Давай посмотрим на твой первый снег.

Не так часто я мог провести с тобой время. Не так часто мы оставались наедине друг с другом. Но во время одного лучшего зимнего дня, нам удалось это сделать. День неумолимо двигался к своему логическому завершению: солнце садилось, прячась за кроны высоких деревьев, слабо и почти неразличимо проглядываясь сквозь ветви, сплетенные меж собой упругим замком над головой. Погода была приятная и почти безветренная, будто откупаясь за всю ту непогоду что была все эти ужасные дни. Всю прогулку ты не утыкался. Без конца говорил-говорил-говорил. Не замолкал, словно боялся остаться в тишине чуть больше, чем на полминуты. Но я все понимаю. Ведь тяжело оставаться в тишине – когда вокруг тебя мрак и нескончаемая мгла. Как бы ты не отрицал, что этот недуг тебя не беспокоит, лишь изредка приносит незначительный дискомфорт: ты не заметил, как стал бояться находиться один. Будь то в комнате или на улице. Поэтому ты стал нарушать эту тишину, создавая видимость присутствия кого-то. Лишь бы не остаться в тишине. Одному. Так ведь, Карамацу? Ты неловко подавал знаки, что хотел бы увидеть снег. Говорил о нем. Рассуждал. Задавал вопросы, рассказывал, вспоминал. «Мне нравится, как снег скрипит под ногами!», «Хотелось бы мне посмотреть на сугроб выше меня!», «Раньше у меня всегда болели глаза при виде снега. Он такой яркий, что я невольно жмурился. Но зато сейчас, я могу смотреть на него часами!». А я тогда отмахнулся как от пустяка, и не придал особого значения твоим словам. Чего такого в этом снеге? В снеге нет ничего привлекательного или завораживающего. Снег – не то явление, на которое хотелось бы смотреть вечно. Хотя у каждого оно было свое. Свое завораживающее и столь прекрасное. Это было горькое замечание, которое я обычно скрывал. -Будь у меня возможность, - протянув руку в сторону, к одному из невысоких перилл, он смахивал белоснежные снежные шапки, оставляя позади себя расчищенную дорожку от снега. От теплых рук Карамацу, налипший снег, покалывающими иголочками сразу же таял, превращаясь в водицу. – я хотел бы снова посмотреть на снег. -Скажи, - скептически отозвался я, вглядываясь тому в радостное и раскрасневшееся от холода лицо, - Почему снег? Почему именно его – ты так порываешься увидеть? Это должно было ранить тебя – оскорбить – но вместо этого ты рассмеялся и пожав плечами и просто сказал, что это: «желание». Желание. Я думал, что забуду про него, как и про все те истории, что ты наговорил мне во время прогулки. Забуду о том, что говорил час-два назад. Забуду о том, что говорил несколько дней назад. Но я так и не смог забыть. Словно раскаленным клеймом поставили печать. И сейчас где-то на задворках моего разума, выжженное слово «Желание» красовалось в центре разума Это было твое желание. Оно значило для меня больше, чем что-либо еще. Может, ты пожалеешь. Что сказал в тот день. Мы продолжали идти с тобой ближе к дому. Ты все также говорил и рассказывал. Я все также слушал и внимал. Пока мы шли, ты успел вспомнить наше детство. Затем юность. Мне думалось, что я знал все: все истории, все случаи из жизни, все промашки братьев. Нелепые первые разговоры с девчонками или неудачная шпаргалка на контрольной. Казалось, я знал обо всем. Сталкивался сам или мне рассказывал кто, но я удивился, каких историй ты мне рассказал. О которых я даже не знал. Где я был тогда? Почему слышу о таком впервые? Может, чего сам Карамацу придумывает? Немудрено: за три часа беспрерывного монолога - все истории были рассказаны и обсуждены. Дабы не оставаться в тишине, приходиться придумывать что-то еще, помимо воспоминаний. «Вы так похожи!», «Вы сами-то не путаетесь друг с другом-то?», «Как две капли воды, не иначе!». Мы так часто слышим нечто подобное, что даже перестали реагировать. Раньше подобное расценивалось как некий комплимент, от которого лишь заходились краской и стояли как парализованные на месте соображая, что ответить на подобное высказывание, но ответом всегда было: «Ну вот так вышло.» Что на такое отвечать? Да, мы одинаковые. Округлая форма лиц, карие и большие