дети солнца и луны

* * *

— Ну ба, пожалуйста, — умоляет Шин и идёт, скорее прыгает, за женщиной по кухне, пока та держит пирог в руках и несёт в холодильник, — ничего не случится. — Нет, — идея внучки ей явно не по душе, — и точка. Если бабушка сказала, значит так и будет, ибо никто не посмеет оспорить её решение. Она самый страшный и, одновременно, самый заботливый член семьи. При всём этом, она беспокоится о Рюджин и не хочет, чтобы та шлялась где-то ночью. Обречённо вздохнув, девушка поплелась в комнату, где легла на кровать и обняла, подаренного ей пару лет назад, крокодила. Так и уснула. Шин с детства отличалась особой любознательностью, поэтому любой листик, отличающийся от предыдущего, забирался домой и вешался на самое видное место — около глобуса или самодельного домика для барби из продырявленного ведра. Звёздочками и бабочками по сей день был обклеен потолок, — но то, как они связаны, лучше спрашивать у самой Рюджин; весьма вероятно, она ответит, что любит смотреть наверх — на летающих бабочек и, чуть выше, на звёзды. Стена над кроватью была залеплена цветочками и динозаврами на жвачки и зарисована фломастерами с сиреневым клеем. Рюджин необычный ребёнок. Если залезть в её голову, то вы ничего не найдёте, кроме любви к цветам, играм и информатике (в их деревне для урока просто не хватало компьютеров, а значит была отличная возможность выйти на улицу и незаметно для себя сбежать), но если покопаться глубже, рыскать в поиске чего-то важного, то вы отыщите нечто удивительное и сокровенное. Уникальный мир с мировоззрением ребёнка, в глазах которого с прохождением лет ничего не прогнило. Таких называют везучими, ибо многие дети настолько чувствительны, что слишком быстро взрослеют совсем не в том плане: они не верят в чудеса, думают о будущем и смотрят на мир не с такой приятной любовью. Это их портит. С самого детства Шин Рюджин не понимала, почему взрослые такие не улыбчивые, поэтому ещё в двенадцать лет поклялась на крапиве не быть такой. И даже в свои полные шестнадцать лет она оставалась светлой, доброй и, как она говорила, нераспробовавшей всё на вкус, но при этом, с большим опытом. И пусть бабушка не разрешает ей гулять по ночам, она ещё не знает, что для Рю — это не помеха. Если ей что-нибудь захочется, будь то подсвечивающийся глобус или гербарий зимой — это всё равно будет добыто и получено, и неважно, придётся ли Шин забирать лампочку в сарае и последнюю работающую батарейку из пульта или разгребать сугробы. Рюджин начала просыпаться от шелеста под окнами. Открыв глаза, она ахнула, чутка испугалась, а потом залилась интересом из-за теней на полу. Увидев маленькую руку, увешанную браслетами, а потом услышав тихое «ой» и грохот, Рю улыбнулась (как-бы садистки это не звучало) и скатилась с кровати, примкнув лбом к стеклу. — Милая? — Шин открыла окно, увидев поднимающуюся с роз девушку. — Рю, Малышка, не называй меня так, — отозвалась девушка, выдёргивая шипы из ладони, — всю задницу разодрала. Йеджи не была такой, как Рюджин. Они были одного возраста, но Хван, в отличие от Шин, желала стать старше и была совсем другой. Не ребёнок, не совсем взрослый, но и не инфантильный подросток. Она жила с папой, часто болела, отдавая своё хрупкое здоровье, но никогда не отдавая свои жизненные силы. Её сердце было пуленепробиваемым, а личность храброй. По маминой линии Йеджи передался плохой иммунитет и аллергия на цитрусы, но её это никогда не останавливало, будь то ангелочки на снегу, купание в речке в долгожданные плюс восемнадцать по Цельсию или пара кислющих до одури апельсинов. Потом она, конечно, слегала с температурой или пневманией, покрывалась сыпью и чесалась, но после одной таблеточки снова выпералась на улицу, как бы не был против отец. Её жизнь была заполнена каким-то ребячеством, но при этом Хван была намного взрослее и рассуждала не так, как рассуждали сверстники. Это в Йеджи Рюджин и нравилось — её загадка. В школе девушке нравилась физкультура, хотя учительница Йеджи не любила. Рисунки на стенах школы, где написано что-то о жизни и ситкомах — дело рук Хван. Игра в крестики-нолики только икс-игрик на математике тоже её авторства. Тамагочи на старом пляже с голубями вместо биологии — тоже. Хотя птиц они в седьмом классе проходили. Она и залезть посреди урока в окно по дереву могла. И вылезти тоже. В узких кругах (девочки с завитыми чёлками и мальчики с косыми улыбками) её нарекали сумасшедшей или просто пацанкой. У директора всё объяснялось просто: «Тёть, зачем тратить