Господин Дилюк

      Мондштад — город мнимой свободы. Почему же, мнимой? Сам Архонт благословил эту землю, наделил ее беспокойными ветрами, так обманчиво строящих из себя эталон этой самой независимости. Отнюдь, «ветреный» — не значит свободный, вольный. Наиболее четко это слово характеризует, скорее, переменчивость. Благородные рыцари годами взращивают свои идеалы, чтобы в мгновение ока от них отречься. — Я ведь прав? — прозвучал томный голос с толикой самоуверенности. — прав в том, что ты всего лишь грязная шлюха, которая прикрывается благородством?       В этом мрачном помещении, где велся грубый диалог, потяжелел даже воздух. Кэйа, связанный по рукам и ногам отнюдь не эластичной веревкой, с блаженным видом взирал снизу вверх на Дилюка. Эта ситуация не поддавалась логическому объяснению, ведь обычно молодой господин не прибегал к насилию — даже если брат сильно донимал его. В этот вечер загадочные обстоятельства сложились таким образом, что некогда благородный рыцарь преклонил свои колени, обездвиженный, но ни капли не разочарованный своим положением. Иначе к чему были все эти придирки, что он так старательно придумывал на ходу. — Не прав, — Кэйа лукаво улыбался, словно это странное сопротивление добавляло ему азарта. И его господину. В действительности, какая почва была у таких громких слов? То, что Кэйа дал себя поймать, еще ни о чем не говорит. Тем временем, Полуночный герой, лишенный всякого сострадания, презрительно надавил ступней на чужое колено. Этот жест был ему особенно приятен, ведь вместе с ним приходило и осознание своего превосходства. — В таком случае, как ты объяснишь свое неудобное положение? Ты настолько увлекся, распуская всюду свои руки, что мне пришлось принять меры.       И ведь действительно — Кэйа злоупотреблял тем, что нарушал личное пространство брата, даже когда тот работал. Рыцарь словно невзначай трогал пряди его огненных волос, или же поглаживал невесомыми движениями разные участки тел, будь то ладонь, плечо или даже бедро. В общем, как повезет. — Я думал, тебе понравится, — игриво заметил Кэйа, тут же сдавленно выдыхая. Чужая ступня еще сильнее врезалась в его несчастное колено. — Тебе не давали слова, — голос, доносившийся сверху, звучал еще более властно.       Дилюк привык к порядку. Особенно в своем же заведении. Всякий дебошир и негодник, намеренно сеющий семена раздора, предавался суду. Особенно если после всех злодеяний он отказывался покинуть помещение сам. Вот только если обычные гости были попросту пьяны, что не внимали просьб, и их было достаточно с силой вышвырнуть на улицу, то Кэйа требовал особого подхода. Его нахальная улыбка, словно никогда не сходившая с лица, сильно мешала работе — как и его излишняя фамильярность. Пропуская бокал-второй чего-то крепкого, он не терял ясности ума, отчего имел возможность и дальше досаждать и без того занятому хозяину. Пустая болтовня, глупые шутки, жесты — и так из раза в раз. Кэйа вжился в образ льстивого и покладистого юноши, что было только на руку консервативному хозяину таверны.  — Накажите меня, Господин Дилюк, — все так же вульгарно говорил Кэйа, пока в ту же секунду не получил резкую пощечину. Это. Было. Неожиданно!       Человек, отвесивший ее, давно привык везде таскать за собой тяжелый меч, отчего и удар выдался чрезмерно сильным. И без того пунцовая от алкоголя и азарта щека приобрела отчетливый, краснеющий рисунок. Кровь в этом месте пульсировала, и жар начинал исходить не только от поврежденного места, но и от всего тела в целом. Какая грубость! И вместе с тем, какая прелестная картина — кое-кто все-таки вышел из себя. — Ты все еще не понял? — излишне серьезный тон Дилюка, наконец, привлек внимание развратного рыцаря. Тот едва заметно трепетал, не то от удара, не то от неожиданности, не то от знакомого голоса. С опаской поднимая голубой глаз (второй все еще скрыт под повязкой), он лицезрел спокойное лицо брата, который возвышался над ним теперь во всех смыслах данного слова. Болело колено, болела и левая щека. Не успел было Кэйа опомниться, как и правая вспыхнула очагом боли. Облаченные в перчатки руки Дилюка были куда грубее, чем без них.       