Лёд

… Мы познакомились на встрече, которую организовали для аристократов. Как и большинство карт в этой отощавшей колоде, я не смогла отказаться от приглашения. «Кросби всё ещё часть высшего общества» — напомнил мой управляющий, заталкивая мне в рот две таблетки нейролептика от Johnson and Johnson, так что я почувствовала его пресные пальцы на вкус. «Королева будет признательна вам за визит» — добавил он. И ещё: «Вашим родителям это действительно важно» Затем он включил кондиционер на полную мощность и вышел из самолета. Через полчаса я в одиночестве летела над Аравийской пустыней. Лаундж в невидимых динамиках, вшитых в мягкие панели салона, никак не мог убаюкать меня. Хоть на чуть-чуть сгладить нервный стук моего сердца. И нейролептики не помогали. 😩 Я была в настоящей панике. Обычно вампиры не переносят солнечный свет. Я же больше страдаю от высоких температур. Жара делает мои легкие совершенно беспомощными. Она открывает у меня под кожей свой маленький филиал ада, сдавливает мои внутренние органы и плавит рассудок. В лучшем случае, я быстро падаю в обморок, тем самым сбегая от жары. Хороший, проверенный способ. Но только не во время светского раунда, где мое бесчувственное тело сделают участником еще более удушливого, чем Аравийская пустыня, спектакля. Выставкой поддельного великодушия. Джентельмены и леди воспользуется мной, для демонстрации своих прекрасных качеств. Меня будут до тошноты накачивать водой, обмахивать веерами, красуясь друг перед дружкой, а про себя смеясь над моей беспомощностью и дефектностью, как вампира. Мне останется подыгрывать. (До тех пор пока я не наскучу толпе и от меня не отстанут). Вот что я представляла, глядя с трапа на огромное терракотовое солнце, спускавшееся за терминал. Уже тогда мне казалось, что мое платье от Хельмут Ланг горит на мне. Но когда мы прибыли на место, всё стало хуже… Арендованная для встречи вилла располагалось в часе езды от Аль-Айн, то есть в середине этой песочной противни. И в ужасе я смотрела на черные раскаленные барханы, целый день впитывавшие в себя солнечный яд. Словно гигантские радиаторы, они источали волны жара. Кельнеры, к тому же, вместо ламп зажгли в помещениях аутентичные смоляные факелы, каждый из которых тянул ко мне свой обжигающий язык. И пока остальные гости хорошо проводили время в компании Королевы, я нервно расхаживала по коридорам, сторонясь всех и каждого, и в моей груди вместо легких тяжелели обвисшие паруса. Наконец, я не выдержала. Забралась в какую-то пустую темную комнату, (кажется ее использовали для хранения вина) и беспомощно привалилась к стене, сливаясь с ней, так как жара окончательно стерла границы моего тела. Я действительно была готова умереть. Но тут… — Юная леди, вам плохо? — кто-то вдруг обратился ко мне из темноты. Чей-то красивый голос с бархатной подбивкой. В меру высокомерный и (какое же это очарование!) так желающий понравиться. Понравиться даже такой крохотной рыбке, как я. 🙈 Ох, Honey, Honey! Что делал ты в той комнате, в единственной пустой комнате на всю эту перегретую взбудораженную пустыню? В своей шикарнейшей тройке от Loro Piana, в то время как все гости собрались только ради тебя и Королевы? Впрочем, в тот момент я думала не об этом. — Жара — прошептала я одними губами. Пытаясь вздохнуть поглубже, но не чувствуя скольжения воздуха внутри себя. — Какое хрупкое создание, — посочувствовал он мне. И приблизившись, соткал для меня цветок из льда, с пышными вычурными лепестками. «Это и есть сентиментальность древних?» — рассеянно подумала я, прижимая к себе драгоценную прохладу. — Ханабуса Айдо, — представился он. (О, лишний труд, ведь даже маленькие дети знают, кто он) — Нив Эммануэль Кросби. — Итак, Нив, вам лучше? Я могу проводить вас к вашим родителям? Или вы здесь с друзьями? Я слегка улыбнулась, представив, как он провожает меня в пустоту между колоннами парадного зала. — Я здесь одна, — ответила я. И спохватившись вежливо добавила: — Вы можете не волноваться, мне уже лучше. Я побуду тут, пока приступ не пройдет. И к тому же, ваш цветок и не думает таять. Он самодовольно улыбнулся, и действительно сначала направился к выходу, но потом… Мы никогда не обсуждали это, но я догадываюсь о чем он подумал в тот момент. Он вспомнил ту крохотную ниточку — чернильный росчерк, что соединяет кланы Айдо и Кросби на генеологических свитках. Мы приходились родней. Не слишком близкой, чтобы поддерживать постоянные связи, но и не настолько дальней, чтобы совсем друг о друге забыть. Однажды он даже был на моих крестинах, и держал меня на руках. Я знаю об этом по фотографиям и рассказам управляющего, который искренне плакал, называя визит главы дома Айдо «сладчайшим зенитом дома Кросби». Наверное, Ханабусе было неловко вот так бросать родственницу. А, может быть, он вспомнил байковую тяжесть младенца в своих ладонях. Так или иначе, он не сбежал от унылого зрелища меня. Вместо этого, он вернулся и подал мне свою руку, такую нежную, что в темноте я вообразила шелковые перчатки. — Ну уж нет. Я не могу оставить прекрасную леди в одиночестве в этом чулане. Пойдем, Нив. Пустыня остывает очень быстро. Бедняжка, тебе оставалось потерпеть совсем чуть-чуть. Он был прав. Чудесно! Когда мы вышли на свежий воздух, жара