Снисходительная переменчивость

Под колесами стремительно поднималась пыль; скорость, непозволительно большая для этого участка дороги, начинала откровенно пугать. В машине душно, а оглушающую тишину разрезало лишь тяжелое дыхание: плейлист, что пошел уже по второму кругу, очевидно, с этим не справлялся. Стабильная удрученность и напряжение в салоне ощущались едва ли не физически. Их ссоры-ради-ссоры, которые так любила Виктория, традиционно состояли из трёх этапов. Сперва они честно, даже культурно пытались приводить аргументы, чтобы убедить друг друга в личной правоте. Потом кто-то запускал механизм из пустых апелляций к личности, и вся культура речи летела к чертям. Последним этапом было молчание. Оно могло длиться несколько минут, часов, дней, и именно его Дамиано ненавидел сильнее всего. Хотелось бы, чтобы она как обычно бесконечно шутила и читала вывески вслух. За неимением альтернативы он предпочел бы даже громкие, полные фальши и драмы крики про вырванные годы и испорченную жизнь, всяко лучше, чем перспектива вообще не слышать ее голос. — Если ты собираешься все выходные провести в этом блядском молчании, мне проще сразу развернуть машину. Вик, сделай одолжение, давай поговорим, — вздыхает, переводит взгляд и смотрит на нее в упор, надеясь хоть на какую-то реакцию. Виктория, вроде как, любила делать одолжения. Любила чувство власти и превосходства, даже если это Дамиано. Особенно если это Дамиано. Но ещё не время, поэтому девушка показательно делает музыку громче и продолжает смотреть в экран телефона, чем бесит его ещё сильнее. Она всегда делает нечто подобное, когда хочет, чтобы тот продолжал говорить, продолжал ее уговаривать. Но Дамиано не поддается, поэтому Виктории приходится прибегнуть к лёгкой капитуляции. — Во-первых, Давид, говорить нам не о чем. Я уже все услышала. Во-вторых, твои слова — как ебаная телевизионная пропаганда, — все же делает одолжение, но нарочно обращется по фамилии, мол, не обольщайся. В очередной раз за несколько часов поездки Дамиано вынужденно делает музыку тише, всем видом показывая, что очень удивлен ее внезапной разговорчивости и ждёт продолжения. — Ты вечно говоришь какой-то бред и хочешь, чтобы я в него верила, — таки решает пояснить она, не отрываясь от экрана телефона, — отстань от меня, пожалуйста. Она ожидает мгновенного ответа, но вместо этого ощущает резкое торможения. Сперва хочет съязвить, мол отлично, Давид, продолжай в том же духе, и тогда тебе действительно придется развернуть машину, но только поедешь ты не домой, а в ближайшую больницу. Но после все же решает, что свой словарный запас исчерпала, пусть дальше говорит он. Теперь они стоят в пробке. По скромному мнению Дамиано этого можно было бы избежать, если бы Виктория не начала устраивать концерт прямо перед выходом. Озвучивать он это мнение, конечно же, не стал, даже несмотря на отсутствующий инстинкт самосохранения. Вместо этого воспользовался моментом и наконец-то полноценно, без риска аварии и необходимости в резком торможении, переключил внимание с дороги на девушку. — Во-первых, — для усиленной реакции перенимает ее манеру повествования, — ты вечно выкручиваешь музыку на максимум, соответственно, все услышать ты никак не могла. Во-вторых, раз уж тебя потянуло на метафоры — я, скорее, независимое СМИ, пытаюсь воззвать тебя к адекватности. В-третьих, ты просишь отстать от тебя, но при этом продолжаешь сидеть в моей машине и понапрасну расходовать мой табак, — сперва демонически улыбается, обнажая зубы, а потом свободной рукой забирает у девушки ещё не зажженную сигарету. — В-четвёртых, Давид, ты душный. Ты п-и-з-д-е-ц к-а-к-о-й д-у-ш-н-ы-й, — протягивает по буквам, попутно разворачиваясь полубоком