Непроизвольно, в глазах Кэйи встряли слезы. Было ведь что-то унизительное в этих ударах, особенно сейчас, когда он был послушным мальчиком и не проронил ни слова. Но это унижение, отнюдь, не причиняло дискомфорта. Скорее, это было слабостью рыцаря. — Как думаешь, за что? — продолжал говорить Дилюк с нарушителем порядка. — Я разрешаю тебе предположить. — Вы все еще злитесь, господин? — ответил юноша сдавленно, теряя свою самоуверенность. — Не угадал, — колено Кэйи внезапно ощутило всю тяжесть чужого веса, отчего слезы еще отчетливее выступали на его глазах. — Мне просто нравится смотреть, как растворяется твоя глупая ухмылка.       Кэйа попытался выдавить привычную улыбку, но каждый мускул на его лице подрагивал и пульсировал в странной агонии, словно пламя пожирало привыкшую к холоду кожу. Это жалкое подобие ухмылки не смутило Дилюка — напротив, ему понравилось. Наверное поэтому теперь он так бережно гладил чужие волосы, двигаясь от самой макушки к затылку. Не убирая своей ноги с чужой, изнывшейся — Дилюк опустился на одно колено под болезненные шипения брата. Рука, скользившая от самой макушки до затылка, остановилась на последнем. Дилюк силой притянул к себе Кэйю, да таким образом, что их лица разделяли считанные миллиметры. Сбивчивое и распаленное играми дыхание Кэйи не могло сравнится с ровными, спокойными вздохами Дилюка. Чувствительные после ударов щеки уловили скользящие движения губ. Этот невесомый поцелуй — лишь компенсация за неправильный ответ. Повезет в другой раз!       Губы скользили дальше, вдоль скул, к самому подбородку. Только что привыкший к грубому обращению рыцарь не мог унять дрожь от неожиданных ласк. Даже язык заплетался под действием таких страшных приемов, отчего выдавить очередную шутку было очень трудно. Вместе с тем, Кэйа улавливал странную нежность в каждом таком поцелуе прохладных губ.       Дилюк вскоре добрался до чужой шеи, особенно заострив свое внимание на ней. Неожиданно, Кэйа вскрикнул: — Не надо, Господин Дилюк!       Тот лишь ухмыльнулся, незаметно для своего обездвиженного партнера. Рыцарь даже попытался извернуться и отдалиться, но чужая рука прочно удерживала его в нужной позиции.       Кто же знал, что Кэйа не любит поцелуев в шею? Из всех доступных его развратному уму практик, эта была самой нелюбимой. Рыцаря заводят грязные вещи, и болезненные тоже — будь то те же самые пощечины — вот только реальные угрозы здоровью он никак не воспринимал. Вычитав однажды в книжке, что засосы могут повредить важные кровеносные артерии, юноша впредь навсегда решил всеми силами препятствовать этому. Обычно, его покорно слушались — даже самые обожаемые любовники имели такое же табу. Но не Дилюк. Восхищенный чужим замешательством, он лишь подкрался еще ближе к чужой шее, слегка покусывая ее. На лице Кэйи застыл ужас, хотя серьезных увечий он не получал. — Господин, — проговорил он непривычно робким голосом. — Я молю вас… — Я тоже много раз просил тебя, например, покинуть мою таверну. Глухой к моим просьбам, но молишь о пощаде?       Дилюк странно усмехнулся, отчего у Кэйи пробежал мороз по коже. — Нет, — многопочтенный господин тут же впился в чужую шею с наигранной жадностью, когда на деле же он едва коснулся зубами бледной кожи.       