🏒
ㅤ ㅤ ㅤ Лофт, в котором живёт Ким Тэхён — защитник «Ледяных королей» — несколько отличается от тех, что видел Чонгук ранее. Тут есть железные входные ворота, как у гаража, пустая площадка с каменными стенами и балками, а чуть дальше массивный лифт с черно-желтыми полосками на две кнопки: верхний этаж и нижний. Чонгук сидит в машине перед лофтом и со всей силы ударяется лбом о кожаный руль. Как он умудрился здесь оказаться — он сам не понимает. После занудной речи Джина о помощи ближним и беззащитным? Хотя даже со слов Чонгук не был уверен, что Ким Тэхён является беззащитным даже в инвалидной коляске. Или когда тот же Джин подключил к этому унизительному манёвру и своего форварда, который за три минуты разговора выклевал Чонгуку мозг нравоучениями? Парень уже не помнит, но уверен, что его заставили. Он надеется, — точно надеется и даже складывает руки в молитвенном жесте, — что Ким Тэхён не окажется тем, кто пошлёт его куда подальше в ту же секунду, как увидит в своём лофте. Настаивать или как-то уговаривать хоккеиста принять его бескорыстную помощь, направленную на чёртову благотворительность и миллион обещанных Намджуном долларов в карман задним числом, Чонгук не собирается: таких выпендрёжников у него хватает в стационаре на койках по пять человек в палатах. «Будь с ним терпеливее», — сказал Намджун в последний раз перед тем, как Чонгук сел в свою машину. Уже достаточно поздно, чтобы наведываться в гости, но Джин настоял, чтобы к вечеру Чонгук уже был в лофте и налаживал контакт. И Чонгук до сих пор не верит, что с ним такое приключилось. Работа сверхурочно в больнице, очередная ночная смена завтра, уход за инвалидом-колясочником в его же собственном доме… Но парню ничего и не остаётся, кроме как выйти, наконец, из машины и сократить расстояние между воротами в лофт и припаркованной машиной. Минуты текут, как сладкий ванильный джем на поджаренном тосте, какой он ел сегодня утром перед своей сменой. Его руки сжимаются в кулаки, сердце отбивает особо мощный удар, и Чонгуку уже надоедает стоять, как индюку, на одном месте. Парень делает финальные шаги к воротам и жмёт на кнопку звонка: его трель звенит так громко, что эхом отскакивает от каменных стен внутри и бьёт по барабанным перепонкам. Ничего не происходит следующие минуты три. Чонгук терпеливо ждёт, постукивая носком кроссовка по асфальту, закатывает глаза несколько раз и даже собирается позвонить Джину, чтобы послать его с этой идеей на три весёлых буквы, но тут слышит щелчок и натужный скрип ворот — те чуть дёрнулись вверх. — И что мне, нахрен, сделать? Взлететь? — Чонгук выдыхает, пытаясь снять напряжение и унять бешено пульсирующий адреналин в крови. За рабочий день он устал, как собака, вспотел, у него в сумке грязный халат после месячного откладывания стирки, пустой желудок и желание либо всех убить, либо уговорить врача выписать ту надоедливую бабку из сто одиннадцатой палаты с пиелонефритом в ремиссии. Парень дёргает за ручку ворот вверх, и те легко поддаются толчку, пропуская Чонгука в затемнённый «коридор» здания. Шаги гулким эхом разносятся по всему пустому помещению, по складу вещей больше похожему на подвальное, и Чон уже раз двадцать точно пожалел, что вообще согласился сюда приехать. Мысленно воздавая волшебных пинков перекаченной заднице Джина, парень заходит в лифт и жмёт на единственную нужную ему кнопку. Вниз ему никак не спуститься, и Чонгук, возможно, даже немного расстроен. Дверь ему открывает незнакомая женщина со вспыхнувшими любопытством глазами. Видимо, не каждый день в этот Богами забытый лофт наведываются по вечерам гости. Чонгук вежливо кланяется в девяносто градусов. — Добрый вечер. Меня зовут Чон Чонгук, я медбрат межрайонной больницы. Буду ухаживать за господином Кимом. Женщина в дверях радушно улыбается и пропускает его внутрь. — Я уже подумала, что Тэхён себе друзей решил завести, — женщина машет ему рукой в сторону стойки для обуви и добавляет: — Меня зовут Соён, я — домработница. — Надеюсь, я смогу у вас задержаться, — Чонгук кивает женщине несколько раз и замирает, когда доходит до небольшой кухни, совмещённой с гостиной. — Тэхён почти не выходит из своей комнаты, — её голос звучит чуть приглушённо, словно она не хочет, чтобы её услышал кто-то, кроме Чонгука. Парень хмурит брови, но всё равно нагибается вперёд, впитывая каждое слово. — Будьте с ним терпеливее, Чонгук-щи. Он достаточно вспыльчив. Чонгук закатывает глаза. Он ещё и в глаза не видел бывшего защитника, но уже с уверенностью может сказать, что этот тип ему точно не понравится. По одному только «будь терпеливее», услышанному уже два раза за день, Чон может поставить этого Тэхёна на один уровень с той надоедливой старушкой из сто одиннадцатой палаты. И итог, буквально, один и тот же: обоим хочется выписать успокоительное и быстрее приготовить документы на выписку. Лофт не выглядит, как уютное семейное гнездо — скорее как максимально сдержанный минимализм вкупе со строгостью и апатичностью мыслей самого хозяина. Обычно ключевым моментом в организации ухода за человеком в инвалидной коляске является семья, и у таких пациентов весь дом обычно завален мелкими деталями, подушками и мягкими пледами, картинами и фоторамками с близкими людьми. Но здесь, видимо, природа решила пойти против системы. Чонгуку, может, стало бы и жаль Ким Тэхёна, если бы он не видел его впервые в жизни. Конечно, медицинская этика и деонтология преполагают при общении с пациентами быть добрым и искренним и, конечно, всегда помнить, что судьба послала человеку, о котором Чон с этого дня заботится, непростое испытание и ему требуется много сил, чтобы вынести его достойно. Но порой такие люди часто хандрят и капризничают, показывают характер, агрессируют или замыкаются в себе так, что их трудно потом заставить выйти из скорлупы. Чонгук выдыхает и кивает женщине, которая спешит доделать свои дела здесь и уйти. Чуть дальше по коридору из комнаты без дверей слышится лёгкая ненавязчивая музыка. Судя по звучанию — джаз. Судя по вмиг накалившейся атмосфере — подопечный Чонгука либо начнёт сейчас всеми силами поливать его грязью, либо просто будет игнорировать существование до тех пор, пока сам не сможет перелезть из кровати в своё кресло. Чонгук бы с радостью посмотрел, как его новый подопечный унижается и просит прощения, но парень быстро одёргивает себя: ему ещё никто и ничего не сделал. Лофт кажется на первый взгляд ухоженным и чистым, выполненным в исключительно бежевых и черных тонах, но почему-то Чон уверен: если копнуть глубже, тут будет не лучше, чем в хосписе. Больной принял свою неизбежную смерть в одиночестве, без помощи близких, без поддержки, которую, видимо, ему почти никто не оказывает. А если и оказывают, то таких бескорыстных можно по пальцам посчитать. Чонгук останавливается на пороге комнаты: двери тут отсутствуют для удобства передвижения коляски. Джаз всё ещё заполняет небольшое пространство спальни, и песня глушит его приближающиеся шаги. Чонгук однозначно сюда не вписывается: минимализм и его яркая футболка контрастирует пёстрыми пятнами грязи на идеально чистых стенах лофта. Очевидно, что хозяин впаял в интерьер кучу денег. Он стучит пару раз костяшками пальцев по косяку двери, и человек в инвалидной коляске у окна коротко вздрагивает и сводит лопатки вместе под широкой рубашкой из летящей ткани. Гавайская расцветка неожиданно бьёт по глазам и режет рецепторы очередным невписывающимся контрастом с интерьером комнаты. Тут же Чонгук видит, что по столикам и тумбочкам в хаотичном порядке раскиданы уходовые средства и косметика, но не зацикливает на этом внимание. Человек сидит к нему спиной, но поворачиваться и проверять, кто его пришёл проведать, не спешит. Проигрыватель дисков стоит рядом с ним на подоконнике, и мужчина тянется, чтобы выключить мелодию. Длинные пальцы чуть дрожат, когда он опирается о край подлокотника инвалидной коляски. — Я просил оставить меня в покое. Чонгук терпит. Парень сдерживает порыв нафыркать в лицо этого самодовольного хоккеиста и развернуться, чтобы уйти, но медицинский долг и… какое-то сжимающееся чувство жалости и желание справедливости взыгрывает над ним, заставляет