Глаза широко открыты

Кто-то жив, а кто-то умер, но это не имеет никакого значения, когда они все у тебя в голове… в голове. Десятки дней у психоаналитика вспоминаются как самый настоящий кошмар из прошлого. Рассказы о писателе, который на самом деле является режиссером с похожей фамилией… Как не сойти с ума? Они затмеваются в сознании тем, что теперь перед ней сидит Эмили Поуп. Джесси постепенно выкладывает ей про брата, про голос в голове, названный Полярисом. Та выглядит заинтересованной, нет на ее лице скучающе-умного выражения, какое было у мистера Хаммерсмита, который с одиннадцати лет слушал ее истории в пол-уха. Джесси, если можно так сказать, ей благодарна. То, с чем она как Директор сталкивается ежеминутно, дает ей понять — просто так докопаться до правды ей не позволят. Не слушать Совет, не слушать Ахти, не слушать никого, кроме Эмили, потому что она прежде всего ученый и на ее стороне. Она жизнерадостная и милая женщина, с которой интересно проводить время за беседой, но так же с ней приятно молчать. Усталость дает о себе знать, Джесси прерывает очередное открытие Эмили зевком, который чуть ли не ломает ей челюсть. — Эмили, я плохо сплю, — признается как ни в чем не бывало Джесси, смотря в ее глаза. — Мои глаза всегда широко открыты, ничего не могу с этим поделать. — Не мудрено, — кивает Поуп. — Ты не так давно поняла большую часть того, что я узнала при поступлении в Бюро. Дружелюбие Поуп открывается с новой стороны, она протягивает руку и касается ладони Джесси, та ощутимо вздрагивает, словно на нее напали иссы или через ее тело прошел высоковольтный ток. Ей тяжело признаться себе в очевидном — она уже давно не равнодушна к Эмили. И говорит с ней скорее из потребности быть нужной хоть одному живому существу, нежели по делу. Брат оказался не рад ее видеть, он не смог ей простить того, что она была маленькой испуганной девочкой когда-то давно и оставила его ради какого-то понятия безопасности. Старейший дом в Нью-Йорке, места силы, альтернативные реальности — все бы это сломило кого угодно за столько лет. Только вот боль по-прежнему тянущая, мучающая, неподдельная. Глаза Джесси слезятся предательски, она не успевает смахнуть выступившие от перенапряжения слезы. — Прости, — глухо произносит она Эмили в лицо и отводит взгляд. Выражение лица Поуп меняется на обеспокоенное, она встает с места и приближается к Джесси ближе, оказываясь всего в нескольких сантиметрах от ее лица. Эмили кладет руки на ее плечи сначала, а после обвивает ими ее шею, что заставляет Джесси вздрогнуть еще раз, когда она прижимается к ней всем телом. — Говорю же, тебе не за что извиняться. Ложись сегодня у меня, вдвоем не так тяжело, — примирительно говорит она, и сердце Джесси пропускает удар от всепоглощающей благодарности. Она кладет руки на талию Поуп, что с ее стороны не вызывает ни одного протеста. — Это так мило с твоей стороны, — только и может сказать от всей души Джесси, утыкаясь ей куда-то в плечо. Она зачарована запахом, непередаваемым, но очень успокаивающим, она приворожена теплом, которое исходит от другого человека. Для нее давно не было все так, словно она дома. Для нее давно не было так, будто бы все на своих местах. Ей необходима Эмили Поуп. Улыбка растягивает губы почти случайно, Джесси вдыхает и произносит еле понятную ей шутку: — А как насчет глупостей? Она не надеется, что ее поймут, но Эмили усмехается куда-то ей в макушку и после, осторожно целуя ее в щеку, отвечает: — Глупости только приветствуются. У тебя они редкость. После этого Джесси чувствует, как что-то темное в груди отступает. Она улыбается, не скрывая этого. И я не могу прекратить эту гонку, потому, что день умирает… умирает… умирает…