Чувства, которые испытал рыцарь, были похожи на те, что испытывает ребенок со страхом перед уколами. Вот, он стоит в очереди ко врачу, млеет от одной только мысли о том, что острая игла вонзится в его руку, и очередь перед больничной дверью сокращается все стремительнее, приближая момент неизбежного.       Кэйа прикусил губу, надеясь, что Дилюк скоро прекратит это варварство. Но представление еще только начиналось. С особым наслаждением слегка покусывали тонкую плоть, под которой ключом била кровь. Каждый укус спускался ниже, в сторону ключиц. Это немного успокоило рыцаря, хотя страх все еще отзывался в его теле едва заметной дрожью.       В какой-то момент Кэйа, все это время находившийся в одной лишь рубахе и брюках, ощутил странную легкость, а затем оказался в положении лежа. Его руки, заведенные за спину и перевязанные крепкими узлами, были не в восторге от новой позы. Зато ноги, зафиксированные в районе щиколоток, заметно расслабились.       Дилюк оседлал его, недвусмысленно поглядывая на главного нарушителя порядка. — Кажется, тебе по нраву быть чьей-то сукой? Чего еще ожидать от твоего ордена… — заключил хозяин трактира, нарочно ерзая на месте.       От этих движений у Кэйи еще больше свезло в паху. Отчего-то ему теперь было стыдно — может быть, даже страшно — что-то говорить в ответ. — Молчание — золото, особенно в твоем случае, — самодовольная ухмылка теперь восторжествовала на лице Дилюка. Он с особой плавностью опустился ниже, словно не хотел потревожить и без того напугавшегося зверька. Мягкие губы его невесомо касались мочки уха, опаляя ее горячим дыханием и покусывая рядом острых зубов. И без того чувствительный Кэйа попытался протестовать, мотая головой.       Что-то не так. Затаившийся в хитрых ухмылках и косых взглядах азарт исчез. Или же он просто перешел в другие руки. Если раньше Дилюк терпеливо сносил каждую выходку брата, то теперь пришел черед Кэйи испытать на себе издевки. Если честно, он рассчитывал не на это… В планах своих он неизменно видел одну картину, где очарованный господин теряет свое самообладание. Конечно, Кэйа не просто так донимал его, «случайно» задевая бедром в проходах, касаясь его руками в невесомых жестах и нашептывая ему под руку вещи, отнюдь не приличные. Однако в жизни часто то, что мы усердно планируем и ждем, идет совершенно не по плану. И пусть эта искра страха заводила, все равно Кэйа видел себя главным в этой истории. А получилось совсем наоборот        Таким образом, Кэйа только сейчас осознал, какую серьëзную ошибку он совершил, подыграв ему. Юноша был уверен, что хозяин трактира слишком мнителен, и показное хладнокровие не сможет вылиться во что-то более существенное. Было даже забавно слушать его приказной тон.       Изначально. А что теперь? Откуда в молодом господине столько черствости и грубости? — Чего противишься? — в голосе, раздавшимся над самым ухом, отчетливо можно было различить фальшивое беспокойство. — разве не этого ты хотел? — Если честно, — Кэйа все еще строил из себя любезного. — не хочу показаться грубым, но-       Дилюк не услышал его. Он лишь уверенно положил свою руку на чужую шею, с силой сдавливая ее. Для достопочтенного Господина все это с самого начала было игрой. Он плавно придвинулся к чужим губам, покусывая и их тоже. Но кисть свою не размыкал, отчего Кэйа заметно покраснел. Слова его встряли в горле комом, а легкие покусывания заводили еще больше. Кислорода постепенно становилось все меньше и меньше, но такое отчаянное положение пришлось по вкусу странному рыцарю. Ему нравилось испытывать себя на прочность.       