Шакал закрывает глаза

У Шакала кроме по-обычному странных дней случались дни совсем из ряда вон. Когда Табаки носился по Четвёртой, в одному ему ведомом порядке сгребая тесемочки, свечки, баночки - странно, страшно, сумрачно молчаливый. Когда Шакал молчит жутко. Не отвлекается на фырканье Лорда, запинается колесами Мустанга, несётся, несётся куда-то в сомнамбулическом трансе. Хуже - когда ещё улыбается. Суматошного Табаки не трогали состайники. Курильщик жался в углу общей, Сфинкс и Слепой ещё утром ушли вместе с Толстым и до сих пор не возвращались. Остальные глядели в обеспокоенном непонимании. Лорд шипел - больше испуганно, чем зло. Шакал не замечал. Собирался. Рыжий днём влез в шакалиный транс с какой-то ослепительно-белой тряпицей. Ничего не сказал. Сунул в руки и выскользнул из комнаты. Стервятник - один, без Птичьей свиты - пришел к вечеру. Положил Табаки на колени пузырек, остро пахнущий сосновой хвоей. - Веток не нашел, - прокомментировал он. Шакал кивнул. Благодарно. И, вместе с полной сумкой странных вещиц, выехал из комнаты в сумрак засыпающего Дома. *** В пустом классе, пыльном до сухости в горле, на столе было выставлено старенькое, но чистое зеркало. Вокруг Табаки без привычной суеты расставлял свечи и вешал феньки. Пряди волос, - шерсти? - красные тряпочки и нитки. У кромки зеркала лежала тряпица Рыжего и стояла кружка со стервятничьим сосновым настоем - это на случай если по ту сторону зеркала вдруг сунется кто-то другой. Не тот, не ожидаемый. Неверное пламя свеч танцевало в отражении. Табаки глядел сам в себя до ломоты в затекшей спине, до сухости в глазах. Ждал. У Шакала - редко-редко - бывали такие дни, когда можно было встретить себя. Того, с острыми чертами лица, серыми усталыми глазами и улыбкой, от которой петь хочется - и из окна прыгать. Редко. Но бывали. Потому надо было ждать. Без суеты. Без нетерпеливо дрожащих рук. Точно зная, что ждёшь не один. И каждый раз испуганно и сладко замирать на вдохе, когда отражение вдруг улыбалось ему, остро и язвительно. Молча, так молча, что слова звонко стукаются о череп. Табаки тогда съезжал по спинке коляски и звучно чокался своим стаканом Погибели не о стекло с амальгамой - о другой такой же стакан. *** Шакал не умеет сам с собой говорить. Казаться себе смелым. Едва вяжет друг с другом мысли. Шакал пьяно скалится сам себе в лицо. Сам себе сносит костяшкой висок до крови, шатает им самим едва не выбитый зуб. Хохочет, рассыпаясь эхом на два голоса. Сам с собой целуется. Остро, с кровью разбитых губ, со стрекочущим смехом в эти же тонкие губы. Живёт сам в себе. Сам собой. Сам по себе воет Погребальную. Сам держит себя за горло. И целует-целует-целует до сведенных скул. До того, что начинает задыхаться - пряной медью, гвоздикой, сосной и спиртом. Так, что сам себе, наконец, верит. *** В утренних лучах пыль вьется почти как дымные кольца. В голове не гудит - воет. Похмелье премерзкое: глаза откроешь - тут же догонит обухом по затылку. Хочется открыть глаза на день назад. На год. На годы - когда часами звенишь сам себе в голову шумными мыслями. Когда можно было говорить с собой часами - только глаза закрой. Табаки открывает глаза. Мутным взглядом ловит своё - своё - отражение, а поверх - кривым мелким почерком надпись. "Я любил бы тебя так сильно, как вообще бы сумел. Если бы был хоть чуть тебе на самом деле нужен." Шакал не уверен принадлежит ли это его перу. Или это к нему самому обращались. Шакал закрывает глаза. 17/06/22