Он идет по острову

      Он не знает ни кем, ни где, ни когда был рожден. Безразличные луны он почитает за родителей, холодные звезды своего знака — за братьев и сестер. Он успевает исходить весь Запад, Север и Юг, отчего-то подспудно боясь заходить слишком далеко на Восток. На Восток он все же попадает — пусть и не по своему желанию. Наступает день, когда удача изменяет ему. Он оказывается в столичной тюрьме. Быть может, наказание заслуженно. быть может — оно несправедливо вовсе. В тесной, сырой камере ему быстро становится все равно. Немного жаль, что ему больше не доведется встретить ни одного рассвета на усыпанной желтыми цветами равнине, не доведется проводить ни одного заката на берегу бескрайне-синего моря. Немного жаль, что в этих бесцветно-серых стенах ему больше не снятся сны. Он почти успевает окончательно смириться, как его забирают из тюрьмы. Сначала долго везут в карете, а потом — в лодке. На Восток. Где-то в этом пути возвращаются сны. Он не знает, рад ли этим тревожным, багряным образам, что вновь приходят по ночам. Он приплывает в Морровинд. Его выпускают. Выдают запечатанный пакет бумаг и велят найти Кая Косадеса. Возможно, отупелое тюремное равнодушие еще до конца не отпустило его, потому что он послушно идет и находит. Не спорит с тем, что он теперь — Клинок. Что должен теперь выполнять приказы. Кай говорит — иди, Клинок, и сделай себя имя. Создай себе легенду, чем ты занимаешься на этом даэдра проклятом острове. Вступи в Гильдию или в Культ. Пойди в услужение одному из местных Великих Домов. Стань здесь своим. Он идет. Не в Гильдию, не в Культ, не в Великий Дом. Он идет по дорогам, по побережью, по предгорьям, по пустынным фоядам. Он идет по залитым солнцем равнинам и по пепельным пустошам. На его пути — пещеры и руины, заброшенные крепости. Иногда они пустые, иногда — нет. Бывает, что он заглядывает внутрь, бывает — что проходит мимо. Он заходит в города и поселения, в имперские форты и в стойбища кочевников. Он говорит с теми, кто хочет с ним говорить. Делает работу для тех, кто готов за нее заплатить. Он пропылился на местных дорогах, он пропах местными травами. Его начинают узнавать. С некоторым трудом, но он вспоминает, зачем это все. Он возвращается к Каю. У Кая есть приказы, раз за разом, каждый раз новые на смену предыдущим. Он послушно выполняет их все, хоть ему и кажется, что они не важны. Намного важнее не потерять сапоги, пробираясь через болото; найти удобную тропку на вершину горы, надежное укрытие от надвигающейся бури. Намного важнее научиться носить юбку с доспехами, как местные, научиться держаться в седле гуара, неподвижной статуей сидеть в снулой хитиновой лодочке. Ему снятся сны. Не те, другие, тревожные, затянутые пеплом, не-живые. Это должно пугать. Это должно ужасать его, как ужасает других, тех, кому тоже снятся сны, тех, кто теперь старательно не спит. Он тоже почти боится, но эти сны — загадка без ключа, они слишком будоражат его невозможность разгадать, чтобы было по-настоящему страшно. Страшно становится во тьме покинутых контрабандистами пещер Илуниби. Безумно страшно становится после выхода из них, когда становится ясен прощальный подарок Дагота Гареса. Если бы после его сознание было яснее, он, пожалуй, засомневался бы, умирает он от боли или от ужаса. Когда старик Фир дает выпить ему свое зелье, страх внутри него уже умер от боли. Боль уходит, остаются сны, появляются новые приказы у Кая, но страха у него не осталось совсем. Когда в сумерках проявляется дверь в пещеру — страха нет.       Он падает в темноту. Он слеп и глух, нет ни запаха, ни вкуса, ни осязания. Он видит лица. Он слышит голоса. Он снова идет дорогами, по которым никогда не ходил. Он заходит в крепости правителей и в дома бедняков, в башни магов и юрты кочевников. Он пьет вино и сглатывает кровь. Он никогда не жил эту жизнь. Он прожил все эти жизни. Он предал. Он был предан. Время-и-Пространство пожирает дракон. Время-и-Пространство складываются заново. Ни лун, ни звезд не видно от пепла Красной Горы. Возрожденный, он открывает глаза. — Мы приветствуем тебя, Луна-и-Звезды.