своё драгоценное мирское время на клетку, если можно быть свободным человеком… Даже пописать не выпускают.» Единственное, почему Йеджи ещё числится в школе, — неимение других школ в деревне, кроме этой. — Вставай скорее, за каждую розу бабушка по пальцу откусит, — шептала Рюджин, вылезая из окна на горку досок, где до этого стояла Йеджи. — Тогда чувствую, что мы больше не сможем держаться за руки под партой, Принцесса. — На это Шин лишь засмеялась и заметно засмущалась. Гулять любили обе, так и познакомились. В одиннадцать лет Йеджи переехала в деревню. Рюджин её увидела ещё в машине — маленьком красном седане, на заднем сидении, в наушниках. Только через пару дней Хван выбралась на улицу, уже зная, что девочка с соседнего переулка с жёлтыми сандалями за ней наблюдает. Не сказав ни слова, они просто пошли на качели. Гуляли каждый день. Подружились. Не заметили, как влюбились. Стали встречаться. В день, когда Рюджин исполнилось пятнадцать, они заперлись в комнате, чтобы испробовать с головы до пят новенький тетрис. Хотя тактильный контакт для них не был чем-то особенным, в тот момент обстановка сильно поменялась. Обе хотели одно и тоже. То-ли это гармоны, то-ли интерес, но, как оказалось, настоящая симпатия двигала двумя девушками. В тот день они впервые взялись за руки совсем иначе, а потом лежали всю ночь напротив друг друга и смеялись с тихих шуток, дабы не разбудить бабушку. Они как можно тише вышли за калитку и за ручки зашагали вдоль дороги. Главная улица в их деревне пролегала около школы, поэтому, пройдя её, девушки направились к выезду через заброшенный, давно мёртвый клуб. — Милая, — Йеджи всем видом показывала, что это прозвище ей не нравится, но в глубине души она таяла под сладким голосом, — а если бы я не проснулась, ты бы меня разбудила? — Глупая. Хван усмехнулась, а Рюджин стушевалась. — Если бы ты не проснулась, то я бы легла рядом с тобой. — Давай сейчас сделаем это. — Это?.. — Полежим вместе. На траве. *** — Йеджи, посмотри на ту звезду. — Рюджин направила руку в небо. Они лежали на поляне, подальше от людских глаз и ярких фонарей (не то, чтобы в деревне их было много), направляя свой взор то влево, то вправо, дабы увидеть чистое небо с яркими-яркими звёздами. — Это самолёт. Вдалеке шелестели деревья из-за тихого майского ветра, мелко колыхалась трава и луговые цветы. На руках двух девушек одинаковые кольца — солнце и луна. Они абсолютные противоположности. И пусть Йеджи не привыкла показывать боль, раскрывать свои чувства и просить помощи, рядом с Рюджин — она другой человек. Разноцветный и разноукрашенный ребёнок, который не боится взять кого-то за руку и проявить искренность. Этот кто-то мог быть только милой Шин. И только. Как-бы Хван не была раскрепощённа, не все видели её закрытость на самом деле. Йеджи повернулась ко второй, лёжа на траве. Поглаживает короткие волосы и смеётся. Она приблизилась к Шин и быстро поцеловала в щёку. Так невинно, но очень в их духе. — Эй, — Рю смущается и трёт след от блеска на щеке. — Люблю тебя. — Добавляет Шин. — Я тоже, — Йеджи наваливается сверху на Рю и щекочет под рёбрами, из-за чего та начинает смеяться и кричать, — люблю тебя, — и робко добавляет, — Малышка. *** — Рюджин!.. Рюджин, вставай!..– Слышит девушка сквозь сон. — Рю… Господи! — бабушка стояла у открытой двери, держа руку на сердце. — Ба?.. Девушки проснулись, услышав голос женщины. Они лежали в кровати Шин в обнимку, в то время как крокодил был на краю. Волосы запутались. Одеяло сползло к ногам. — Девочки, вы… — она секунду потупила взгляд на них. — Бабушка, ты всё неправильно поняла, — всполыхнула Рюджин, села на кровати и убрала руки от Хван. — Что тут можно неправильно понять? — Удивительно, но бабушка говорила мягко и смотрела по-доброму, — Идите завтракать, я оладьи испекла. И закрыла дверь. Йеджи сидела тихо и смотрела испугано, что на неё совсем не похоже. — Она догадалась, да? — Глянула Шин. Хван опустила руку на её колено. Поглаживала. — Кажется. Их не ругают — принимают такими, какие они есть. Хоть бабушка и строгая, но понимающая. Презрительно смотрит за завтраком, потом — смеётся и плачет в своей спальне. Радостно. И пускай Йеджи — взрослый и взболомученный подросток, не держащий свои мысли и руки при себе, рядом с невинной Рюджин, которая всхлипывает от излишне резких слов и взмахов рук, она — самая мягкая, словно одуванчик или облачко. Теперь они держатся за руки и на кухне Рю. И обнимаются. И в щёчки целуются. Теперь бабушка отпускает Рюджин гулять по ночам.