Ни-ко-му

Бруно всегда было хреново. Когда вся семья решила не упоминать тебя, будто и не было, но чтобы помнили остальные, что упоминать тебя нельзя. Как хитро сделано — для всей деревни сотворить такого себе козла отпущения, пугалку для детишек. И не только детишек. Чтобы вычеркнуть тебя, как человека, и переписать в историю как проклятого провидца.  С этим можно смириться, к этому можно привыкнуть — в конце концов, Бруно так и сделал, добровольно признал свой статус изгнанника и принял на себя роль жертвы. Из благих соображений, конечно, без какой-то задней мысли, во имя спасения племянницы — дурак, какой дурак — но благими намерениями, как говорится…  Камило наведывается к нему спонтанно и каждый раз застаёт за разными занятиями. Дядя, честно признаться, Камило немного пугает, он жутковатый, когда хандрит, а ещё парень пару раз видел, как тот прятал лезвие в кулаке. Камило знает, что Бруно их безнадёжно любит, его тоже, и ничего не сделает, но Камило не сегодня родился, чтобы два плюс два сложить — Бруно ничего не сделает им.  Они об этом не говорят — игнорируют, как это принято в их семье. Камило наведывается внезапно даже для дяди, который по шороху за стенкой может определить, кто там что делает. Поэтому Камило оттачивает навыки скрытности с мыслью, что их родственник-отшельник после порезов на запястьях уже ничем его не удивит. Но он удивляет. Так, что у подростка аж уши краской заливаются, но он упорно продолжает подглядывать: Бруно в своём кресле с расстёгнутыми штанами, сползший пониже, а одна рука между ног. На лице хмурая сосредоточенность; ему явно мало того, что он делает.  Камило хочет убежать, чтобы не смущаться дальше, но болезненный стояк заставляет смотреть. Вот рука выше, ниже, ныряет куда-то под ткань штанов. С такого ракурса не совсем всё видно в приоткрытую дверь — и слава богу, иначе чужое присутствие уже бы давно раскрыли. Спасибо, хоть мыши молчат.  Бруно судорожно выдыхает с таким видом, будто ему противно от самого себя и скорее всего так и есть — ну да, столько лет слушать от семьи, какой он подлец и как чёрная кошка — к несчастью… Он откидывается на спинку кресла и вдруг смотрит прямо на застывшего столбом Камило. Касита услужливо распахивает дверь, выставляя обоих друг другу: подросток с заметным стояком и также застывшего с рукой в штанах дядю, который, не определившись, что сказать, беспомощно густо краснел.  Первую мысль — позорно сбежать — Камило с трудом отмёл. В конце концов, он взрослеет, он почти даже взрослый, он в курсе всех человеческих потребностей и, хоть в этом плане о Бруно он никогда не думал, вдруг понял, что тот одинок по всем фронтам. Возможно, он даже девственник в свои-то хорошо за тридцать. С такой точки зрения дядю становилось совсем жалко. Хотя нет, не жалко. Ему можно посочувствовать, но никак не жалеть. Поэтому Камило, сглотнув, уверенно делает шаг.  Какую бы жалость Бруно не вызывал, он всё же сумел сохранить в себе долю самоуважения, несмотря на нелепость, какую-то неловкость и странности. Как суицидник он не выглядит, разве что отчасти, а когда ему плохо — скорее на того, к кому лучше не подходить.  Но Камило подходит. Молча становится напротив, красный, как рак, но с вызовом оглядывает мужчину, остановившись на пахе. Тёмная дорожка от пупка густеет ниже, но члена не видно, что несколько озадачивает. Бруно неуверенно ёжится под этим взглядом, отошедший от ступора, и опускает полы пончо.  — Сделаем вид, что ничего не было, — голос хриплый, срывается, приходится негромко кашлянуть.  Он неловко улыбается, как делает всегда, когда к нему приходит Камило или Мирабель, прячет всю боль и мысли за улыбкой — семья научила его игнорировать их.  — Ты же… ну… — Камило немного мнётся, — ты же не кончил.  — Это мои проблемы.  — Потому что я помешал.  