Дилюку очень подходил красный цвет. Но еще больше красные цвета, по его мнению, украшали Кэйю. Отстранившись, «герой» разглядывал «рыцаря». Его губы, к которым приливала кровь, стали более яркими и припухлыми. Лицо его заливалось краской от стыда и причиненного ущерба. Шея же как будто была окроплена небрежными кляксами. Дилюк отнял свою руку, чтобы запечатлеть на чужом «холсте» не только «кляксы», но и следы от пальцев. — Господин… — в свободную от поцелуев и удушья минуту, Кэйа вновь вознес свою мольбу. Конечно, он уже смирился со своей участью быть ведомым, и все же подбрасывал подобного рода фразы, чтобы подлить масла в огонь. Ох, даже сейчас, рыцарь оставался таким льстецом…       Но хозяин оказался непоколебимым, хотя и жалобный тон мольбы, казалось, и вправду зацепил его. Нельзя сказать, что Дилюк тут же решил отставить свою затею. Ему самому было немного трудно срываться на ком-то, пусть даже на таком раздражающем типе, и все же нутро его значительно распалялось. Это было то самое чувство, которое отвергалось сознанием и поглощалось всецело чувствами. В ответ на не озвученную просьбу, Дилюк вновь сжал тонкую шею одной рукой, не без удовольствия. Молодой господин сейчас чувствовал себя так, словно он лично прихлопнул комара, не дававшего ему спать летними ночами.       Кэйа же не мог описать свои чувства. Ему только казалось, что вспыльчивый во всех смыслах хозяин трактира обжигал его тело. «Сгорать» в этой агонии и непреодолимом желании… Так вот что чувствуют существа, вставшие на пути Дилюка? Это было не столь любопытно, сколько страшно. И вместе с тем, возбуждающе. Именно такой жгучей встряски не хватало за последние дни. Именно эта страсть, подобна горечи алкоголя, втягивала и развращала. — Дилюк, — на сей раз, твердо сказал Кэйа, хотя дыхание его все еще не выровнялось. Откашливаясь, он хотел было добавить что-то еще, но едва успел.       Господину надоело восседать на неприличных местах. Он ослабил хватку, и тяжесть его веса теперь приходилась не на пах, а на грудь. Кэйа забыл все слова, стоило ему только услышать звук расстегнутой одежды. Дыхание его сбилось окончательно, не то от волнения, не то от тяжести в груди, не то от сильнейшего возбуждения.       Все свои обиды и слова, рыцарь проглотил. А вместе с ними он принял ртом и чужую плоть, неестественно горячую. Мало было обжечься снаружи, как теперь все внутри распалялось и вспыхивало новым очагом пожара. Дилюк в это время не сдержал сладкого стона, но и входить на всю он не спешил. Плоть его лишь частично проникла во что-то теплое и влажное. Это продолжалось недолго, потому что вскоре эта же плоть стремительно проскользнула в самую глубь. Лицо Кэйи изображало изумление, а на глазах его вновь выступали слезы. Слезы не горечи, не радости, а от банального рефлекса. Не в силах ни отпихнуть, ни сказать, ни отвести головы, юноша покорно принимал свою участь, в то время как тело его противилось и протестовало. Вернее, одна из частей тел — если горло еще не привыкло к такому грубому вторжению, то остальное тело непроизвольно выгибалось под такими странными ласками. Конечно, все самое приятное досталось молодому господину, но и Кэйа испытал странное удовольствие в том, чтобы быть принимающим. С каждым таким проникновением он становился все лучше. Все реже он замечал за собой желание отстраниться, и все больше ему хотелось включиться в процесс, сомкнуть плотнее губы или задействовать язык. С каждым резким выходом подмятый юноша неестественно содрогался. Кашель его сделался не столько сухим, сколько влажным. Дилюк продолжал делать так и дальше, и с каждым разом взору его представал человек, чье тело одновременно противилось и наслаждалось. Конечно, инородное тело плохо воспринималось нарушителем, отчего он и дальше продолжал непроизвольно содрогаться и откашливаться, пока лицо исчертили влажные дорожки. Слезы больше не встревали в глазах, подобно жемчужинам — они скатывались дальше и в еще большем объеме, чем было до этого. Но вскоре Кэйа привык — и только влажное лицо выдавало в нем неопытного партнера. Дилюк отметил про себя, что глаза юноши, холодные как лед и ясные как январский мороз, помутнели и покраснели от влаги.       