оставаться на месте и ждать очередного действия от подопечного. Джин обещал, что всё пройдёт гладко и аккуратно, без лишней шумихи и разборок. Намджун уверял, что Тэхён — парень весёлый и отзывчивый, но по первому впечатлению Чон сейчас может отметить только нестандартное мышление из-за пестрения цветов на одежде и стенах спальни и грубость. — Ты всё ещё тут? Чонгук закатывает глаза. Типичные больные с синдромом хронического одиночества, в который они сами себя загнали рамками общества и стереотипным мышлением. Такие люди обычно убеждены, что теперь в принципе никому не будут нужны. Чонгук подобное встречает почти каждый день на работе и не по одному разу, поэтому его даже не тянет нагрубить в ответ. Опять же сверху накидывается любимая медицинская деонтология, которая устанавливает правила общения с пациентом. Как бы Чону ни хотелось следовать им сейчас… он вынужден хотя бы попытаться пройти дальше выстроенной вокруг хоккеиста стены отчаяния и, Чонгук уверен, однотипных мыслей в стиле «я обуза для окружающих». — А ты всё ещё предаёшься одиночеству и апатии? — Чонгук отвечает в тон ему: грубо, немного дерзко, без капельки сожаления. Если хочешь добиться хоть какого-то результата — иди напролом. Чонгук так и делает, смотря, как напрягается спина в пестрой рубашке. — Что ты тут забыл? — Тэхён недовольно качает головой, но не спешит повернуться. Чонгуку не нравится, что его тут не считают за человека и позволяют себе разговаривать спиной к нему. Он всё ещё слишком терпелив. Чонгук перешагивает порог комнаты и только сейчас замечает в дальнем углу огромный черный пакет для мусора. От неожиданного контраста, который никак не вязался с презентабельным видом лофта и комнаты Тэхёна в целом, Чонгук даже на мгновение подвисает. Хоккеист у окна в инвалидной коляске напрягается от наступившей тишины. Парень подходит ближе к пакету и заглядывает внутрь. Чонгук усмехается. Там, в пакете, свалена хоккейная форма Тэхёна. Присмотревшись, можно даже заметить большие белые буквы его фамилии, выглядывающие прямо над огромным порядковым номером. — Увлекаешься хоккеем? Тэхён дёргает головой в сторону Чонгука, но не поворачивается. Его голос звучит всё также грубо, недовольно и холодно. Обычно так разговаривает заведующий отделением, когда кто-то из персонала больницы не до конца выполнил его просьбу. Обычно так на него постоянно наезжают санитарки, моющие полы в коридорах, а он ураганом врывается, чтобы обойти палаты. — Пришёл сюда и не знаешь, кто я такой? На такой тон в больнице всех учат не обращать внимание в первый день работы. Розовые очки слетают с макушки, стоит переступить порог первой в своей жизни настоящей палаты, где нет никого, кроме пациента. Кто-то хамит, кто-то встаёт в штыки и не собирается разговаривать, кто-то требует более опытного. — Я знаю, кто ты такой, — Чонгук продолжает рассматривать стены комнаты, отмечает редкие фотокарточки в рамках, книги на полках, заваленный бумагами письменный стол, а среди них изрисованные листы с тактиками каких-то игр. Не может отпустить прошлое полностью: вот почему пакет с формой до сих пор стоит в углу комнаты, а не покоится на помойке. — Ким Тэхён, двадцать шесть лет. Защитник хоккейной команды «Ледяные короли» под номером тридцать восемь… — Чонгук усмехается и тут же деланно удивляется: — Ой, прости, бывший тридцать восьмой номер, бывший защитник хоккейной команды «Ледяные короли», которая, к слову, после твоего фееричного ухода начала выигрывать на матчах. Чонгук доволен собой — хоккеист впервые за всё время разговора поворачивается к нему лицом. Тэхён красивый, даже злость и слепая ярость сейчас не портят его лица, а морщинки в уголках глаз нежно контрастируют на смуглой коже. Вблизи недосягаемая звезда спорта кажется искусственной, но, если приглядеться, то можно увидеть трещины на фарфоровой оболочке, скрытой от чужих глаз. Чонгук доволен, потому что смог вывести его на эмоции. Теперь Тэхёном движет не только полное равнодушие и пустота в голосе, а желание задушить прибывшего медбрата собственными руками и попинать ногами. Это жёстко, но Чонгуку сейчас всё равно. Тэхён выглядит в этой коляске немного жалко, слишком побито для бывшей звезды спорта, утомлённо и устало. Отличная мишень и груша для битья после ужасной трудовой недели. Тэхён ему не отвечает. Он лишь сжимает губы в тонкую полоску и отворачивается. В его голове идёт какой-то мыслительный процесс, но Чонгук уже не смотрит на него. Лишь уважительно кивает несколько раз головой, одобряя выдержку мужчины. Глаза вновь проходятся по комнате. — Так ты из тех людей, которые расстаются с прошлым под корень? — Чон замечает сваленные награды и медали, некоторые грамоты и общие фотографии их команды в мусорном ведре под столом. — Ой, прости ещё раз. Ты из тех людей, которые делают вид, что расстаются с прошлым, но на самом деле держат его рядом с собой, чтобы в один момент вновь погрузиться в свою боль и одиночество, не так ли? В ответ Чонгук получает молчание, но он за пару минут нахождения здесь уже привык. Парень улыбается, продолжая обходить комнату по периметру. В какой-то момент он натыкается на полку с опрокинутыми фоторамками. Любопытство, подстрекаемое желанием досадить этому «ледяному королю» ещё больше бьёт все рекорды, и Чонгук не может не схватить первую рамку. — Ты точно тот, кто будет хранить боль внутри, — Чон усмехается. На фотокарточке под стеклом яркая смесь взрывных цветов на стене позади пары в центре. Милая и улыбающаяся девушка с пышной копной светлых волос, спускающихся до поясницы, и Ким Тэхён — тогда ещё он улыбался ярко и притягивающе, излучал позитив даже сквозь фотоаппарат. Тэхён оборачивается на фразу Чонгука, вздрагивает и подаётся вперёд, вытягивая руку. В его глазах словно скапливаются слезы, и уголки начинают блестеть от влаги, но Чонгук продолжает поднимать одну рамку за другой, чтобы насмешливо фыркать, стоит увидеть ту же парочку, что и на прошлых. Тэхён хмурится. — Мазохист, да? — Чон поворачивается к мужчине в кресле. — Очень интересно будет послушать душещипательную историю о трагичной первой любви, но мне так тошно смотреть на твою кислую рожу, что меня сейчас вырвет на твои же колени. Чонгук поворачивается к нему и криво улыбается. Ему хочется поскорее свалить из этого дома, пропитанного какой-то давящей атмосферой апатии и смерти. Даже в хосписах так не ощущается безнадёжность, как здесь и сейчас. Тэхён делает несколько медленных движений кистями рук и поворачивает кресло в его сторону. Возможно, Чонгук бы даже сказал, что ему стало страшно от наезжающей на него инвалидной коляски, если бы он не видел такое почти каждый день в своей больнице. Он даже не отшатывается, когда коляска останавливается прямо перед ним, а колёса практически отдавливают пальцы на ногах. Не шевелится, когда Тэхён, чуть приподнимаясь над сиденьем коляски, опирается ладонями о подлокотники и начинает дышать ему в ключицы. Чонгук только наклоняется вперёд, чтобы оказаться лицом к лицу с хоккеистом. Ему даже становится интересно, что на это скажет сам мужчина, и Тэхён, в который раз за эту короткую встречу, его радует. — Ты ничего про меня не знаешь. Чонгук кивает. Конечно, он не знает. Ровным счётом вся доступная информация о хоккеисте сводится к данным его паспорта, медицинского полиса, места жительства, льгот, состояния здоровья, группы крови, прививок, осмотров у врачей, истории болезни — Чонгук ровным счётом не знает про него ничего. — И мне всё равно, что ты пытаешься тут сказать. Голос тихий, спокойный, но из-за близкого расстояния бархатный баритон заползают под кожу, и Чонгук бы даже покрылся мурашками, если бы не работал в больнице. Там и не такое сможешь увидеть и услышать. Несмотря на травму и общую угнетающую атмосферу, от Ким Тэхёна исходит неожиданно бешеная энергетика — она витает в воздухе, смешивается с запахом его кондиционера, одиночеством и ложью. Ложь Чонгук чувствует здесь отчётливо и даже морщится после слов мужчины. — Если бы тебе было всё равно, ты бы уже валялся на койке в глубокой депрессии без права голоса и какого-либо желания решать жить тебе или умирать, — голос Чонгука такой же тихий и спокойный. Но Ким Тэхён