Дым благовоний

Когда он возвращается, солнце уже садится, и обломанные пики гор тают в его алом свете. Моракс прислоняет багровое от запекшейся крови копье к раскинувшемуся над ними дереву и скидывает капюшон накидки. Гуй Чжун внимательно смотрит на него и ничего не спрашивает, будто бы и не удивленная вовсе. − Я дал ему имя Сяо, − наконец хрипло отвечает он на ее немой вопрос, кивая на якшу. Больше он ничего не поясняет. Гуй Чжун качает головой в ответ своим мыслям и переводит взгляд на того, кого он назвал Сяо. Вчерашний мальчишка, он едва стоит на ногах, но смотрит на нее упрямо и твердо — она знает, он не примет никакого сочувствия, и внутри невольно разливается горечь. − Добро пожаловать в Ассамблею Гуйли, Сяо, − улыбается она, откладывая перо в сторону. — Отдохни. Никто здесь не навредит тебе. Она ожидает, что он обязательно возмутится — все в нем будто бы только ждало возможности ринуться в бой. Но вместо этого Сяо лишь молчит пару мгновений и переводит взгляд на Моракса, опасно покачиваясь. Гуй Чжун глубоко вздыхает. Она все сильнее понимает, почему он не захотел убить этого якшу вместе с его хозяйкой. − Гуй Чжун руководит здесь всем наравне со мной, − подтверждает он, и по лицу его впервые скользит подобие улыбки. — Слушай ее. Сяо протяжно смотрит на него, будто вдумываясь в эти простые слова, а потом вдруг без сил падает на траву. Гуй Чжун сжимает кулаки. Она редко злится, очень редко, но глядя на Сяо, сложно не чувствовать отголоски кипящей ненависти. Моракс подхватывает юношу на руки и качает головой, проводя рукой по его лбу. В его взгляде на мгновение мелькает тревога. − Он просто спит. Селестия, ну и проблемный якша… − Ты поступил верно, − откликается Гуй Чжун. Моракс не отвечает, не сводя взгляда с острого лица Сяо, а потом резко выдыхает. − Я отнесу его в храм, но мне некогда с ним сидеть. Осталось много работы, и он сейчас едва ли мне поможет с этим. − Я побуду с ним, − успокаивает его Гуй Чжун, давя смешок. — И нечего быть таким холодным. Тебе же тоже приглянулся этот мальчик. − Не привязывайся к нему, − предупреждает он. — Ты знаешь, сейчас опасное время. Гуй Чжун смеется звонко и встает, собирая разбросанные по столу чертежи. Она видит его насквозь, и видит, как осторожно он держит Сяо, старые раны боясь открыть своей грубой силой — и это он пытается убедить ее, что нельзя привязываться к тем, что могут уйти в любой момент? − Но ты ведь не даешь ему умереть, Моракс. Он молчит, и это молчание успокаивает ее. − Ты умеешь сражаться, якша? Моракс взвешивает на руке копье и смотрит холодно и строго. Сяо кивает. − Умею, − шелестит он почти беззвучно. − Хорошо, − он протягивает ему оружие и кивает в сторону. — Тогда что делать с этим монстром, мне тебе объяснять не надо. Сяо ладонями обхватывает старое древко — оно теплое еще от чужих касаний — и сжимает кулаки. Ему не нужно повторять второй раз — он бросается на врага со смертной яростью, и на острие мелькают блики солнца. Это быстрое и отчаянное сражение, а Моракс сам не замечает, как руку держит на копье, будто готовясь в любой момент вмешаться. Сяо наконец выпрямляется, и на лице у него брызги крови. Он глядит перед собой упрямо, и Мораксу кажется, что он говорит с лесным зверьком, которого спугнуть можно любым неосторожным движением. − Неплохо, − коротко хвалит он и сдерживает усмешку, ловя проблеск радости в его глазах. — А теперь покажи мне свои ладони. Все как он и думал — Сяо сражается слишком зло и грубо, и кожа у него уже волдырями идет от вечных ссадин, заноз и мозолей. Моракс недовольно хмыкает и качает головой. − У тебя неплохой стиль, но грубые ошибки в основах. Кто тебя учил? − Никто, − все так же тихо отзывается Сяо. — Я якша. Мы убиваем с рождения. Моракс чувствует, как ему не хватает Гуй Чжун рядом. Она гораздо лучше ладит с детьми и у нее бы получилось найти правильные слова для этого