Бруно как-то нечитаемо смотрит на Камило — то ли выставить за дверь хочет, то ли…  — И что ты хочешь? — осторожно уточняет он.  — Помочь, — просто пожимает плечами тот, достаточно смелый, чтобы озвучить это, но недостаточно, чтобы сказать слово «подрочить».  Бруно думает ровно три секунды.  — Спасибо, сам справляюсь.  Он нервно подскакивает, подтягивает штаны; смуглые щёки ярко полыхают румянцем. Если бы Камило был чуть-чуть помладше, он бы также занервничал, но только вкрадчиво произносит: — Бери, пока предлагают.  Бруно останавливается. Что-то тёмное прослеживается в его тяжёлом взгляде, животное желание с неуверенностью.  — У тебя уже была девушка? — наконец, выдыхает он, быстро отворачивается к стене. Кусает губу — всё-таки крыша у него поехала не окончательно, его ещё держат моральные устои, понятие инцеста, да и в конце концов — это сын его сестры. Но он хорошо понимает, что другого шанса потрахаться может вообще не выпасть.  Камило кивает. Вообще, насколько он успел заметить, анатомия мужчин и женщин значительно отличается, и логичнее было бы спросить про мужчин, но Бруно почему-то спрашивает о девушках. А потом Бруно нервно смеётся, что больше тянет на подкатывающую истерику.  — Знаешь, я… — он зажимает себе рот, давит смех, как-то испуганно глянув на племянника, у которого почему-то от этих разгововров стояк так и не опадает. — Ты решил со старым мужиком попробовать? Давай всё же забудем этот инцидент, сбрось напряжение в ванной и представь, что тебе кошмар приснился.  — Дядя, — Камило собирается с духом — он, наверное, в их семье самый прямолинейный, — я кажется хочу… ну, тебя. Мы никому не расскажем. Я уверен — Касита тоже.  И обнимает Бруно, сосредоточенно запуская руки под зелёное почно, как это делал с блузками девочек. А другой рукой — во всё также расстёгнутые штаны. Бруно остро реагирует на любые прикосновения — к нему никто не прикасался лет так двадцать, а в таком контексте — вообще никогда. Конечности вдруг становятся ватные, руки дрожат, внизу живота завязывается горячий узел. Бруно откидывает голову на плечо Камило, который, видимо, решил выбрать образ взрослого, большого мужика. С хером, как из журналов. Да, так как-то легче воспринимать происходящее.  — Мы никому не скажем, — млея от ласки, говорит Бруно дрожащим голосом остатки пробивающегося здравого смысла. — Ни-ко-му. И да… я пойму, если ты испугаешься или… или… Боже, лучше б ты сразу ушёл.  Камило понимает, о чём речь, когда короткие, жёсткие волоски не заканчиваются членом, зато по ним чуть ли не течёт скользкая смазка. Из этого следует два вывода: Бруно абсолютно точно девственник, и, кажется, Камило это ничуть не пугает, наоборот даже. Вызывает вполне естественный интерес. Член тоже заинтересованно подёргивается.  Всё любопытство прерывает Бруно, который буквально разрывается между «прекратить всё к чертям, мы же родственники!» и «может это первый и последний секс в твоей жизни, чувак!». Он вцепился рукой в собственные волосы, сильно потянув, тяжело взглянул на племянника так, что у того ноги подкосились от возбуждения, а потом тихо, твёрдо произносит: — Садись в кресло.  У Бруно много тараканов в голове и они сейчас хаотично носятся там, бегают, кто-то вопит о неправильности, какой таракан застрелился — кажется, он отвечал за адекватность. Бруно стаскивает с себя одежду с решительностью преступника, идущего на эшафот. Он не стесняется своей худобы и угловатости, но рубашку оставляет просто расстёгнутой. Зажато ведёт плечами. Камило как зачарованный смотрит на дядю, рассматривает его с долей восхищения, пока тот забирается на колени сверху; чувствует, как его руки безумно дрожат. Бруно боится происходящего не меньше, чем сам Камило. Когда их лица на расстоянии нескольких сантиметров, Бруно уворачивается от попытки поцелуя, кладёт руку на плечо, второй пару раз проводит по колом стоящему члену. Пристраивается и насаживается, сразу почти до половины, хрипло выдохнув.  — Ух… не так резко, — советует Камило. не то, чтобы он сильно опытный, но из них двоих всё же лидирует.  Но Бруно в своём мире, тонет в собственных мыслях и ощущениях, только стиснул зубы плотнее, чтобы Долоресс не услышала, и покачивается, ёрзая, притирается, ищет нужный угол, сильно сжав плечо, хватается, как утопающий за спасательный круг. Приподнимается и опускается, колени дрожат, разъезжаются, не держат — хорошо, подлокотники крепкие; мужчины оба выдыхают, когда Бруно сел полностью. Бруно узкий и горячий, у Камило дыхание перехватывает, он дышит через раз, чтобы не кончить, толком не начав;  Ну и чтоб дядю не разочаровывать дважды. Насмотреться не может — у Бруно некоторые пряди волос сединой тронутые, покачиваются в такт движениям, как пружинки, а ещё своеобразная, мрачная красота в серых мешках под глазами и загнанном взгляде; он ещё раз полностью садится, принимает в себя до основания, до упора, вздрагивает от тянущей боли и яркого удовольствия. Глаза мутные, светятся токсичной зеленью. Камило не выдерживает и толкается бёдрами навстречу одновременно с движением Бруно вниз, отчего тот вскидывается, прогнувшись, аж глаза закатив — ох, это слишком. Он краем сознания думает, что, наверное, сейчас жутковато выглядит, но уже не может и не хочет контролировать себя. Он хочет больше, пусть это и приносит боль, неважно, он изголодался по прикосновениям, вниманию, ласке. Его кусают в шею и ключицы, а он закусывает ребро ладони, чтобы не стонать, и упивается ощущением тотального безумия.  Камило буквально снимает его с себя за несколько движений до разрядки, только чтобы уложить на пол. Такой дядя ему определённо нравится: с прилипшей ко лбу прядью, тяжело дышащий, такой гибкий и податливый. Просящий. Камило пошире разводит ему ноги, чтоб получше рассмотреть влажно блестящие складки, закусывает губу и наваливается сверху, однако Бруно изворачивается на живот — то ли не хочет смотреть на племянника, то ли не считает себя достаточно красивым… Он утопает, в первую очередь — в неправильности, и это же и добавляет остроты.  Камило тоже уже сдерживаться не может. Он просит прощения заранее, а потом просто вдалбливается в узкую щёлку, до пошлых шлепков, до упора, по-собачьи, дотянувшись до загривка и плеч; оставляет россыпь укусов, натягивает на себя с оттяжкой, и Бруно приходится снова плотно зажать рот из–за рвущихся жалобных всхлипов. Это было дико и отчаянно, спонтанно, он и в страшном сне представить не мог, что его вот так раком будет драть собственный племянник между стен дома, среди нервно всполошившихся крыс. Бруно, признаться честно, хочется, чтобы его затрахали до потери сознания. Может быть — пульса. Камило что-то шепчет ему в затылок, обняв поперёк груди, а у Бруно из глаз искры со слезами текут, кажется, будто такие же токсично-зеленые.  Камило рывком усаживает дядю на себя и тому хватает. Откидывается на плечо — чужая рука услужливо закрывает ему рот; возможно, Бруно всё-таки на какой-то миг отъехал, потому что пропускает момент, когда кончил Камило. Спасибо, хоть не в него.  Племянник чмокает его во влажную щёку, заглядывает в глаза. Бруно слабо улыбается. У него в глазах всё та же мёртвая пустота; ему не легче, возможно, теперь даже ещё сложнее будет; Бруно живёт по инерции, убеждая себя в первую очередь, что живёт.  Они об этом не говорят. Бруно может и хотелось бы немного больше ласки, но Камило, совсем невинно обняв, смущённый, убегает, оставив дядюшку приходить в себя. Да что там, Бруно даже встать не может. Ему паршиво на душе и хорошо телу, что вызывает ещё сильнее отвращение. Почему он не ушёл раньше?..