не работает в больнице, поэтому покрывается роем мурашек, от которых в его голове что-то резко щёлкает. Мужчина отшатывается от него на спинку коляски, устало выдыхает спёртый воздух из лёгких. — Я видел людей, которым действительно всё равно, — Чон самодовольно усмехается и смотрит на отводящего взгляд хоккеиста перед собой внимательно и снисходительно. — Если ты считаешь, что тебе всё равно, то я могу прямо сейчас вызвать бригаду скорой помощи. Они быстро доставят тебя туда, где ты почувствуешь настоящую безнадёжность. Тэхён хмурится и кусает себя за внутреннюю сторону щёки. Влага уже давно высохла, а тупая злость и боль за грудиной остались. Они разъедают внутренние органы и давят на них так, словно от количества чувств диафрагма под лёгкими сейчас распухнет и лопнет. Вся злость, страх, гнев, отвращение, обида и желание вскрыть поскорее вены в собственной ванной выльются из организма потоком слёз или паническими атаками. Самое страшное для Тэхёна то, что он не сможет убежать от своих кошмаров. Теперь не сможет. — Пойдём сыграем, — Чонгук хлопает Тэхёна по плечу и усмехается, выходя из комнаты. На пороге возмущенный голос хоккеиста нагоняет его, и парень останавливается. — Как я играть буду, умник? — голос злой, пропитан возмущением и отвращением. За каких-то пару минут Чонгук явно вывел Тэхёна из себя, но мужчина делает всё возможное, чтобы не показывать этого. — Для монополии тебе не понадобятся ноги, умник, — Чонгук подмигивает мужчине, выходя из комнаты в прохладный коридор. Даже отсутствие двери никак не помогает помещению с комнатой хоккеиста проветриваться: в воздухе всё равно чувствуется спёртость и апатия. ㅤ ㅤ ㅤ🏒
ㅤ ㅤ ㅤ — Он самый настоящий придурок, — Чонгук откидывается на спинку мягкого диванчика в кафе и вымученно стонет. Всего за пару часов вчерашней работы в доме Ким Тэхёна парень истратил все свои нервы и железную, как ему казалось ранее, выдержку. Всё чаще и чаще ему хотелось — да и сейчас хочется — взять и придушить этого мужчину прямо его же хоккейной формой. Та пара часов пролетела, словно ракета, и Чонгук выдыхал тогда с особым удовольствием и облегчением, надеясь, что в следующий раз ему не придётся сюда приходить. Джин в трубку крикнул, что у него опять старушка наглоталась таблеток на день вперёд и теперь бьётся в конвульсиях, так что изливать душу пришлось добродушному Намджуну, который взял трубку через секунду после набора номера. Чонгуку никогда не приходилось ныть о парне парню своего лучшего друга, который ещё и является лучшим другом Тэхёна, но. Другого выхода не было, а выговориться хотелось до безумия. Чонгук даже волосы начал рвать на голове, как только отъехал от лофта на приличное расстояние. И сейчас, в атмосфере спокойствия, когда уставший, но довольный близким контактом со своим парнем, Джин умиротворённо слушает Чонгука и приваливается к широкому крепкому плечу Намджуна, сама проблема уже не кажется такой важной. Скорее незначительной брешью в чёрной полосе жизни Чонгука. Ким Тэхён — не самая важная его проблема, он просто инвалид с манией величия и не желанием отпускать собственное прошлое и двигаться дальше. Всего лишь. Просто инвалид. Не проблема. Но Чонгук чувствует укол вины после каждой из этих мыслей, чувствует, будто что-то давит на грудную клетку, мешая дышать. Делать вдохи становится больно, и парень морщится от дискомфорта. И чего он вообще распереживался? Надо воспринимать Тэхёна как очередного пациента со своими капризами и своими моральным устоями, в которые Чонгук ну никак не собирается влезать и что-то менять. Тем более Намджун уверяет, что уход за Ким Тэхёном на длительное время не растянется: нужно всего лишь подождать, когда его мать разберётся с делами в Тэгу и приедет за сыном. — Ты просто немного преувеличиваешь, — Намджун снисходительно улыбается и целует розовые волосы Джина куда-то в макушку. Чонгук же сосредотачивается на словах и не обращает на действия этой парочки никакого внимания. Привык, что в любой момент рука друга может заползти под ремень брюк форварда и ни один из них не издаст при этом лишнего звука. — Я никогда не преувеличиваю, Ким Нам-джун, — Чонгук хмурится, выделяет слоги в имени форварда, и тот тушуется от грозного взгляда и твёрдого голоса. — Он невыносимый, заносчивый, зазвездившийся тупой баран, который пялится в своё окошко, как индюк на новые ворота. Чонгук фыркает. Джин кивает в знак согласия. Намджун пытается возмутиться, но его парень шипит тихо себе под нос и бьёт хоккеиста локтём под бок. — Он тебя старше вообще-то, — неловко и тихо мямлит мужчина себе под нос, а потом неуверенно добавляет: — Как и я. Намджун затихает и не пытается больше вступиться за расхваленную им же самим репутацию лучшего друга. Лезть к злым медикам — себе дороже. — Я, конечно, постараюсь сделать его жизнь немного лучше, — Чонгук закатывает глаза и криво усмехается. Его немного затуманенные усталостью глаза находят Ким Намджуна напротив. — Но с таким отношением ко мне он скорее всего станет лежачим инвалидом раньше, чем увидит свою мамочку. Так и передай своему дружку. Джин смеётся довольно, ловко выхватывает с подноса подошедшего официанта заказанное мороженое в три огромных клубничных шарика и отправляет первую ложку в рот. Его блаженное поскуливание слышат все в радиусе пяти метров, Намджун безбожно краснеет, словно вспоминает все их с Джином сексуальные игрища, а Чонгук готов прямо тут устроиться на мягком диванчике и уснуть. Но в голове продолжают крутиться обрывки прошедшего дня, как колесо инвалидной коляски со сломанными спицами. Чонгук даже не может предположить, что ему делать завтра, когда после ночной смены он придёт в лофт Ким Тэхёна, чтобы сделать его жизнь в несколько раз лучше. Да и как вообще ухаживать за тем, кто в принципе не видит своего дальнейшего существования? ㅤ ㅤ ㅤ🏒
ㅤ ㅤ ㅤ Ухаживать оказывается куда легче, потому что Тэхён не просит помощи вообще. Мужчина даже не старается что-то делать, как-то развлекать себя. Он либо смотрит в окно одну половину дня, а вторую ест и спит, либо — в те редкие моменты, когда Чонгук приходил на пару минут раньше и бесшумно входил в лофт — Тэхён иногда смотрит хоккейные матчи и что-то записывает и зарисовывает в бумаги. Стоит Чонгуку подойти ближе и обозначить своё появление шумом подошв ботинок по полу, Тэхён тут же вздрагивает и выключает телевизор. Чонгук никогда не был человеком сострадательным, и он сам ещё до сих пор не понимает, как с таким равнодушием вообще набрался наглости и поступил в медицинский, но на работе такое равнодушие поощряли его оставшиеся нервные клетки. Чонгуку нет дела до окружающих и их неизлечимых болячек — нервные клетки попросту не истрачиваются на всякие истерики. А ещё такой подход снижает вероятность привязаться хоть к одному пациенту, чтобы потом не страдать после его смерти. Такое было всего один раз и, слава Богу, не с Чонгуком. Это было давно, если сравнивать с выпуском Чонгука. Тогда в больницу как раз набирали студентов для практики в несколько отделений, а в те дни Пак Чимин по своей натуре и в силу возраста был слишком энергичным, дружелюбным и миролюбивым. И как на своей практике в детском онкологическом отделении он не мог не подружиться с подростком, которому оставалось тогда жить буквально полгода? Вот и Чонгук до сих пор задаётся этим вопросом, потому как эту трагичную историю любви пересказывает сейчас почти каждый студент. Более того, после той истории мало кто решается пойти в онкологию на практику или на работу. И в очередной раз, когда унылое лицо хоккеиста Чонгуку в край надоело, он психует. Сидит в машине и с такой силой сжимает руль перед собой, что кожа под пальцами от натуги скрипит. Как дурак, он ездит сюда уже больше двух недель, видит, как Ким Тэхён не собирается ничего делать и просто пялит в своё окошко. Такое поведение раздражает с каждым днём всё сильнее, а желание отпинать этого упрямца растёт буквально на глазах. Он не просит помощи, не разговаривает, не обращает на Чонгука никакого внимания. Его словно не существует рядом, парень словно всего лишь предмет интерьера. И это бесит. Добесило до такой степени, что вопрос: что Тэхён сделает, если забрать