и кладя одну руку ему на колено, а второй демонстративно приоткрывая окно. Попытка в диалог провалилась, а надежда добраться до отеля до захода солнца стремительно улетучивалась, но, к всеобщему удивлению, машины начинают сигналить, а высокие здания — оставаться где-то позади. Трасса вдоль побережья кажется слишком свободной, Виктория слегка вылазит в окно и выглядит слишком красиво, а напряжение между ними, как показалось Дамиано, ощущается слишком(слишком) шатко. Добираются без происшествий и быстро заселяются, но их просят перепарковать машину. Виктория всем видом даёт понять, что оставляет его один на один со странной разметкой дороги, недоумением и чемоданом вещей, неизвестно зачем привезенных, бо́льшую часть ведь все равно не наденет. Давид попадает в номер на пятнадцать минут позже в уверенности, что она уже успела снять себе отдельный. Испытывает неподдельные восторг и удивление, когда видит силуэт девушки на балконе. Картина слишком красивая, слишком, чтобы быть реальностью: та стоит в своем лёгком, невинно-белом сарафане, золотые волосы переливающейся россыпью лежат на плечах, в глазах мешаются закат и море, в руках — бутылка белого полусухого. Дамиано позволяет себе пару минут полюбоваться издалека, а потом оставляет чемодан предательски брошенным у входной двери и переступает порог балкона. Становится рядом, чуть опираясь на перила. Под аккомпанемент гитары, что лёгкими отголосками доносится с берега до их этажа, он достает из кармана мятую пачку сигарет и выуживает оттуда последнюю. Ту, что Виктория не успела сжечь в машине. Кольца дыма сперва возвышаются над их головами, а потом аккуратно растворяются в розовом закате. Она молча протягивает ему бутылку — бесспорно хороший знак. Дома у них целый альбом с засвеченными полароидными фотокарточками, Виктория верила в их магию и возможность сохранять моменты. Дамиано сделал бы тысячу фотографий, только бы сохранить то, что он чувствовал сейчас. Если бы они не забыли фотоаппарат в предвыездной перепалке. Становится сзади и слегка касается ее талии, медленно проверяя рамки дозволенного, ведь официального примирения у них ещё не было. По ощущениям простояли так вечность, по факту — истлела одна сигарета. — Чувствуешь, чем пахнет? — Дамиано вновь первый прерывает молчание, уже конкретно прижимая девушку к себе за талию. — Дешёвыми сигаретами? — Счастьем, Де Анджелис. Ну и любовью немного, — произносит это на свой страх и риск, знает, что потом ему ещё не раз придётся услышать, что эти слова звучали как эпилог дешёвой мелодрамы начала двухтысячных, и вообще что он явно переигрывал, конечно же(конечно же). — Дами, твои постковидные проблемы с обонянием явно затянулись. Сколько можно повторять, запишись уже к врачу, а, — произносит Де Анджелис, слегка поворачиваясь и глядя ему в глаза. — Так ты же вроде меня к психиатру обычно отправляешь? — Ну так я и сейчас, — Вик не успевает договорить. Смех. Громкий и непринуждённый - то, в чем явно не нуждалась семейная пара из соседнего номера, укачивающая ребёнка на балконе, но то, в чем так нуждались они. Дамиано притягивает ее ещё ближе, выдыхая остатки дыма в девичье лицо. — И всё-таки, с чего такая снисходительная переменчивость? — шепчет еле слышно, ответ ему не так уж и нужен. Виктория молча улыбается, а после отвлекает его от размышлений и вопросов поцелуем. Все равно не сможет объяснить ему то, чего и сама не знает. То, в чём начинала признаваться себе только сейчас, стоя босиком на балконе и вкушая его губы с винным привкусом. Она проиграла. Окончательно, безапелляционно. Но какая вообще разница, если закат все ещё был розовым, на пляже кто-то по-прежнему играл на гитаре, а все в этом мире было в порядке?