lonesome long way home

ключи лязгают, когда офицер проворачивает один из них в потемневшем замке. этот звук ему знаком, он более звонкий, чем у ключей от хостела, отзывается где-то в закутках разума. пару мгновений коп просто таращился на миниатюрную связку, затем открыл дверь, и перед глазами предстала такая же миниатюрная комнатка, в миниатюрном домике, напоминающем кукольный, за исключением одной детали: от него уже с порога веет каким-то призрачным холодом. и воняет… черт поймешь чем. ощущение, будто открываешь пачку с протухшим мясом. скорее всего, это лишь надуманный запах, который подходит под мрачное окружение, и на самом деле все, чем там пахнет — это пылью. дюбуа долго откладывал эту поездку. пути назад нет: на улице стрекал косой дождь, и единственной альтернативой оставалось прятаться под крышами в попытках дойти обратно до участка. начала болеть голова, а плечи стали тяжелыми настолько, что все тело словно приковало к земле. ‘иди, — говорит один голос. — тебе нужно столкнуться с тем, что ты оставил за собой.’ зажгло уши, ладони. икры напряглись, стиснулись зубы. ‘ты совсем обезумел? — грубо прерывает второй. — к черту это все, лишняя секунда в этом убогом месте и ты окончательно свихнешься.’ затылок невесомо защекотало изнутри. это ощущение распространилось к вискам, до копчика, до кончиков пальцев. ‘смириться и принять,’ — шепчет оно, спокойно и независимо от своих воображаемых коллег-собеседников. гаррье зашел внутрь. в стенах этого места он больше не лейтенант-дважды ефрейтор, не коп-суперзвезда, он просто гарри, такой же уязвимый и грустный, как и пять лет назад. или шесть. или семь..? сколько уже времени прошло? достаточно, чтобы нанести непоправимый вред своей психике и своему телу. он огляделся. ‘здесь давно не открывали окно,’ — подмечает иной голос, от коего щекотно теперь в носу. справа на уровне глаз висит посеревшая от пыли кожаная куртка; старый галстук, какая-то потрепанная кофта… последний крючок сорван. на полу оный окружало несколько хаотично раскиданных туфель, и далеко не все имели пару. уже с самого начала такое жалкое зрелище. на краю сознания проклевываются не самые приятные воспоминания: удар плечом о вешалку, многоэтажный мат и физическая агрессия в ее сторону, пьяные попытки снять обувь не наклоняясь, стук каблука о пол, резкая боль в животе… а в ногах поблескивающие обертки от абрикосовой жвачки. от их запаха становится еще хуже. этот вечер продолжился в ванной; там и закончился. но сейчас гарри туда не пойдет. он представляет, в каком примерно состоянии санузел, и предполагает, что тот полон пустых банок и бутылок из-под хмельного. ими же заставлена-закидана и маленькая кухонька. священное место, где он больше всего любил петь, слушать звонкие птичьи трели, размышлять о серости… некогда уютная комнатушка превратилась в помойку. плита вся черная от жира, грязи, копоти и пролитого на нее вина. подошва периодически клеится к полу. стало стыдно. ‘что я наделал?’ — опустив нос думает гарри. ему в ответ чуть ли не кричат с надрывом: ‘и правда. *что* ты наделал?’ ‘это результат *многолетнего* разрушения. к тому же, тебе совсем необязательно вставать на ноги одному.’ лепет за левым ушком звучит нежно, как объятие. ‘да, но…’ ‘нужно уметь просить помощи, когда это необходимо. тяжелый, но отважный шаг. ты всегда знаешь, *кто* может помочь, если твой напарник откажется. но он не откажется, если увидит, что ты пытаешься.’ ‘он не захочет. никто не захочет. я ужасен.’ ‘как же не захочет? он твой лучший друг. он не хотел бы, чтобы ты так о себе говорил…’ еле слышное бормотание заменяет строгий, множащийся голос: ‘… а уж тем более решал за него. сателлит-офицер это не показывает, но крупица надежды у него осталась. с лейтенантом та же песня. он счел бы это твоей личной проблемой, с которой ты должен справляться сам, только не сейчас. он не отвернется от тебя. после всего произошедшего бросить такого работника на произвол судьбы равноценно убийству, думает он. вне зависимости от повадок или бредовости его методов. не подрывай их доверие.’ дюбуа еле заметно кивнул, не зная, что на это ответить, и со вздохом вернулся к своим брождениям по кухне. гнить здесь нечему — все, что могло, уже сгнило. хозяин дома — не исключение. идти дальше становится все тяжелее. заскрипела дверца спальни, и мимолетно перед глазами пронеслась чудная картина: белые полупрозрачные занавески развевает легкий летний ветерок, чистые простыни греют два ютящихся на кровати молодых тела. солнечные лучи освещают их, улыбаются им… это идиллия, приторный отголосок воспоминаний с горьким послевкусием. тут же комната показала себя в настоящих красках: пыльная, грязная, покинутая, как и все остальные. от бьющего по стеклам ливня лучше не становится. в прикроватной тумбочке лицом вниз лежит фотография, оформленная в паспарту. среди всего беспорядка эта самодельная рамка, должно быть, единственная нетронутая разрушением вещь. парень там похож на гарри разве что озорным прищуром и *той самой* кривой улыбкой… тогда она хотя бы выглядела не так отвратительно. а девушка словно светится от счастья: щеки похожи на два наливных яблочка, светлые длинные волосы обрамляют декольте, тонкие хрупкие ручки придерживают легкий белый сарафан с бабочками… ох, хватит. гарри вытащил фото, положил вместе с письмом. сел на край кровати, по привычке со своей стороны, ближе к окну. 'в кармане шуршат сладкие, сладкие сигаретки. покури. никто не узнает.' в кои-то веки он был согласен. бездумно он потянулся за пачкой, которую купил где-то по пути, а потом… *нет.* он обещал больше не поддаваться зависимостям. лишь бы жан больше не злился, лишь бы ким не отворачивался, жюдит не обижалась, куно не осуждал… а гарри простил. тот самый, что гримасничает в рамке. он не будет курить, а сделает кое-что другое. подойдет к окну, откроет настежь. затем достанет письмо, то самое, в полупрозрачном конверте с цветами. не станет его читать, как сильно бы ни хотелось. одного раза хватило. кажется, что расписанная бумажка говорит сама, и если прислушаться, она шепчет: ‘целую, целую, целую’. память о звонком голосе невесты бьет прямо в грудь, да так, что сердце заболело и стало очень холодно. обесцвеченные пальцы сжимают листок, дюбуа шепчет себе вслух, что надо, надо отпустить… и в какой-то момент отпускает. затем порывы жадно отбирают и конверт, ибо без письма он бесполезен; последней ветер унес фотографию. легче не стало. быть может, станет позже. одно ясно сразу — ничто уже не будет как прежде. бесполезно любить призрак прошлого, нужно освобождать место, чтобы в полную силу любить людей, которым не плевать. гарри поступит так, как со списком дел на работе: разделит большое дело на небольшие части, каждый день будет вычищать понемногу. гарри не будет один, он позовет кого-нибудь, ему помогут. это нелегко, но от осознания не так страшно. гарри обязательно приведет это место в порядок. ради коллег, повторяет он себе, ради куно, ради кима… и когда-нибудь, в конце концов, ради себя.