его грёбаное кресло? … всплыл сам по себе ещё на подъездной дорожке к лофту. Вопрос заставляет задуматься секунд на тридцать — яркие картинки того, как мужчина будет корячиться на полу и не сможет встать, живо всплывают в голове Чонгука, и тот даже усмехается своей гениальности и инициативности. Пусть это и слишком жестоко, но только так парень сможет вывести хоккеиста на эмоции и не получить кулаком по носу. Теперь желание узнать, что скрывается за холодной каменной маской берет верх, и вряд ли Чонгук сможет остановиться. Вывести на эмоции инвалида с и без того расшатанной нервной системой легче, когда знаешь, на что давить. В этот раз Тэхён сидит не в своей комнате, а в гостиной. Его ладони сложены на коленях, взгляд упирается в стену напротив, а сама поза выдаёт нервное напряжение. Если приглядеться, то можно заметить, как дёргается его глаз. Чонгук впервые видит мужчину таким взволнованным, словно хоккеисту сказали прямо сейчас натягивать форму с коньками и идти на лёд. Удивительно то, что Тэхён никак не реагирует на его появление — нет ни закатывания глаз, ни ядовитых слов. Вообще ничего, и это немного раздражает и вводит в прострацию одновременно. Чонгук буквально теряет бдительность и присаживается в одно из кресел гостиной, закидывая ногу на ногу. Изначально у него не было цели помочь Тэхёну вновь жить полной жизнью и не беспокоиться о том, что его мечты отныне останутся только мечтами. Но сейчас, когда он проводит почти всё своё свободное время рядом с хоккеистом, Чонгуку почему-то хочется помочь, хоть капельку. Показать, возможно, что есть люди в гораздо более ужасном положении, чем он, без права решать сколько им осталось жить, без права вообще что-либо решать в своей жизни. Чонгуку хочется показать Киму, что его случай — не безнадёжный. — Сколько тебе? Чонгук удивлённо вскидывает брови. Вопроса он не ожидал, поэтому теряется на мгновение и поначалу думает, что лучше ответить какой-нибудь колкостью и засунуть эту вежливость подальше, учитывая, как началось их общение, но почему-то гуманизм берёт над ним верх. Парень выпрямляется на своём месте, словно Тэхён за ответ его тут же ударит. — Мне двадцать пять, — Чонгук смотрит на мужчину перед ним внимательно, снисходительно, немного всё-таки равнодушно — эту черту характера сможет отнять разве что смерть близкого на его руках. И старушка из общей палаты, которая позавчера вновь билась в конвульсиях и почти отдала душу Господу, в этот перечень явно не входит. Как и жалость к Ким Тэхёну. Как и сам Ким Тэхён в принципе. Как и никто, в общем-то. Близких у него нет, а Джин никогда бы не стал умирать у Чонгука на руках. По крайней мере пока главный врач больницы душу готов стрясти с Кима и его парня, который, по воле случая и лёгкой руки Джина, является частым и легко узнаваемым гостем их родной больницы. И если бы Намджун приносил хоть какую-то пользу своими частыми появлениями или приходил по какому-то важному делу, но. Мужчина постоянно только всё ломает неуклюжими лапами, широкими плечами не вписывается в повороты и дверные проёмы и, можно даже сказать, своей аурой сразу намекает окружающему его персоналу готовить аптечки. Как тому в руки доверили клюшку и коньки, прости Господи, известно только самому тренеру. Чонгук отвлекается от душевного самокопания и хмуро косится на хоккеиста перед ним. У него, наверное, большая семья, а ещё мама, которая готовит пироги по выходным и целует его в лоб при каждой встрече. У него, наверное, милые младшие братья и сёстры, которые любят втихую таскать его форму и мерить перед зеркалом. И почему-то от такой картины щемит внутри и щипет в уголках глаз. — И что ты забыл здесь? — бывший хоккеист не смотрит на него. Его глаза чуть прикрыты, грудная клетка почти не поднимается, да и он сам в принципе весь почти не шевелится, напоминая статую. Красивое лицо с поджатыми сухими губами кривится, когда Чонгук намеренно проезжается толстой подошвой ботинка по гладкому полу. — Что я забыл здесь? Чонгук задумывается всего на секунду. Он может прочитать Тэхёну лекцию о нормах морали и желании бескорыстно помогать людям в их тяжёлых ситуациях. Может рассказать правила этики и деонтологии среди медицинских работников, о гуманизме, о милосердии и сострадании. Чонгук мог бы рассказать много, если бы не чувствовал в груди пустоту и равнодушие. Ощущения, полные противоположности тому, что обычно чувствуют другие. Нормальные люди. И сейчас, когда вопрос хоккеиста висит в воздухе, Чонгук задумывается впервые так глубоко, что поначалу даже не может решить. Что он тут забыл? Уже столько времени прошло после первого дня в этом доме, а никакого прогресса почти и нет. Тэхён всё также сидит у окна и пялится в него, иногда читает что-то классическое, иногда пытается рисовать, но карандаш в его руках отчего-то постоянно дрожит и выписывает кривые линии. Что Чонгук тут забыл? Возможно, им движут деньги. Возможно, просто нежелание пока оставаться на ночные смены по расписанию или просто тупая скука. Но раньше Чонгук и под дулом пистолета ни за что бы не вернулся сюда — пусть Джин предлагает в десять раз больше, пусть Намджун смотрит на него жалобными глазами сколько хочет. И почему-то сейчас он располагается в светлой гостиной и смотрит, как бывший хоккеист сидит в инвалидной коляске и предаётся своеобразной депрессии. И если бы депрессия была той, которую он обычно видит в больницах, то всё было бы проще! В несколько раз! — Несколько раз задавал себе этот вопрос, — Чонгук хмурится и склоняет голову к левому плечу. Ему самому интересно узнать ответ на этот вопрос, но думать особо не хочется. Парню и без того мыслительных процессов хватает на работе, а здесь же, пока Тэхён пялится в свой «телевизор», у него есть время отдохнуть от суеты больницы и внешнего мира, закрываясь от остальных в своеобразной скорлупе своего внутреннего. Он и сегодня надеялся побыть в звенящей тишине на уютной кухне, попивая горячий чай в одиночестве. Его тишину нарушал бы только скрип колёс инвалидной коляски при малейшем передвижении Тэхёна в комнате, но Чонгук бы не обращал на это внимания. Перспективы провести вечер в полном игнорировании со стороны своего подопечного со звоном стекла разбились о невозмутимое выражение лица Тэхёна. Тот до сих пор продолжает смотреть на него без всяких эмоций и с пустотой во взгляде, без интереса и без присутствия. Это напрягает и раздражает. Желание спихнуть мужчину с его коляски и оставить валяться на полу дней десять возносится почти до небес, но Чонгук выпускает воздух из носа и успокаивается с помощью силы воли и огромного терпения — Джин называет это стальными яйцами, потому что сам не мог отказывать вечно умоляющим больным в повторном введении раствора Рингера через систему. Чонгук же качествами сострадания и милосердия обделён, поэтому на все умоляющие «пожалуйста» он отвечал равнодушным «нет» или мысленным «пошёл в задницу со своими капельницами». Вот и сейчас бесценный опыт практики в больнице помогает ему сдерживать гнев и не выпускать его на инвалида. Со стажем по загонам и заёбам соответственно. — И как? — вопрос Тэхёна висит в воздухе какое-то время. Чонгук смотрит на него мельком, ожидая продолжения. Нить разговора бесстыдно утеряна ещё в начале всей этой затеи. Хоккеисту приходится добавить: — Нашёл ответ? Чонгук лишь пожимает плечами. Ему хочется ответить, на самом деле. Очень хочется ответить так, чтобы ранить и задеть те нежные чувства внутри него, чтобы увидеть сторону Тэхёна, которая, по описанию госпожи Соён, «достаточно вспыльчивая». Любопытство подстёгивается желанием, а ещё маленькой, но такой приятной местью, которая обязательно откроет хоккеиста для Чонгука с новой стороны. — Ответишь мне? — Тэхён выгибает бровь и складывает руки на груди. Ему не нравится молчание от парня рядом, не нравится то, как он себя ведёт и как разговаривает. Ранее хоккеисту казалось, что Намджун заведёт к нему жизнерадостного паренька с широкой улыбкой, который будет с позитивом на лице описывать ему прелести жизни, водить на прогулки в парки или куда-то ещё… Думал, что надоедливые вопросы с оптимистическим подтекстом, ненужная жалость и поддержка, которая выливается