладко облизывается, вспоминая её неповторимый вкус. И он может его потерять. Раз и навсегда. Или уже…       Головой он отрицательно машет, крепче вжимаясь руками в бархат кожи. Нет, нет. Не так просто. — Не прогоняй…       Он сам удивлён тому какой хриплый и молящий оттенок приобретает его голос. — если я ещё что-то значу для тебя, оставь надежду. Ещё один всхлип у него на груди. И руки крепко сжимающие ткань белоснежной футболки.       — Мне было так сложно без тебя, так пусто, Андрей! Зачем оставил, зачем пришёл?       Крик отчаянья срывается ему под подбородок, а покрасневшие глаза взирают на него с осуждением и судорожной болью. Прядь её волос, ложится в его пальцы, а губы опускаются к уголку ее рта, проходясь кончиком языка по краю. Вдох. Выдох.       Рваное дыхание, идущее к нему на встречу, и сладостно им проглатываемое, дурманит похлеще выдержанного вина. Он слизывает ее вкус, ее запах, где- то отдалено допуская мысль, что это лишь сон.       Она льнет к нему в плотную, вжимаясь в его губы с нескрываемой тоской и жадностью, касаясь его щеки солёной влагой. Наваждение окутывает с головой, а губы еле слышно проталкивают в её рот слова благодарности. За прощенье. За шанс.