мальчишки. Он же лишь хмурится в ответ, уязвимость пряча за равнодушием. − Значит, теперь я буду тебя учить. Сяо сидит почти неподвижно, а весенние пушинки, в воздухе летающие, щекочут ему лицо, и ветер в непослушных волосах путается. Голос Гуй Чжун легко льется, певуче рассказывая о старых легендах, что давно умерли и живы лишь в памяти. На голове у нее венок из лилий, и в воздухе витает запах пыльцы и дым благовоний. Она переворачивает страницу и смотрит на него с улыбкой. − Как тебе эта история? − Красивая, − коротко отвечает Сяо и уводит взгляд. Гуй Чжун откладывает книгу и легко касается его плеча — якша уже совсем не дергается в ответ. − Что не так, Сяо? Что тебя тревожит? Он хмурится и закусывает губу. Гуй Чжун терпеливо ждет. Это долго — приручать людей, и каждый шаг стоит всего, так что она не торопится. − Я… Я просто подумал… Возможно, вы могли бы научить меня… − он шумно выдыхает и прячет лицо ладонью, отворачиваясь. — Ничего. Простите. Гуй Чжун смеется и вновь книгу открывает, к нему уже поворачивая. − Что ж, я люблю учить. Давай попробуем? Сяо изменился так сильно, думает она, и так сильно изменились они. Прошло всего лишь несколько месяцев, как он появился в Гуйли, а ей сложно представить, что когда-то его тут не было. Она знает, даже… Гуй Чжун прерывается, чувствуя чужой взгляд, и поднимает голову. В глазах у нее смешинки танцуют, когда она видит у дерева Моракса. Не думая, что его заметят, он наблюдает за ними открыто и с нежностью будто, и она уносит с собой этот образ запрятанным глубоко в сердце. Гуй Чжун знает, даже бездушные, веками неподвижные скалы иногда меняются. − Нападай, − он чуть запинается, − якша. В голове звенит голос Гуй Чжун: «Почему ты никогда не зовешь его по имени?». Моракс не знал, что ответить ей тогда, но сейчас ему все равно что-то мешает звать его иначе. «Чего ты боишься?», − спокойно улыбалась она: «Он привязан к тебе, а ты привязан к нему, и ты уже не сможешь сбежать от этого». Сяо медлит, не двигаясь с места. − Давай, якша, − торопит Моракс и усмехается. — Неужели ты думаешь, что сможешь навредить мне? Он нападает уверенно и четко. Моракс легко отражает удар — копье движется по плавной дуге, легко танцуя в руках, как он и учил его. Он нещадно поддается, используя по большей части лишь силу своего тела и не пользуясь силой, сокрытой внутри, но даже так, чтобы одолеть его, нужно немало усилий. Стук дерева и звон стали заполняет воздух, смешивается с шорохом опавшей листвы, со стороны это похоже на жестоко красивый танец, Моракс уворачивается и заносит копье, но прежде, чем он успевает напасть, Сяо бьет его в бок древком. На секунду он сбивается, а в следующий момент чувствует сильный толчок и оказывается на спине. Ха, вот как… Сяо пару секунд молча смотрит на него поверженного, а потом резко отбрасывает оружие и падает на колено. В его взгляде Моракс читает неподдельный страх, а в голове вновь раздается голос Гуй Чжун. Об этом она его предостерегала? Она, сумевшая так просто сердце этого якши завоевать, знала ли, что он боится его? Он болезненно хмурится, видя, как Сяо беззвучно шевелит губами, подбирая слова сожаления. − Это было неплохо, − честно замечает он прежде, чем тот успевает что-то произнести, и краем губ улыбается. Якша вскидывает голову, и в глубине его глаз сверкает что-то недоверчиво теплое. — Смотрю, наши уроки не прошли даром для тебя. Моракс встает и поднимает отброшенное копье. Он сам выточил его для Сяо — прошлое было несбалансированным и слишком длинным для него, мешая правильно двигаться. Он молча протягивает оружие якше и мягко треплет его по голове. − Ты молодец, – усмешка срывается с губ, – Сяо. − Его зовут Босациус, − Моракс кивает на широкоплечего якшу, что с яркой улыбкой оглядывает их. — Он будет помогать нам защищать Гуйли. Гуй Чжун улыбается и разливает вино из османтуса в небольшие глиняные