в банальное «всё обязательно будет отлично!», «вы точно встанете на ноги!», «надо лишь чуть-чуть подождать и верить!», будут душить и без того поломанную душу, но… Но вместо этого получает настроенного враждебно и далеко не тепло медбрата из центральной больницы Пусана, который в первый же день его работы здесь умудрился облить его грязью и втоптать своими словами в пол. И без того пошатанная уверенность в своих силах и слова врача — вряд ли вы сможете играть дальше — отдаются в висках пульсирующей болью и в дрожании рук каждый раз, стоит Тэхёну только попытаться приподняться на ладонях над креслом. Страх, неуверенность и липкий пот по задней поверхности шеи. После каждой попытки Тэхён теряет ещё больше уверенности, теряет веру и какое-либо желание бороться. Играть ему уже не суждено, иметь семью тоже, как и наслаждаться жизнью и любовью. Остаётся только мать, которая до сих пор готова на всё, лишь бы получать от своего сына хоть толику улыбки. И Соён, которая за пребывание в этом доме получает деньги. И Чонгук. Чонгук, который тоже получает деньги, но не спешит выполнять свои обязанности. Тэхёна это немного раздражает, немного вводит в ступор и совсем капельку заинтересовывает. Но эти заинтересованность и любопытство мужчина глушит в себе мыслями о парализованных ногах, об инвалидной коляске и собственных загонах. Ему никогда не выбраться из этой пучины отчаяния, в которую хоккеист сам себя и загнал около трёх месяцев назад. Команда, вместе с которой Тэхён выходил на лёд, приходит раз в месяц, когда им «позволяет плотное расписание», но на самом деле Ким Тэхён даже рад, что видит знакомые лица так редко — не так больно становится на душе после встреч. От просмотра своих матчей, возможно, даже свербит сильнее обычного, но Тэхён не может просто так взять и перечеркнуть всю свою жизнь. Этот номер на хоккейной форме, эти коньки, на которых он научился стоять с пяти лет, эта клюшка, которая становится продолжением его руки всякий раз, стоит только взять её в ладонь. В груди распирает, и Тэхён не знает, что с этим делать. Чонгук всё ещё сидит рядом и смотрит в одну точку. — Возможно, потому что это в будущем принесёт мне деньги? Много денег. Тэхён вскидывает брови. Он ожидал услышать другое: что для медицинского работника важнее всего здоровье людей, сострадание и помощь ближнему, но этот парень продолжает удивлять его всё больше и больше. В его взгляде нет сожаления, нет жалости, нет желания находиться здесь и смотреть на Тэхёна, но тот продолжает разговаривать, втаптывать, удивлять. И всё ради денег. — Меня не волнует боль окружающих, если ими не являются мои близкие. Чонгук думает в первую очередь о Сокджине. Лучший друг, который заменил ему семью. Джине, который обнимает тепло и с улыбкой, который готов помочь и помогает, ничего не требуя. Джине, который оставался у Чонгука на ночь, когда ему постоянно снились кошмары после смерти родителей в автокатастрофе. Парень даже не знает — чем он заслужил такое доверие, поддержку и любовь Ким Сокджина, но друг продолжал давать всё это, укутывал теплом и улыбался, словно так и должно быть всегда. — Мне на самом деле всё равно, — Чонгук смотрит прямо на Тэхёна, не отводя взгляда. Его голос не дрожит, взгляд не блуждает по комнате, пальцы не трясутся — парень говорит правду и всем своим видом это показывает. Словно и не стесняется и не стыдится своих слов. — Если кто-то умрёт, значит, так решила судьба. Некоторые переживают больше остальных, некоторые привязываются к тем, кто смертельно болен. Некоторые считают, что это их долг. Я же не хочу испытывать то, что чувствуют они. Чонгук думает во вторую очередь о погибших родителях, но их образы лишь мимолётным касанием пробегаются перед глазами, не вызывая абсолютно никаких чувств. Слёзы давно кончились, как и желания оставаться в прошлом, словно в запертой клетке. Чонгук переступил, пересилил и больше не оглядывается назад. Лишь единожды позволил себе слезы, когда получал диплом об окончании медицинского факультета, тихо благодаря покойных родителей. Его немое обещание спасти как можно больше жизней и оставаться хладнокровным до сих пор отдаётся где-то под грудиной. — Ты жестокий эгоист, знаешь об этом? — Тэхён тоже смотрит только на Чонгука. У него красивое лицо, прямая спина и небольшой шрам на щеке. У Чонгука старая толстовка с выцветшими пятнами от стирального порошка, у него телефон, обмотанный скотчем, который тот перекладывает из ладони в ладонь. У Чонгука нет сочувствия и жалости в глазах. Чонгук выдыхает, словно и не ожидал ничего другого. Его губы растягиваются в усмешке, но она выходит какой-то вялой, грустной и блёклой. Парень поднимает глаза со своих колен на хоккеиста и оценивающе скользит по нему взглядом. Несколько секунд держит его на лице, спускается ниже и сразу изучает коляску с парализованными ногами. Такое внимание Тэхёну не нравится, но мужчина через силу заставляет себя не дёргаться. — Разве я не могу быть таким? — Чонгук прикрывает глаза и устало выдыхает. Ему сложно объяснить то, что он чувствует. Сложно показать свои переживания незнакомому человеку, который его не поймёт и, возможно, осудит. — Я помогаю людям, я их лечу, поддерживаю по мере своих возможностей и не привязываюсь. Они мне благодарны, говорят «спасибо», некоторые приносят конфеты или шоколадки. Я не прошу от них ничего взамен. Ничего материального. Но Тэхён не умирает. Он просто застрял где-то между своими мирами, потерянный, поломанный и одинокий. Он не может впустить в свою жизнь больше людей, не может, как раньше, радоваться мелочам, потому что сейчас эти мелочи разбиваются о его жестокую реальность и тонут, ломаются под колёсами инвалидной коляски. — Что же ты просишь? Тэхён не умирает, а Чонгук не умеет утешать и поддерживать. Тэхён не нуждается в лечении, а Чонгук умеет только лечить. ᅠ ᅠ ᅠ🏒
ᅠ ᅠ ᅠ Чимин сильно пожалел, когда привязался. Пожалел, когда зашёл с радостной улыбкой в палату и сразу оказался под прицелом двух глаз, скрытых под мятной чёлкой — Юнги сидел на кровати со сложенными на груди руками, поджатыми в позу лотоса ногами и злым, враждебным взглядом. Стоило только улыбке Чимина осветить палату, как Юнги со свойственным ему сарказмом и желанием, чтобы всем вокруг было так же плохо, как и ему самому, послал медбрата далеко и надолго. Но Чимин привязался, выполняя свою работу. Привязался так сильно, что не готов был в тот самый момент отпустить. Поцелуи становились обжигающе горячими и горькими, вперемешку со слезами и кровью из носа, которую Юнги лишь размазывал по щекам и не обращал внимания. Он не обращал, а Чимин привязывался, пока влажными салфетками стирал подтёки и разводы. Юнги привязывал Чимина к себе медленно и болезненно. Так, словно он и не умирал от рака и не собирался заранее заказывать себе гроб на похороны. Но Юнги выбирал, улыбаясь при этом, как настоящий сумасшедший дурак, выбивал себе место на кладбище и даже не видел, как в глазах его медбрата стояли тупые слёзы. Юнги отмахивался, говорил, что всё будет хорошо. Что это просто предосторожность, потому что «если бронировать после смерти, то цены вырастут в три раза». Юнги привязывал, а Чимин поддавался. Чонгуку такого исхода не хотелось никогда. И не хочется даже сейчас, хотя он понимает, что Тэхён — не умирает. Он всего лишь застрял в прошлом, в апатии, которая медленно сжирает его изнутри вместе с одиночеством. Чонгук хочет помочь, но не хочет привязываться. В нём нет сострадания, потому что оно приносит боль. В нём нет жалости, потому что никто не будет жалеть тебя после привязанности к пациенту. Да и жалость в глазах других видеть тошно. Ровно настолько, что хочется вывернуть желудок наизнанку. Поэтому, когда вопрос Тэхёна выводит его из задумчивости, Чонгук впервые смотрит на него другими глазами. Что он просит? Он уже ничего не просит. Не просит, не хочет, не собирается. Он просто лечит, просто приносит и уносит градусники, меняет постельное бельё и ставит необходимые уколы. Он просто слушает, просто улыбается. Всех «просто» и не описать полностью, но Чонгук старается. Что же ты просишь? Чонгук поджимает губы и поднимается с места. Его подошва скрипит по идеально чистому