В конце концов, плоть уперлась в припухшие губы, словно готовясь к очередному вторжению. Но Дилюк не предпринимал больше попыток двигаться. Кэйа, чье тело пробивала странная дрожь, продолжал жадно глотать воздух, изредка откашливаясь. Вдоль его подбородка стекали не только остатки слез, но и слюни вперемешку с мускульной на вкус смазкой. Из носа тоже все потекло, словно Кэйя плавился в охватившем его пожаре страсти.       Дилюку безумно нравился жалкий вид брата. Не имея сострадания ни к нему, ни к его измученному телу, он продолжал стимулировать свою плоть рукой. Она же, в свою очередь, от быстрых и резких движений то и дело ударялась о мягкие губы. Неровное дыхание Кэйи было созвучно со сбивчивым дыханием его Господина. Тот, казалось бы, тоже содрогался — но дрожь эта была слабой, порожденная истомой. Несчастный рыцарь тоже был в восторге — конечно, ему пришлось нелегко, но видеть Дилюка… Под таким ракурсом — высшая награда.       Кэйа обомлел, стоило ему только почувствовать на лице что-то вязкое и теплое, подобное растопленному меду. Пару капель застыло на губах, и рыцарь с помутневшим сознанием распробовал их на вкус. Мед оказался не столько сладким, сколько горьким. Будучи в оцепенении, юноша усердно зажмуривал глаза, пока субстанция стекала вдоль его черт лица. Часть ее заполонила сомкнутые веки, отчего Кэйа еще больше боялся их разомкнуть. Руки его все еще жалобно ныли, особенно сейчас, когда они выдержали на себе не столько вес рыцаря, сколько вес Дилюка. Кроме того, конечности были зафиксированы, и убрать самостоятельно со своего лица разного рода жидкости не удавалось.       Дилюк же оставался более, чем довольным. Его голод был частично удовлетворен приятными ощущениями влажного и склизкого. Но этого было мало — при чем, не для тела, а для разума Дилюка. С особой легкостью он поднялся на ноги после разрядки, переступил через Кэйю и ловко перевернул его лицом к земле. Затем он по своим замыслам и прихотям разрезал тугие веревки ножом, каким обычно срезал стебли вьющейся лозы. Ноги Кэйи получили долгожданную свободу, воспользоваться которой было тяжело. Все его тело предательски ныло и расслабилось, неспособное все это время противиться чужой воли. Дилюк резкими движениями стаскивал одежды, обнажая перед собой чужие ноги. Кэйя, не знавший до этих пор чувства стыда, лишь уперся лицом в пол, пачкая его. Конечно же, ему было стыдно! Но на это он и рассчитывал. Что-то впервые, подумать только, заставило его испытать это странное чувство.       Господин пользовался податливость чужого тела и распоряжался им по-своему. Например, сейчас он шире раздвинул ноги Кэйи, вместе с тем вынудив того приподнять свой зад. Теперь град ударов прошелся и по бедрам. Кэйа вздрагивал при каждом из них, от неожиданности и жгучей боли. Дилюк чередовал плавные поглаживания рукой с глухими ударами, поначалу хлопнув по бедру с полной силой, затем слабее, и еще слабее.       Тело предательски выгибалось под новые удары. Это бессознательное так раздражало и смущало даже того, кто не привык загонять себя рамками морали. Ведь, как ни крути, Кэйа представлял на своем месте другого человека. Если поначалу идея не дать себя поймать казалась скучной, то сейчас юноша не жалел о том, что осуществил ее. Как много граней открылось в его сексуальных практиках, и каждая сменяла другую, вызывая сильнейшее возбуждение. Кэйа в душе завидовал своему господину, что уже избавился от этой болезненной сдержанности…       Дилюк в это время, казалось, немного поумерил свой пыл. Он осторожно водил пальцами возле отверстия, предварительно сняв с одной руки перчатку. Эти движения были чрезмерно приятными и лишь усиливали сдавливающую боль в паху у того, кто этим ласкам и предавался. Кэйа заметно расслабился, хотя и положение его нельзя было назвать удобным.        