чашки. Босациус — жизнь и сила — тут же душевно благодарит их и начинает весело рассказывать о том, как был найден и как был заключен контракт. Сяо хмыкает и резко разворачивается, не глядя на него. − Думаешь, они поладят? — негромко интересуется Гуй Чжун, когда Босациус ненадолго оставляет их наедине. Моракс ведет плечом. − Должны. У них одно дело, в конце концов. У него уверенный ровный голос, но он невольно задумчиво выдыхает. Они должны поладить — и не потому ли он был так рад найти нового якшу, что где-то внутри давно томился сознанием того, что Сяо не сможет вечно сражаться один? Гуй Чжун тихо усмехается и делает глоток, жмурясь на солнце. − Эй, Алатус… Алатус! Да погоди ты! Босациус догоняет его и, тяжело дыша, опирается руками на колени. Сяо все-таки останавливается и оглядывается на него. − Чего тебе? − Слушай, тут такое дело… − он тяжко вздыхает, слова подбирая, но все-таки заканчивает. — Чую я, что не пришелся тебе по душе, а почему — не могу понять. Если чем обидел, ты скажи, а то ведь так дурно выходит. Сяо смотрит на него и раздраженно щурится. − Ты здесь не нужен, − цедит он наконец. — Я отлично справлялся с защитой Гуйли и без тебя. Босациус вскидывает брови, молчит с минуту, в ответ его вдумываясь, и вдруг начинает заливисто хохотать. Сяо сжимает кулаки, чувствуя внутри нарастающую злость. − Неужто ты считаешь, что я вроде как замена тебе? — он утирает слезы смеха. — Дурной ты бываешь, Алатус, и напугал меня: я уж думал, что сотворил какое зло тебе. − Если ты не замена, то зачем… − вскипает было Сяо, но Босациус весело перебивает его. − Мы же якши! Мы созданы для того, чтобы защищать! Властелин Камня хочет, чтобы мы вместе надежно сторожили покой этой земли, вот и все, и ему ли не знать: ты это ты, а я это я, − он гордо протягивает руку; ладонь у него — широкая и вся в мозолях. − Ну что, давай исполним его волю вместе? Сяо глядит на него, и теплое солнце щекочет его лицо. Якши, созданные для того, чтобы защищать… Он через плечо Босациуса смотрит на одинокую человеческую хижину — в той семье есть дитя, что любит приходить к озеру и любоваться на плавающих там рыб — и протягивает свою руку в ответ. Злость постепенно утихает. Со временем их становится много: якши, что зовут себя братьями и сестрами, что плечом к плечу стоят до смерти за землю, где люди могут жить в покое в ужаснейшие из штормов. Пятеро из них ближе, чем любые другие; семья, собранная долгом — сильнейших из всех и одинаково верные судьбе, что была предначертана. Гуй Чжун издалека смотрит на них, вновь спорящих о чем-то, и улыбается немного грустно. Меногиас как обычно отчитывает Босациуса — вечно они находят повод для разногласий — а тот шумно возмущается, поддерживаемый Индариас. Она закрывает глаза, и слышит мягкий голос Бонанас, пытающейся успокоить их, и усталый вздох Алатуса, сквозь прикрытые веки с усмешкой наблюдающего. Она так привязалась к ним всем, и больно думать о том, что однажды случится. − О чем ты думаешь, tiánxīn? Голос у Моракса звенит сдержанной нежностью, но в нем так много усталости, думает она. Скольких еще ему придется убить, сколько еще ночей провести в изматывающих битвах, чтобы это закончилось — и будет ли это стоить гордого звания архонта, никому из них не нужного? − Все однажды заканчивается, − отзывается она. — Разум подсказывает мне, что это благо, и нечего скорбеть по неизбежному, когда оно еще не наступило, но… − Иногда так хочется, чтобы время застыло. Чтобы ничего не менялось, − заканчивает он за нее. Гуй Чжун кивает. Моракс вздыхает и мягко берет ее за плечи, к себе притягивая. Это редкая нежность от него, особенно сейчас, и она улыбается в ответ, закрывая глаза. — Не бойся. Я клянусь, мы защитим это место. И когда эта война закончится, все будет в порядке. Они оба знают, что это не так. Все рушится слишком быстро и всего одним божеством, пришедшим за кровью на