полу, и парню становится стыдно за грязь. Тэхёну, наоборот же, сейчас на разводы и следы нет никакого дела. Лицо Чонгука преображается на пару секунд — от равнодушной маски не остаётся и следа: брови сводятся к переносице, а глаза превращаются в два огромных глубоких озера с рябью проступающих слёз. На мгновение Тэхён видит в этом парне не хладнокровного и равнодушного ко всему медбрата, а мальчика, который потерялся на своём пути. — Я просто хочу, чтобы никто не привязывал меня к себе. Чонгук отворачивается от Тэхёна и идёт в прихожую, чтобы снять ботинки. Ему надо наполнить ванную, помочь мужчине раздеться и перелезть в горячую воду. Потому что сам Тэхён точно не справится. Мягкие тапочки, оставленные госпожой Соён, ступают по полу легко и без лишнего шума. Когда Чонгук вновь оказывается напротив мужчины в коляске, Тэхён вздрагивает и поднимает голову. Надежда, что он вновь сможет увидеть ту уязвимую сторону, гаснет, стоит взгляду хоккеиста столкнуться с холодной стеной Чонгука. — Горячая вода или тёплая? Чонгук слышит в ответ привычное «как обычно» и наблюдает, как коляска отъезжает из гостиной в другую комнату. Пока вода в ванную медленно набирается, Тэхён расстёгивает пуговицы на лёгкой рубашке и стягивает её с тела. В комнате прохладно из-за открытого окна, и по коже хоккеиста бегут мелкие мурашки. И мужчина даже не знает, что ему говорить и как вести себя теперь с Чонгуком, который неожиданно для него разоткровенничался настолько, что почти показал свою другую, более мягкую сторону. Парень заходит в комнату тихо, шуршит тапочками и останавливается рядом с коляской. Ждёт, пока Тэхён повернётся к нему и позволит снять и брюки тоже. Одежда неприятно липнет к коже, пока чужие ладони расстёгивают ремень, приподнимают хоккеиста за бёдра и рывком стягивают брюки до колен. Тэхён смутился бы, если бы не старался через силу самостоятельно удержать себя в вертикальном положении дольше, чтобы Чонгук не торопился и не напрягался сильно. Тэхён пытается помочь Чонгуку, приподнимаясь над креслом и упираясь в подлокотники, но парень только недовольно цокает и заставляет сесть обратно и просто расслабиться. Тэхён лишь кажется лёгким по виду, но он бывший хоккеист, поэтому мышечной массы и силы в нём столько, как если бы Чонгук подтягивался с дополнительным грузом. В несколько быстрых и плавных движений парень перетаскивает Тэхёна с его кресла сначала на крышку унитаза, подтягивая ноги, а затем уже оттуда сажает в ванную. Тёплые ладони выверенными движениями не дают ногам безвольно бултыхнуться в воду и удариться о дно ванны: Чонгук особенно осторожно поддерживает их. Тэхён немного смущается такому вниманию. Его кожа вновь покрывается мурашками, но уже из-за резкой смены температуры. Вода согревает безжизненные ноги и туловище, скрытое под прозрачной поверхностью. Шея и открытые ключицы остаются над водой, и Чонгук протягивает Тэхёну небольшой кувшин. — Тебе помочь? Но хоккеист мотает головой. Чонгук кивает и ставит коляску рядом с ванной на всякий случай. — Позови, когда закончишь. ᅠ ᅠ ᅠ🏒
ᅠ ᅠ ᅠ Через неделю Тэхён сидит у телевизора и напряжённо смотрит какой-то матч, пока Чонгук за его спиной, напротив кухонного стола, скучающе разогревает приготовленную госпожой Соён еду. Микроволновая печь издаёт протяжный писк и услужливо распахивает свою дверцу. Вместе с горячим паром наружу вываливается пресыщающий запах острых специй — Чонгук улыбается блаженно и втягивает носом как можно больше этого аромата. Порция для Тэхёна давно стоит на столе раздачи. — Держи, великий мыслитель, — Чонгук усмехается себе под нос, ставит перед Тэхёном тарелку с тёплой едой и присаживается на своё излюбленное кресло с мягкими подушками за спиной. Хоккеист рядом с ним не дёргается в сторону еды, даже не смотрит на сидящего тут же Чонгука, как всегда делал это ранее — сначала исподтишка изучал чужое равнодушное лицо, а потом, не встретив никакого сопротивления или недовольства со стороны Чонгука, смотрел уже в открытую. Два дня назад он и вовсе осмелился ставить кресло прямо напротив, дабы не поворачивать головы в его сторону. Но сейчас Чонгук даже краем глаза не видит любопытных глаз. Лишь стальной профиль и поджатые губы. Напряжение от вида хоккеиста висит в спёртом воздухе, и Чонгук почему-то ёжится. Прошёл ещё один месяц с того дня, как Тэхён покинул команду и вышел из игры. Ровно четыре месяца с тех пор, как ему пришлось отказаться от любимого занятия, уйти из спорта и сложить форму в мусорный пакет. И только сейчас Чонгук замечает, что на экране крутится запись последней игры «Ледяных королей», в состав которой на тот момент ещё входил Тэхён. Знакомый тридцать восьмой номер Чонгук замечает сразу, но не успевает ткнуть пальцем в знакомую спину и улыбнуться, как на защитника «Королей» налетает нападающий другой хоккейной команды. Словно в замедленной съёмке перед глазами Чонгука пролетают следующие несколько секунд — один из нападающих стремительно сокращает разделяющее их расстояние, поворачивается плечом, чтобы впечатать Тэхёна в борт, но каким-то чудом мужчине удаётся сгруппироваться и уйти от прямой атаки. Тэхён при этом напрягается ещё сильнее, сжимает кулаки на подлокотниках своего кресла, но продолжает упрямо смотреть. Смотреть, как дальше, за несколько секунд, этот же нападающий летит на него снова, не оставляя попыток избавиться от сильного защитника команды соперника. Чонгук крупно вздрагивает, когда нападающему всё же удаётся впечатать мужчину в борт. Тэхён лицом наваливается на стеклянную поверхностью, а клюшка соперника с силой — Чонгук даже через экран чувствует её уровень — надавливает на спину тридцать восьмого поперёк яркого и огромного порядкового номера, словно перечёркивая его полностью. Чонгуку кажется, что он слышит хруст костей, слышит приглушённый крик Тэхёна из-под шлема, удар тела о лёд. Тарелка с едой соскальзывает из ослабевших пальцев Тэхёна, сидящего чуть поодаль. Звук разбившейся посуды приводит Чонгука в чувства и возвращает в реальность. Он тут же подскакивает со своего места и оказывается рядом: собирает осколки под ногами, мелкие частички с колен, сбрасывает разлетевшуюся еду с брюк и сиденья, чтобы потом всё подмести. Нежно и почти ласково хватает мужчину за трясущиеся и сжавшиеся кулаки, поглаживает своими пальцами и тихо шепчет: — Успокойся, Тэхён, — парень через силу заставляет чужие пальцы разжаться: кожа на ладонях исцарапана осколками тарелки, хоккеист сжимал их так сильно, что острые углы до крови поцарапали нежную кожу. — Ты реально мазохист какой-то. Господи. Чужая кровь отпечатками остаётся на осколках и руках Чонгука, но парень этого даже не замечает. Он тянется к пульту через весь диван и отключает запись. Комната тут же погружается в тишину, но вряд ли Тэхён слышал крики беснующей толпы и свист судьи со стороны телевизора. Хоккеист сейчас словно находится в какой-то прострации: взгляд тупится и, кажется, совсем затуманивается подступающими слезами, пальцы мелко и резко дёргают подол домашней футболки, словно хотят разорвать ткань на несколько частей. По инерции и привычке Тэхён без задних мыслей хочет подняться на ноги и уйти в другую комнату, но вместо этого он только отталкивается от подлокотников ладонями и тут же валится вперёд, прямо в руки успевшего подхватить мужчину Чонгука. Ноги, которым Тэхён раньше полностью доверял, сейчас отказываются работать. — Эй, эй! — Чонгук охает от неожиданности и обнимает мужчину за талию, притягивая к себе на пол с кресла. Лёгкий плед, которым хоккеист укрывал голые ноги, парень тянет на себя и покрывает им дрожащее тело. Чонгук опирается о диван, позволяя Тэхёну прижаться ближе к себе. Его глаза закрыты, а ресницы изредка дрожат, но парень всё равно тянет руку к мягкой щеке и собирает несколько капель солёной влаги с кожи. Тэхён жмётся ближе и морщится, как от боли, а потом тихо говорит: — Я тогда не чувствовал своих ног. Лежал на льду и сдерживал слёзы, потому что думал, что мне кажется. Я же не врач и не могу так просто ставить себе диагнозы… — голос звучит приглушённо в тишине комнаты, и Чонгук настораживается. Все эти откровения ему даются тяжело — когда кто-то в больнице начинает