В помещении стояла все та же дурманящая атмосфера. Легкий полумрак и благородный запах вин обволакивали две фигуры. Все это лишь способствовало возбуждению Кэйи, что шло с ним с самого начала, разливаясь приятным теплом, постепенно перерастая в непреодолимую жажду. Ничего не осталось от сладкого предвкушения — на смену ему пришли болезненные ощущения в паху, который, казалось, тоже связали незримые веревки. Тело Кэйи все еще подрагивало, не то от повышенной чувствительности, не то от неустойчивого положения. Благородный рыцарь не мог терпеть больше этих поз, все мышцы то и дело постанывали и изнывали, и только освободившиеся из плена ноги упирались коленями в холодный пол. Кэйа продолжал дышать через рот, пуская очередную долю влажного секрета на испачкавшуюся поверхность. Его больше не смущало то, чем обернулась вся ситуация и как он сейчас выглядит — обнажен он или же нет. Все мысли рассеялись, уступая дорогу нежным ласкам, что пришлись так кстати после резких ударов ладонями. Около четверти часа продолжались эти монотонные движения, и с течением времени они лишь сильнее возбуждали Кэйю, который и вовсе забыл, как думать.       Дилюк в этом медленном темпе тоже пришел в себя. Конечно, он все еще злился — и все-таки он уже победил в этой игре. На секунду, достопочтенный Господин отвлекся от своего занятия — но лишь за тем, чтобы подобрать пальцами субстанцию, оставленную лицом Кэйи. Затем Дилюк очень медленно и осторожно протолкнул скользкий палец. Кэйа, казалось бы, ждал этого момента с особым нетерпением — иначе зачем ему было теперь двигать бедрами навстречу. Это отвратительное чувство грязи, разведенное где-то там, пришлось ему по нраву, отчего и плоть его, лишенная одежды, щедро изливала смазку куда-то под себя. Дилюк краем глаза заметил мерцающие лужицы, только что образовавшиеся под рыцарем. Затем он вновь вынул свои слегка высохшие пальцы, чтобы забрать ими часть прозрачной субстанции. Очевидно, что после этого Дилюк продолжил проникать в Кэйю, и тот лишь сдавленно хрипел, сладострастно наслаждаясь процессом.       Теперь Дилюк снова отвлекся. Кэйа, не способный до сих пор открыть глаза, слышал его удаляющиеся шаги. Вскоре тот вернулся, словно с какой-то побрякушкой. — Как благородно, что ты всегда носишь при себе свое оружие.       Раздался звон. Что-то с характерным металлическим звуком приземлилось рядом с лицом Кэйи. — Ты собирался прекратить это, — продолжал говорить Дилюк с долей иронии. — давай же, защищайся.       Кэйа не понимал, к чему весь этот цирк. Руки его, в любом случае, скованы. Даже если бы он и мог выбраться из захвата, то, очевидно, не хотел. По неясной для себя причине, не хотел. Как и признать за собой странности. — Ты будешь сражен… Своим же мечом.       Это звучало, как некая угроза, хотя никакого зла Дилюк в эту фразу не вложил. Скорее, он лишь в очередной раз подчеркнул неудобное положение своего гостя, позволив себе даже некоторую долю кокетства. То, что некогда бросили под нос рыцарю, вновь подняли с пола. Впоследствии Кэйа ощутил внутри себя наконечник холодной рукояти. Это чувство было не столько приятным, сколько совершенно новым после растирающих ласк. Дилюк все это время активно стимулировал мышцы, очерчивая отверстие нежными движениями пальцев. Кровь приливала к мышцам, а следовательно — и жар тоже. От холода