Зови меня Марио

Его пальцы, облачённые в резиновые перчатки, ютились на его груди пониже сосков. Они были похожи на пальцы дирижёра. Томми было больно. Татуировальное сверло (он не знал, как оно по-настоящему называется) вгрызалось в его кожу. А татуировщик, не глядя ему в лицо, поддевал ногтем то его правый сосок, то левый. — Что вы делаете? — ёрзал на заднице Томас. — О, я вас только расслабляю. — Или лишний раз напрягаете? Татуировщик отложил «сверло», и нервно закрыл его рот рукой. Томас под ним не дёргался. Только часто моргал широко открытыми глазами. — И вообще, милый вы мой, разденьтесь до трусов. Я должен видеть прекрасное, чтобы сотворить на вашей груди абстрактное современное искусство. Томас куснул его за руку, скидывая её со своего рта, нагнулся и быстро снял штаны. Святая Мария, как красиво он это делал! Как, как татуировщику хотелось впиться губами в его член прямо сейчас. Но Томас на него не реагировал. Только любопытно рассматривал из-под лохматой светлой чёлки. — Ложитесь! — раздражённо бросил татуировщик. — Я-то лягу, а у вас разве там ляжет? Смотрел он в его лицо невинно — и в то же время нахально. — Парню с такими длинными ногами вполне можно хамить другим мужчинам. Ты по-своему прав... Но если не заткнёшься, я буду татуировать тебя с завязанным ртом. Неожиданно Томас взглянул на него теплее, и куснул за нижнюю губу. — Татуируй. — спотыкаясь в буквах, пиная его в бок коленом, выговорил он. — Не нервничай. Томас продолжил под ним ёрзать на заднице. Руки татуировщика, порхающие в районе его соска, причиняли ему и боль, и короткое возбуждение, вызванное участившимися прикосновениями. — Больно тебе, моя радость? — Немного да. — Да что ты вообще знаешь о боли? — он буянил почти как пьяный, и тряс, его, тряс, выкрикивая ему слова необъяснимой обиды почти в самые губы. — Ты знаешь о ней много — но всерьёз не задумываешься о ней! Читаю по твоим глазам: ты знаешь о страданиях сотен мужчин, которые сохнут по тебе. Но не предпринимаешь... хотя и не должен... никаких действий. Впоследствии он даже осмелился дёрнуть его на себя за талию. Он ругался с Томасом так, будто они знали друг друга приличную сотню лет. Серьёзно и горько. Словно за что-то на него злился. Но в ответ не получал и десятую долю эмоций. Зелёные глаза Томаса смотрели любопытно, но больше равнодушно. Татуировщик злился. На себя. На его красоту. На его девичьи руки и плечи. Но не мог отпустить его без того, зачем он пришёл. — Одевайся. Я покурю, попью кофе. Быть может, что-нибудь съем. А ты, исступление моё, будешь сидеть рядом, делать то же самое, и по возможности молчать. — Ну нет... Если я пойду, то только в одних трусах. — пролепетал Томас. Его скрутило в приступе неконтролируемого смеха. Татуировщик замотал его в простыню, и всунул ему в руку наспех откупоренную бутылку вина, чтобы он, наконец, заткнулся. — Дай я отхлебну. Томас просунул коричневое горлышко ему в рот. — Твоя работа для тебя искусство? — Искусство. Томас оглядел его комнату. Она и впрямь была похожа на студию художника. Какие-то драпировки, ширмы, ткани; упорядоченный Хаос с религиозным фанатиком внутри. — Давно по мне сохнешь? Татуировщик скривил до горечи губы, мотнул головой, отошёл от него в сторону, встал в ломкую протестную позу, и ничего не сказал. — И как тебя так угораздило? Какое-то время они поочерёдно пили вино из откупоренной бутылки. Томас его даже приобнял. Но не придавал этому значения. Ему было забавно и смешно. — Знаешь что, дорогуша. Хватит надо мной измываться. Идём тебя дотатуируем — и проваливай. Томас снова его поцеловал. Слегка приподнимая вверх голову, чтоб стоять с ним вровень. В этот раз крепко в губы. — Я не уверен, абсолютно не уверен, что ты так просто захочешь меня отпустить. Как они дальше пили вино, Томас не запомнил. Он унёсся куда-то далеко в своих мыслях... Очнулся он в тот миг, когда рука татуировщика, тёплая и твёрдая, легла на его горло. — Ты ведь любишь парней? Томас согласно кивнул, вздрогнул. А хотелось ему даже взвизгнуть. Его сердце колотилось как у белой, пушистой овечки. А он сам уже привык к теплу чужой ладони на своём горле. Татуировщик не сводил с него глаз. Бледный, длинноногий, сутулый и худой, Томас казался ему пределом совершенства. — Зови меня Марио. — Зови меня... ах, чёрт бы тебя побрал... Они целовались. Исступлённо целовались. Марио закрыл его рот рукой. Потом разъединил пальцы, и снова поцеловал в губы. — Как тебя зовут, маленькое зловредное совершенство, знает каждый двор в Италии. В тот момент он снова его поцеловал, продолжая удерживать руку у него на горле. Губы Томаса были мягкие, тёплые и слегка горчили сигаретами. — А ты довольно приятный, художник. Хоть и психованный. — Просто один из немногих, кто воспринимает тебя как шедевр. Татуирование было окончено. Они ушли пить вино. Томас по этому случаю расстегнул молнию на узких штанах, и взобрался к нему на колени. Он был горячий, худой и мокрый. На его животе и груди повисли блестящие бисеринки пота. Когда он поднимал руки, в его подмышечных впадинах сошедший с ума Марио видел немыслимо красивые, неистово привлекательные рыжеватые волосы. Других бы они точно испортили. Его же они украшали, как изящная рама картину. — Ты подлинное искусство, Томми. И хоть многие сходят по тебе с ума, не все понимают твоё истинное предназначение. После этих слов Томас сам его поцеловал. И долго его целовал. Но твердил: — Нет, нет, нет... — Да, да, да. Иногда в человеке больше искусства, чем в предмете искусства. Запомни это. Томас уснул на его груди и смирно дышал, поджав под себя хлипкие ноги. Под его правым соском, искусанным в кровь, красовалось нечто похожее на созвездие рыбы.