запах чужого хрупкого мира. Моракс тяжело дышит, взглядом скользя по телам адептов. Это было тяжелое нападение, самое тяжелое из всех, и так непростительно многие погибли в сей битве. У него во взгляде мелькает тревога и он оглядывается поспешно — и выдыхает с толикой облегчения, заметив вдалеке Сяо. Босациус помогает ему забинтовать раны, но оба они изнывают от тьмы, что постепенно поглощает весь Тейват, и от этой тьмы нет лекарства. По крайней мере, они отстояли Гуйли — а внутри скребется дурное предчувствие, что зло уже проникло внутрь и пустило когти в самую сердцевину того, что он так жаждал защитить. И все рушится всего за несколько минут. Гуй Чжун прислоняется к его плечу и смеется хрипло, а на ладонях у нее кровь от собственных ран. Моракс держит ее осторожно, и хуже скверны сознание собственного бессилия. − Не уходи, tiánxīn, − молит он, и мир расплывается перед глазами; возможно ли ему, бессердечному, боль столь страшную выносить? Гуй Чжун слабо его лица касается, и смех тает у нее на губах. Она просит: позаботься о Гуйли, об адептах и людях, позаботься о Сяо и о себе позаботься, Моракс, у тебя так много отчаянья в глазах. Она говорит, забудь, не клянись вечно помнить, пыль осядет, как всегда после битв оседает — и все в порядке будет, когда это пройдет. Она пахнет лилиями и спокойствием, и Моракс легко целует ее в лоб и закрывает ей глаза, и держит ее на руках до самого конца. Он долго сидит неподвижно, и мир крошится вокруг, в пепел рассыпаясь: что может быть в порядке теперь, когда он потерял так многое? Откуда ему силы брать, если не будет ее в мире, который он собирается построить? Даже твердейший камень может быть разломан, и он так предательски близок к этому, когда поднимает голову и встречает сломленный (неверящий) взгляд Сяо. Конечно, думает он, конечно. У него еще есть за что бороться. Земли Гуйли за его спиной орошены кровью, но люди и адепты все еще стоят на ногах и готовы сражаться до самого конца, а значит, он должен сражаться с ними. Даже если мир, который придет после, всегда будет смертной горечью отдавать, раз такова последняя воля Гуй Чжун, он исполнит ее любой ценой. Когда восходит солнце, он развевает над озером пыль. Босациус стоит у храма, и его ладони сложены для молитвы. Сяо прислоняется к холодной стене и угрюмо глядит под ноги. В воздухе витает дым благовоний. Кто будет их воскуривать, когда их не станет? Когда уйдут даже сильнейшие пятеро, когда больше не останется никого, кто помнил бы имя Бронзового Воробья, когда это маленькое святилище обрушится и надписи на нем — когда все они — сотрутся временем? Сяо отказывается это признавать, но он видит, что рассудок старого друга гаснет. Жизнь в нем горит не так же ярко, как в их первую встречу, а память его расплывается постепенно. Сяо знает, это дурной знак, но ему так хочется верить, что он ошибается. − Думаешь, он смог уйти с миром? — тихо спрашивает Босациус, не отрывая взгляд от небольшой статуи. Сяо ведет плечом. − Он погиб в битве, защищая людей. Не тревожься. Эта достойная смерть, и я уверен, что он смог найти покой. На горизонте золотится пик Цинъюнь. Отсюда его едва видно, и Сяо щурится на солнце, пытаясь разглядеть его. От его яркого закатного света невольно слезятся глаза. − Эй, Алатус… Я думаю, мне недолго осталось, − Босациус качает головой, прерывая его возражения. — Я давно чувствую, что в голове туман будто бы, но в последнее время он гуще становится. − Не говори глупостей, − отрезает Сяо. — Ты расстроен гибелью друга, вот и все. − Знаешь, я почти не помню Властительницу Пыли, − шепчет он, и голос его, сильный и гордый, подрагивает. — Не помню ее лица, ее голоса — ничего. Кто воскурит благовония в память о них, надрывисто думает Сяо, кто воздаст последнюю честь старому якше, себя теряющего? Перед ним все еще стоит тот день, и он все еще видит страшную пропасть в глазах