же теперь мышцы непроизвольно сжались. Тем не менее, Дилюк продолжал осторожно вводить странный предмет глубже, зачарованно наблюдая за тем, как он исчезает все дальше, и дальше. Кэйа, все это время будучи расслабленным, был рад и встрепенуться. Дрогнули его темные ресницы, как и дрогнуло все тело, судорожно сжимая в себе инородный предмет. Странный холод, постепенно, отступал под действием разгоряченного тела, и температура сравнялась. Теперь внутри все было, как говорится, ни горячо и ни холодно. Можно даже дополнить — идеально. Мышцы вскоре расслабились, впуская в себя предмет продолговатой формы.       Со стороны Дилюка, все тоже шло очень даже хорошо. Можно было даже сказать, прекрасно. Молодой господин сам от себя не ожидал, что способен на такое, и это осознание пьянило его так же, как и вид то исчезающего, то вновь всплывающего перед взором предмета. Протолкнув его еще чуть глубже обычного, что давалось с небольшим трудом, Дилюк услышал непроизвольный стон. Плоть Кэйи заметно напряглась, а сам рыцарь еще больше уткнулся лицом в пол. Господин, завидев эту реакцию, надавил снова — и вновь увидел интересную картину. Тогда он решил продолжить в подобном ритме, и, увлеченный процессом, зарылся другой рукой в длинные пряди. Сплетая их в своей ладони, Дилюк с силой потянул их на себя, вынуждая кое-кого оторвать свое лицо от пола. Кэйа выглядел немного жалко, и вместе с тем — эротично. Он даже позволил себе легкую улыбку, словно чувствовал, как сейчас его грязным видом особенно наслаждаются. Тем более, сейчас, когда его аккуратные пряди превратились в поводья. Господин продолжал совершать манипуляции, натягивая их на себя, и тогда вновь вырвались хриплые стоны удовольствия. Разведенная под ногами Кэйи грязь дополнилась новыми красками и пятнами, пока в конечном счете на смену прозрачной субстанции не пришла мутная. Дилюк совершил последние резкие толчки инородным предметом, и также резко плоть Кэйи извергла из себя семя, слегка пачкая ему живот и рубаху, а потом и без того обезображенный пол. Рыцарь настолько впал в забытье, что не скоро понял, как охрип еще сильнее от все это время рвущихся наружу стонов.       Дилюк вынул рукоять, небрежно бросив предмет туда же, откуда и подобрал его недавно. Вновь Кэйа услышал металлический стук рядом с собой. Господин, кажется, снизошел до милости — иначе нельзя было объяснить тот факт, что он освободил связанные руки. Кэйа тут же уперся ими в пол, но поднять свое тело никак не мог. Лишь бедра соблазнительно возвышались над всем его корпусом, обезображенные шлепками и стекающими вдоль них жидкостями. — Доигрался? — почти любовно поинтересовался Дилюк, бережно обволакивая руками изнеможенное тело и перетягивая его на себя.       Сейчас молодой господин твердо стоял на ногах, вместе с тем удерживая в объятиях Кэйю. Тот был особенно чувствительным после сильнейшего возбуждения, а потому слегка вздрогнул от того, что его запачканный живот теперь ощутил на себе ткани рубахи и чужие руки. — Не могу даже шагу ступить, — Кэйа надеялся пристыдить Дилюка, и ему это удалось. Полуночный герой осторожно уткнулся в чужое плечо, улавливая особый запах, что истощало обнаженное тело. — Я провожу тебя, — ответил молодой господин, пока Кэйа стряхивал с лица густые капли.       Ах, все-таки, он проиграл. Надеясь очаровать Дилюка, сам же оказался в восторге от его прелюдий — даже от самых грубых.       В последующие дни, люди были обеспокоены отсутствием Кэйи. Многие говорили, что он неважно себя чувствует и неспособен даже встать с постели. Многие сетовали на простуду, другие — на похмелье.       И только хозяин трактира с лучшим во всем городе вином беззаботно улыбался, протирая стакан до блеска хрусталя.