рассказывать о болезненном прошлом, когда Тэхён, такой неожиданно маленький и беззащитный в его руках медленно и тягуче пересказывает всё то, что ощущал после дикого удара клюшкой. Чонгуку неудобно и неловко. — А потом врачи сказали, что я больше не смогу играть… Это словно сломало что-то внутри. Стремление двигаться дальше, потому что я не видел никогда свою жизнь без хоккея. И без клюшки в руках. — Тебе не обязательно это рассказывать, — Чонгук отвечает ему так же тихо, как и Тэхён рассказывал ему всё это. Мужчина в его руках неожиданно затихает и кивает головой. Он резко отшатывается от груди парня и отворачивается: Чонгук замечает, что его красивое лицо слёзы нисколько не испортили и не портят. — Ты прав, — Тэхён кивает отрывисто и подтягивает к себе коляску. Его ладони цепляются за подлокотники, но тот не может просто так взять и закинуть себя на сиденье. Чонгук усмехается и тут же оказывается рядом. — Можешь не приходить завтра. И послезавтра тоже. Скажи Намджуну, что ты свою задачу выполнил. Чонгук хмурится после этих слов и открывает рот, чтобы возмутиться, но следующие слова Тэхёна: — Пусть заплатит тебе столько, сколько обещал за твои услуги. … выбивают воздух из груди парня. Так больно и почему-то неожиданно одиноко ему ещё никогда не было. ᅠ ᅠ ᅠ🏒
ᅠ ᅠ ᅠ Джин скептически выгибает бровь и упирается щекой в кулак. Он сдерживает порыв поддать Чонгуку подзатыльник, старается быть терпеливым другом и ждёт, пока Чонгук соберётся с мыслями. Прошло уже две недели с тех пор, как друг заявил ему и Намджуну, мол, я свою задачу выполнил, Тэхён подтвердит, но деньги можете оставить себе. Прошло две недели, как Чонгук взял долгожданный отпуск в больнице и отключил телефон вовсе, запершись в квартире. И прошло два дня, как Чонгук связался с Джином и предложил ему встретиться в этом кафе недалеко от парка. Джин даже представить себе не может, что произошло тогда у Тэхёна с Чонгуком такого, что его друг взбесился и взял отпуск в больнице. — Ты меня задолбал, Чонгук, — Джин прикрывает рот рукой, чтобы скрыть зевок. Ему не до долгих разговоров, не до пустого просиживания времени в полупустом кафе в восемь часов утра с отмороженным на голову другом после его двухнедельного затворничества в разгар собственной рабочей смены. — Слушай, я понимаю, что у тебя полно времени теперь, но я не брал для себя отпуск. Рожай уже скорее. — Я, возможно, кое-что сказал достаточно грубо, но не хотел, чтобы это кое-что так прозвучало. Не знаю, насколько это может показаться обидным, но человеку, которому я это сказал, кажется это не очень понравилось. Джин выгибает бровь и сразу теряет всякий интерес к собственной смене на работе. Чонгук смотрит на друга огромными от волнения глазами, и Сокджин клянётся самому себе, что видит такого Чон Чонгука перед собой впервые в жизни. Из вечно недовольного и равнодушного ко всему парня он неожиданно преобразился в маленького мальчика, которого надо погладить по голове и поцеловать в лоб. А ещё напеть какую-нибудь колыбельную, чтобы успокоить его. От неожиданности Джин почти теряет челюсть, а Чонгук опускает взгляд на сцепленные под столом руки. Ещё немного, и от затянувшегося молчания у Чонгука из глаз потекут горячие слёзы. Старший берет себя в руки и сокращает расстояние между собой и Чонгуком, который уже шмыгает носом и вытирает скатывающиеся слёзы. — Эй, ты чего? — холодные руки Джина оглаживают вздрогнувшего от прикосновений парня, опускаются на заднюю поверхность шеи и поглаживают спину. — Дай угадаю. Ты не сдержал свои саркастичные комментарии при себе, а Тэхён-душка принял это, как оскорбление и глубоко обиделся? Чонгук мотает головой. — Ты не говорил ничего саркастичного, но Тэхён всё равно оскорбился? — Может быть, — Чонгук отстраняется от друга и рывком смахивает ненужные сейчас ему слёзы. От недосыпа последние несколько дней кажутся смазанными минутами в его бесконечности, а тревога, поселившаяся в груди, бьёт настолько сильно, что, кажется, он не выдержит. Джин ничего не спрашивает: он просто кивает несколько раз, молчит, а Чонгуку и не нужны слова. Он прокручивает в голове все сказанные Тэхёну слова про то, что ему всё равно на смерти вокруг себя. Вспоминает и морщится от собственных слов, потому что это со стороны может прозвучать очень обидно. Чонгук даже может представить себе, каково было Тэхёну услышать такое. Каково ему было сидеть в инвалидном кресле и слушать, как Чонгук говорит что-то вроде «мне всё равно на тебя и твои загоны, потому что ты для меня по-сути никто». На душе становится больно. Чонгук и сам не замечает, как Джин говорит ему о своём уходе спустя полтора часа. Не слышит извинений друга, но кивает на автомате. Сейчас, когда вокруг снуют только официанты и новые посетители, Чонгук может подумать о собственных словах, познать истину и, возможно, добежать до нужного лофта, чтобы извиниться. Спустя две долгих недели, за которые Тэхён наверное его уже и забыл. Мозг открывает закрома памяти перед внутренним взором Чонгука, и он вспоминает ту женщину, которая лежит в отделении взрослой онкологии на девятом этаже межрайонной больницы, куда он перед знакомством с Тэхёном захаживал на дополнительные смены по ночам. У неё последняя стадия рака и трое детей, самый младший из которых даже не знает, что его мама умирает. У неё нет мужа, нет близких, а родители уже давно умерли. И врачи, которые не знали, что с ней делать, потому что медицина ещё не способна вылечить это страшное заболевание. Чонгук вспоминает маленькую девочку в отделении детской интенсивной терапии, которая не может дышать без специального аппарата. Ей недавно должен был исполниться месяц, но что с ней сейчас Чонгук даже не подозревает. Её родители верят, что врачи помогут. Все люди смотрят на людей в белых халатах, как на единственных, кто может им помочь, как на Богов, которые собственными руками способны воскрешать мёртвых, но они забывают, что и врачи — это люди. Не роботы, которые должны что-то делать и не должны ничего чувствовать. Чонгук вспоминает Пак Чимина, который до сих пор работает в отделении детской онкологии и улыбается так, как в первый раз. Чонгук часто видит его — медбрат со светлыми волосами порхает по отделению с той самой улыбкой, с которой когда-то зашёл в палату к Мин Юнги. И почему-то Чонгук только сейчас понимает, почему он это делает. Почему продолжает улыбаться, несмотря на смерть вокруг… Чонгук отшатывается от столика и тянется к телефону. Ноги сами по себе выносят его из кафе, и парень даже не обращает внимания на начавшийся дождь. Волосы тут же намокают и липнут ко лбу и шее, а экран телефона мутнеет из-за частых капель влаги. И, если бы не дождь, Чонгук бы подумал, что это его слёзы безвыходности и накатившего одиночества. Тревога усиливается с каждым протяжным гудком, с каждой минутой, которую Чонгук тратит на дорогу до остановки. Гудки продолжаются, тревога усиливается — сердце бешено стучит в груди, а воспалённое сознание подкидывает всё более и более страшные картинки причин такого игнорирования. Пальцы, тарабанящие по дисплею, набирают один и тот же номер раз за разом, но Чонгук слышит только гудки и автоответчик, на который с горем пополам ругается и отключается. Автобус к остановке подъезжает через десять минут, и всё время ожидания парень стоит вне себя от переживаний и мелкой трясучки. Но время. Время проходит незаметно, почти моментально. Знакомая остановка, знакомая дорога до лофта, который скрыт от чужих глаз многочисленными застройками. Чонгук лавирует между лабиринтами узких улочек, выбегает на главную дорогу и оказывается перед большими гаражными воротами лофта. На верхних этажах свет не горит, как и во всём здании. Телефон в руках упрямо молчит, и Чонгук даже не хочет знать, что там происходит. Он надеется и верит, что Тэхён всего-навсего обиделся и не собирается поднимать трубку из вредности, но червячок сомнения грузит его гудящую голову противным писком и мерзким хихиканием в стиле «это ты во всём виноват!». Чонгука прошибает холодный пот. За неделю до ухода Чонгука из лофта Тэхён вручил ему специальную ключ-карту к воротам и не забрал обратно. Парень благодарит хоккеиста за вспыльчивость