Властелина Камня, что до сих пор не ушла до конца — ему ли после этого верить, что что-то может остаться неизменным лишь потому, что ты не представляешь возможным кого-то потерять? Ему ли верить, что судьба будет милосердна? Сяо молчит. Босациус тяжко вздыхает. − Эй, Алатус, − снова зовет он. Сяо оборачивается. Босациус долго смотрит на статую, а когда он наконец оглядывается на него, в глазах у него на мгновение мелькает такая же слишком знакомая пропасть. — Помнишь, ты был жутко зол, когда я впервые пришел в Гуйли? Сяо тихо стонет и закрывает лицо рукой. − Лучше бы ты забыл это, − ворчит он, и Босациус хохочет совсем по-старому, и ему ненадолго кажется, что все это было лишь назойливой ошибкой, и никто, конечно же, больше никогда не уйдет. − Да брось ты смущаться, − он дружески бьет его по плечу. — Я все сказать тебе хотел… Зря ты тогда так вспылил. − Поздно же ты додумался, − фыркает он, но Босациус качает головой. − Да я не о том, − он медлит немного и наконец осторожно заканчивает. — Когда ты нес тот бред о замене… Знаешь, Властелин Камня справедлив и ценит каждого, и мы все за величайшую честь принимаем возможность служить ему, но… Он всегда смотрел на тебя иначе. Ты всегда значил для него нечто большее. Так что, − он хмурится, и взгляд у него становится серьезным, − не смей уходить, Алатус. Идет? Тихо звенят стеклянные колокольчики. Мягкий ветер уносит дым в сторону гавани. Сяо удивленно смотрит на него и хмыкает, отворачиваясь. − Я же сказал, хватит говорить глупости. И однажды он остается один. Это знание вновь настигает его в случайный вечер, когда он сидит на крыше, скрытый ветвями дерева. Ветер шумит в листве, и умиротворенно постукивают повешенные на двери колокольчики от злых духов. Уже совсем темно, и в этой темноте ярко видны бумажные фонари, взлетающие в небо и теряющиеся в вышине. Сяо знает, их зажигают в честь всех погибших и потерянных. Он знал это всегда, но каждый год он понимает заново: их зажигают в честь всех них. Их зажигают, потому что они все ушли. Сяо прячет лицо в колени, и у него чуть дрожат плечи — он не плачет, совсем нет, но тяжесть этого сознания сваливается на него так резко, что выбивает из легких воздух, не давая вздохнуть. Гуй Чжун давно нет, как давно не растут и дикие глазурные лилии. Веселая Индариус пала со скорбным криком и радостью во взгляде, так долго блуждая в собственном отчаянье. Благоразумный Меногиас с вечной усмешкой в уголке губ и тихая Бонанас, певшая по утрам, встречая солнце, обнажили свои оружия друг против друга. Босациус… «Мы якши!», − раздается в мыслях твердый его голос: «Мы созданы для того, чтобы защищать!». Достиг ли ты своего, Босациус? Горела ли в тебе хоть искра того же пламени, когда тьма забирала тебя навсегда? Якши, рожденные, чтобы умереть, сражаясь — и почему только он один остался в живых так долго, и рассудок его так предательски ясен? − Сяо, − негромко окликает его знакомый голос, отвлекая от мыслей. Он мгновенно спрыгивает вниз и, мягко приземлившись, тут же преклоняет колено. Чжун Ли улыбается чуть устало. — Встань. Хватит тебе. Сяо не замечает, как у него проходит складка по лбу, когда он видит его воспаленные глаза. Чжун Ли лишь молча подходит к ограде и опирается на перила, глядя в темноту. Почти все фонари уже упали или погасли, а праздник медленно идет к концу. Последние огоньки отражаются в водной глади. − Как ты? − Все в порядке, Властелин, − коротко сообщает он. Чжун Ли оборачивается на него и улыбается; в улыбке этой плещется затаенная грусть. − Мне тоже бывает больно в ночи вроде этой, − вдруг признается он. — Когда приходят воспоминания, до того сокрытые пеленой времени. Но… Он смотрит на огни гавани. Жизнь в Ли Юэ не угасает ни на минуту: люди, что лишь по легендам помнят страшное значение этой ночи, встречают ее смехом и молитвами; они просят о богатстве и благополучии, об удаче