глаза, темные коричневые волосы. Носим одинаковую, но чаще всего ради шутки, одежду. Но мы настолько же разные, насколько же одинаковые. Пока один трясется над работой – другой почесывая задницу листает журналы. Пока второй готов заниматься до пота и крови буквально в грязи – другой не может выйти из дома не подобрав одежду одинакового цвета с совпадающем оттенком. И так далее по списку. Карамацу расскажет о себе все, что посчитает хоть капельку значимым: начиная собой, заканчивая тем, что у него было в тарелке на завтрак. Он походил на живую анкету с сайта знакомств. Рост, вес, предпочтения в музыке, в еде, в одежде, любимое время суток, погода – все будет лежать на поверхности. За два часа общения с ним – ты знаешь о нем буквально все. Пока он расписывает себя по пунктам, от меня же нельзя толком ничего добиться. Не привык я делиться информацией о себе с кем-либо. Привычка или натура. Может сам характер такой, а может просто не вижу смысла рассказывать о себе, зная, что ничего из себя не представляю. Прежде чем я уйду, ты должен знать, что я ни о чем не жалел, ни о чем колебался, когда принимал серьезное решение. Я хотел было перебить тебя, заставить замолкнуть и выслушать мои мысли и чувства. Мое желание. Но стоило мне открыть рот, он сразу закрывался. Тот вечер обещался быть последним, когда мы могли прогуляться по вечернему зимнему парку вдвоем. Я болел, и от этой болезни не было лекарств, которые смогли бы помочь мне. Но это было уже не важно. Никто об этом не знал. Я не хотел втягивать в это остальных. Хотя, признаю, я немного, все же боялся своего решения, о котором ты даже не подозревал. Но твое желание – оказалось гораздо сильнее моих страхов. Мы почти вышли из снежного парка: неподалеку, в нескольких метрах выглядывал из-за снежных кустов, дом. Окна второго этажа горели ярким золотистым светом. В одном из окон промчалось несколько быстрых темных силуэтов. Дома снова происходил балаган. Опять братья что-то не поделили, устроив догонялки по всему дому. Пока мы не дошли до дома, я положил руку на плечо Карамацу. Он на мгновенье затих и повернул голову в мою сторону. Он пристально вглядывался в мои глаза, будто пытаясь разглядеть их, но кроме темноты – он ничего не видел. Он радушно улыбнулся в ответ, словно чувствуя наплывшую на моем лице уставшую улыбку. Я хотел, чтобы это было единственное, что я увижу в жизни. Его искренняя улыбка. *** Сняв бинты, жмурясь от света ламп, от ярких белых больничных стен и полов, Карамацу давал глазам привыкнуть. Он уже успел позабыть какого это – отсутствия света, находясь в вечном мраке. Рядом на прикроватной тумбе лежало небольшое квадратное зеркало, похожее на то, что было у него дома, только новее и без множества царапин. Из зеркала на него были устремлены два широко раскрытых ярко-фиолетовых цвета глаза. Они точь-в-точь как у братика Ичимацу! Ему невтерпёж было рассказать это брату, показать, похвастать новыми глазами. Ему хотелось сравнить цвет. Они такие же, как у Ичимацу, или у меня по ярче? Или у него по ярче будут? Быстрее бы он прошел! Но…Почему-то тень сомнения промелькнула на его лице. Улыбающееся до ушей лицо в зеркале растаяло как снег на летнем солнце. Теперь из квадратного зеркала на него смотрело полное ужаса лицо, словно осознав все произошедшее. Он не был уверен, как он понял это, как догадался, но и сомнений у него не было: это были глаза не точь-в-точь как у Ичимацу. Это были глаза самого Ичимацу. Глаза продолжали слезиться, но постепенно привыкли к белому яркому свету. В два быстрых движения, босиком он стоял у окна, прижимаясь лбом о стекло. Снег. Все такой же яркий и белый. Такой же чистый и прекрасный. Невинный снег лежал повсюду: на кронах деревьев, на земле, на ветках кустов, на крышах домов и машин. Мир укутался в белую накидку. Он снова мог видеть то, что желал. То, что хотел. Но какова цена, за его желание? На глазах наворачивались слезы, поблескивающие на лучах дневного солнца, в голове шепотом раздался тихий, успокаивающий голос младшего брата: «А теперь давай посмотрим «вместе», на твой первый снег».