и такую забывчивость, но приложить эту карту к отсеку с кнопочным замком удаётся не сразу. Карта падает из рук несколько раз, и Чонгуку приходится утирать мокрыми рукавами толстовки слезящиеся глаза. Ему стыдно, больно, ужасно волнительно. — Пожалуйста… пожалуйста… Отчаянный шёпот на грани истерики срабатывает, и сенсор призывно пищит, отпирая ворота гаража. Чонгук влетает внутрь, словно ураган, забывает о наличии каменных колонн и несётся так, словно готов пролететь сквозь бетонные стены. Грузовой лифт оказывается последним, что выводит парня из себя. Слишком медленный, слишком громоздкий и шумный. Этот шум эхом отдаётся по пустынному первому этажу, и, Чонгук уверен, Тэхён уже услышал приближение незваного гостя. Лофт встречает его тишиной и пустотой. Тут ничего не изменилось с того момента, как Чонгук видел его в последний раз. Возможно, подушки уже лежат не так, как лежали две недели назад, но в темноте гостиной парень заметит это не сразу. И не сегодня. Тысячи мелких иголочек впиваются в кожу, когда он слышит возню со стороны спальни Тэхёна. На какой-то момент парень теряется от гаммы чувств внутри. Может, Тэхён просто спит, а телефон висит на беззвучном режиме? Возможно, так оно и есть, хотя на часах уже почти двенадцать дня, но все окна в лофте почему-то плотно зашторены. Госпожи Соён тут ещё не было? Тэхён не вставал с кровати? Чонгук выдыхает в этой тишине очень громко, а затем слышит и приглушённый всхлип со стороны спальни мужчины. Ему страшно туда заходить, но ноги сами несут вперёд. Сердце действует быстрее мозга, пальцы отчаянно хватаются за косяк проёма и отталкиваются вперёд, чтобы быстрее оказаться в комнате. Всё мелькает перед его глазами слишком быстро: напуганный Тэхён со слезами на глазах, его разворошенная постель, инвалидное кресло, которое почему-то стоит у дверного проёма, а не кровати. Мигающий телефон в нескольких метрах на письменном столе. Чонгук пучит от удивления и волнения глаза, через силу заставляет себя выдохнуть с облегчением, потому что самые страшные подкинутые мозгом картинки не оправдались. Парень тянет к Тэхёну дрожащую ладонь, но мужчина качает головой и пытается отодвинуться от него дальше. Парализованные ноги пластом лежат на кровати и не дают телу сдвинуться ни на миллиметр. От этого Тэхён сильнее начинает плакать, размазывая солёные дорожки по щекам. Всё отчаянье и боль внутри хоккеиста неожиданно выливаются в маленькую истерику, которую он уже не может контролировать. Чонгук стоит на своём месте, в двух метрах от кровати без права сейчас подойти ближе и прикоснуться. На любое его движение Тэхён начинает качать головой и стараться отодвинуться ещё дальше, ещё глубже в комнату, в угол кровати, но ноги пригвождают его к месту. — Мерзкий… я такой ужасный. Ужасный. Тэхён качает головой через слёзы, шмыгает заложенным носом и хватает одну свою ногу дрожащими ладонями. У мужчины самая настоящая истерика: его трясёт, он что-то бормочет, то переходя на громкий шёпот, то начиная попеременно заикаться и захлёбываться языком и воздухом. Лёгкие спирает от боли, но Тэхён упрямо продолжает отодвигаться в дальний угол, руками помогая ногам двигаться. — Тэхён… — Чонгук делает осторожный шаг вперёд, оказываясь в досягаемой близости от кровати. В комнате чем-то пахнет, но парень не обращает на это внимания. Его взгляд сосредоточен на Тэхёне, который смотрит на собственные неподвижные ноги. — Ужасный и беспомощный… калека… Тэхён захлёбывается, оттягивает подол футболки к бёдрам, не оставляет попыток отодвинуться. Чонгук хмурится. — Мерзкий. Я такой… такой. — Тэхён вновь икает и глотает в себе стон разочарования. Его глаза поднимаются с липкого пятна пота на груди собственной футболки, пальцы сжимаются на оттянувшемся подоле. Голос звучит тихо, на грани слышимости, но от этого внутри парня что-то моментально разбивается: — Чонгук… помоги. И Чонгук помогает. Он тут же оказывается рядом, обнимает Тэхёна за плечи и прижимает потное и холодное тело к своей мокрой толстовке. Только сейчас на это уже наплевать обоим. Тэхён плачет ему в плечо, пытается что-то сказать, сжимая кулаки на ткани чонгуковых плеч, но парень всё понимает и без слов. Чонгук не обратил внимания на запах, потому что работать с мочевыми катетерами их учат со второго курса института. Но сейчас, когда он прижимает к себе трясущегося Тэхёна, то понимает, почему мужчину так трясло. Ему было стыдно, мерзко от самого себя и собственного недержания. — Эй, Тэхён-и, — ласковый голос Чонгука прорезает тишину комнаты, и хоккеист в его руках начинает успокаиваться. — Что произошло? Ты можешь мне всё рассказать. Тэхён вздрагивает в его руках, жмётся ближе беспомощным котёнком, и внутри Чонгука что-то ломается и разбивается несколько раз подряд. Парень и сам уже готов заплакать вместе с Тэхёном, но мужчина начинает сбивчиво говорить, заикаясь и начиная сначала, если понимает, что что-то упустил. Чонгук не перебивает, позволяет ему говорить, поглаживая по выпирающим позвонкам на спине сквозь липкую ткань футболки. — Это. Это так глупо, — глухой голос из-за толстовки кажется совсем тихим и разбитым. Тэхён прикрывает глаза, смотря только вниз, на собственное мокрое пятно на пижамных шортах. — Я лёг спать, и всё было хорошо. Я даже не ударился, когда пересаживался на кровать, но. Но мне захотелось в туалет. Пришлось пересаживаться обратно. Когда я потянулся к креслу, за окном засигналила чья-то машина. Чонгук всё время монолога Тэхёна молчит, гладит по напряжённой спине и попеременно прижимается щекой то к пушистой макушке, то к горячему лбу губами, но хоккеист этого даже не замечает. — Я испугался от резкого звука и дёрнулся. Коляска откатилась от кровати, и... Чонгук кусает себя за нижнюю губу. Он пролежал тут около четырнадцати часов, не в силах подняться или хотя бы позвонить. Телефон лежит на письменном столе в двух метрах от кровати, коляска откатилась в другую сторону, а ноги не дают ему свободно передвигаться или поворачиваться. От осознания, что испытывал всё это время мужчина сердце Чонгука начинает стучать, как бешеное, и это явно чувствует прижимающееся к нему тело. Тэхён поднимает глаза на парня, но быстро отводит взгляд. На дне карих омутов Чонгук мимолётно ощущает смущение, стыд и вину. И все эти эмоции смешиваются в один большой клубок ненависти к самому себе за беспомощность и инвалидность. Тэхён отстраняется от Чонгука, покидая такое уютное тепло и распахнутые объятия, отползает насколько позволяют остатки сил и бьёт себя несколько раз по ногам. Боли Тэхён не чувствует. Он вообще ничего не чувствует. — Эй, Тэхён! Тэхён! Я рядом с тобой. Пожалуйста, не делай себе больно, — Чонгук тянется вновь, чтобы заключить мужчину в объятия. Сейчас он даже не представляет, что творится внутри хоккеиста. Возможно, какие-то противоречия, борьба с ненавистью, желание быть таким, как все, и Чонгук готов перечеркнуть все слова, все доводы, которыми Тэхён корит себя. — Я всё равно ничего не чувствую, — голос беспомощный, тусклый, словно его хозяин уже потерял все свои стремления и частички тех желаний, которые бы ему хотелось исполнить для себя. — Такой… Чонгук дёргается вперёд, заключая лицо Тэхёна в чашу из своих ладоней. Мягкие щёки под пальцами приятно отдаются в подушечках волной теплоты, и Чонгук готов поклясться, что никогда не видел никого красивее даже в такой момент. Большими пальцами парень собирает влажные капли, губами оставляет касание на взмокшем лбу и, наконец, целует приоткрывшиеся влажные и искусанные губы своими. Поцелуй выходит нежным и осторожным, как лёгкое касание крыла бабочки, совсем незаметным, не диким. Чонгук не двигает губами, не старается углубить его. Это просто. Поцелуй. Тот поцелуй, от которого бабочки в животе, от которого сердце стучит, в висках колотит и пальцы дрожат. Тэхён замирает и прикрывает глаза. Тень от его длинных ресниц ложится на щёки, с которых Чонгук недавно стёр все слёзы. Чонгук никогда не считал и не считает Тэхёна беспомощным или мерзким. Никогда не считал обузой. Тэхён сильный, и Чонгук намерен доказать ему это, даже если потребуется повторять одно и то же по десять раз. … улыбается, потому что есть ради кого.