и успехах — и они не знают, что значит война, забирающая жизни без разбора. − Это тот мир, за который мы сражались. Он стоит всех жертв, Сяо. «− Порой даже с опасного пути нельзя свернуть. − Я защищаю это место более ста лет, никогда не оставляя его. Но ради поисков безымянного якши я осмеливаюсь просить вас.» Трескается хрупкое стекло, и темнота мягко подхватывает его в свои объятия. Сяо тянет руку наверх, к недостижимо яркому проблеску света, и он расплывается перед ним. Босациус, старый друг, знал ли ты тогда, что тебя ждет? Знал ли ты, что твой дух не найдет покоя даже после благороднейшей из смертей? Что гордое имя твое сотрется временем и тьмой? Пошел бы ты на это вновь, зная? Свет постепенно гаснет. Нет, думает Сяо, нечего сомневаться: он — они все пошли бы на это столько раз, сколько было бы необходимо. Он слышит смех Индариус; а разве не знали они все это с самого начала, из глубин его души спрашивает она. Качает головой Меногиас с усмешкой, и тихо мурлыкает себе под нос колыбельную Бонанас. «Над чем ты скорбишь, Алатус?», − раздается совсем рядом звонкий мальчишеский голос Бронзового Воробья. В воздухе — неощутимый запах глазурных лилий. Сяо видит яркие глаза Босациуса, и они вновь полны жизни и силы. «Дурной ты бываешь, Алатус», − смеется он: «Разве ты забыл, в чем наш священный долг?» Нет, Сяо помнит — в первый раз будто бы понимает. Сражаться за этот мир — вот долг якши. Он наконец исполнил его; темнота мягко окутывает его, и он улыбается ей в ответ. Ему спокойно, впервые за очень, очень много лет. Не все ли равно, вспомнят ли о них? Не все ли равно, как скоро их имена сотрутся из памяти? Пока живы эти люди, войны не ведающие, смерти их никогда не будут напрасны. Сяо закрывает глаза, и сквозь веки видит янтарный свет, что греет его, не обжигая, и душа его отзывается на этот молчаливый и властный зов. − Прошу, простите меня, − Сяо склоняет голову и не смеет посмотреть на него. — Я недооценил опасность Разлома. Я вновь стал лишь бременем для вас, и… − Сяо. До чего же все-таки проблемный якша… Голос у Чжун Ли все так же спокойный, но в нем звучит мягкая усмешка. Он смотрит на этого мальчишку — сколько сотен лет минуло с того дня, как он нашел его, плененного и отчаявшегося, и нарек его новым именем? Он думает, права была Гуй Чжун, как и всегда, как извечно было заведено: этот якша привязан к нему, а он привязан к Сяо, и от этого невозможно сбежать. Чжун Ли думает, Сяо изменился так сильно, и мир тоже изменился: нет больше ни Гуйли, ни Гуй Чжун, ни Моракса. Чжун Ли мыслям своим улыбается горько, а потом вдруг руку протягивает и легко треплет его волосы. Сяо поднимает голову, и в глазах у него — удивление и тень воспоминаний. Спасибо, хочет сказать он, спасибо, что откликнулся на мой зов. Ком встает в горле: а что бы он делал, вечный, бессмертный, бесчувственный, этого якшу потеряв? Тьма бьется внутри тихими волнами, и ему сил с каждым днем все меньше остается, чтобы бороться с ней, но все так же отрадно видеть искорки в остром взгляде этого мальчишки. Мне так жаль, хочет сказать Чжун Ли, и мне так грустно будет оставлять тебя в одиночестве, уходя, но я знаю, что ты справишься. Я дал тебе это имя и обучил тебя, тысячелетия ты стоял по правую руку от меня, и в темнейшие из ночей давал мне силы продолжать сражаться − ты ли не гордость моя теперь, ты ли не сын мне? − Ты молодец, Сяо. Я рад, что ты в порядке.

***

Он ждет, что найдет храм разрушенным, но вместо этого видит аккуратное святилище, заботливо кем-то заново отстроенное. На каменном алтаре — три чашки, глиняная бутылка с вином из османтуса и букет лилий, переливающихся синим на полуденном ярком солнце. Сяо останавливается неподалеку и долго стоит неподвижно, глаз не отрывая от женщины, что молится, склонив голову перед старой каменной статуей. В воздухе витает дым благовоний, и карма его понемногу стихает.