свалилась с моих плеч, и ночной ветерок омыл мои измученные легкие. — Надо же, песок похож на вампира. Не умеет быть горячим долго! — рассмеялась я, и нагнулась, чтобы зачерпнуть ладонью тусклую горсть. — Такой же бесплодный, вечный и скучный. Как будто маленькие чешуйки пустоты! Я вспомнила костюмы моего отца. Шестипуговичный Армани. Американский сак Бруксов. Классический от Лагерфельд. И еще десятки самых розличных Фенди, Черрути и Кавалли. Управляющий и по сей день извлекает их из гардеробной, чтобы привести в порядок, почистить и погладить, в упрямой надежде что они еще понадобятся… В каком-то смысле костюмы отца живут более интересной и полной жизнью, чем их хозяин… Об этом я и рассказала Ханабусе. — Это случается с каждым из нас, — ответил он мне пространно. В эту секунду мы прогуливались вокруг виллы, и я держала его за локоть одной робкой затекшей рукой. В другой была ледяная роза. Вокруг нас твердели темнота, каменные конусы барханов без ветра, и яркие чуждые звезды. Непривычно много звезд. Ханабуса запрокинул голову, разглядывая их, и неожиданно завел разговор про Королеву: — Когда-то она была смешной неуклюжей девчонкой. Очень доброй и глупой. Вечно вляпывалась во что-то… Я присматривал за ней, как мог. Честно говоря, в то время, за мной самим частенько нужен был присмотр… Столько приключений пережито, и вот что с нами стало. Вот как мы заканчиваем… Даже она устала и хочет… Он внезапно оборвал речь, и растерянно посмотрел на меня. Я зачарованно молчала. Турмалины. Вот каковы были его глаза в тот миг. Я видела такие на выставке ювелирных украшений в Женеве. Очень редкие, прозрачные камни, чистейшего голубого оттенка, нежнее акварельных разводов на картинах Жюстин Саво. — Ой прости, — вдруг опомнился он и юным чувственным жестом взъерошил себе шевелюру. — Я наговорил тебе лишнего. Совсем забыл, что разговариваю с ребенком. — А я забыла, что разговариваю с тысячелетним стариком! — оттаял мой язык. (О чистокровные, лучше бы он отсох! 😱🤐) Откуда взялась эта наглая смелость, я не знаю. Но всё в Ханабусе располагало и внушало мне легкость, как вино. — Эй! Я не старик! — шутливо возмутился он. — Конечно, просто я гений! Вот почему тебе легко со мной общаться!.. А потом… Как так получилось, что мы проговорили всю ночь?.. Мы оба любили французский Cold Wave, чистоту Высокого Возрождения, и живопись двадцатого века раздетую до голых линий, голых цветов и идей. Наши волосы были одинакового оттенка. А если сложить все цифры в дате его рождения и в моей, то получится одно и тоже число… «Он мой двойник» — сладко и волнительно думала я на рассвете, укладываясь спать в своем номере. Роза на моей подушке по-прежнему источала ровный успокоительный холод, и я не стала трогать ручку вентилятора… На следующий день мы встретились в лобби нашей общей гостиницы. Ханабуса был не один — его внучка Луиза составила нам компанию. Не знаю от кого Луиза одевалась (юбочный костюм оттенка «ледяное утро» в тон охотничья шляпа и белые укороченные перчатки) но ей это шло безукоризненно. Мы договорились провести еще один день вместе, и с разницей в полчаса наши самолеты взяли одинаковый курс. Ужинали мы уже в Афинах. Закупались аутентичными безделушками в бутиках на берегу Вульягмени. Honey («как, как?») любил покрутиться у зеркала. Ему без шуток шли любые фасоны начиная с консервативных европейских костюмов заканчивая женскими платьями. — Ну, что скажете? — очередной премиленький подол кружил вокруг его очаровательных щиколоток, а мы с Луизой хлопали в ладоши и визжали от восторга: — Лучше чем Боуи на обложке британского «The man who sold the world»! Потом, уже вечером, мы, притихшие, гуляли по руинам Акрополя. И глядя на холодные лица греческих героев, остававшихся бесстрастными даже со стрелой в боку, я с грустью думала, что мне пора домой. Так закончилась наша первая встреча. Мы хорошо провели время, но я не была наивной, чтобы ждать какого-то продолжения. И все же, вернувшись в свою бесцветную Ютландию, я написала ему и Луизе два благодарственных письма на тонкой кремовой бумаге от Tervakoski. Внутрь конверта, (того, что предназначался Ханабусе) я вложила сухой цветочек буганвилли, в память о том ледяном цветке, что он мне подарил. Ответа не последовало. Только через четыре месяца, когда воспоминания о нем стали выдыхаться, превращаясь в сухой остаток из разрозненных улыбок, взглядов и слов, от него неожиданно пришла записка в несколько строчек. Я была в саду, когда почтальон принес тонкий прохладный конверт с вензелем вместо марки и вручил его мне прямо в руки. Я тут же, на улице, разломила сургуч, от нетерпения стянув зубами перчатки. Мои бедные пальцы дрожали сильнее чем исписанные листы от осеннего ветерка. Записка была разочаровывающе формальна: «Дворецкий нашел твоё письмо Луизе в нашем старом особняке. Ты не знаешь, но Луиза вышла замуж и переехала ровно на другой конец света. Между нами теперь двенадцать часов времени и пятнадцать тысяч миль соленой воды. Я переслал твоё письмо по новому адресу. Думаю, ответ придет не скоро.» И всё. И всё?! Смаргивая несуществующий песок в глазах, я поискала на обороте. Напрасно и глупо — разве бы он стал экономить на бумаге?.. Руки мои бессильно опали, и письмо выскользнуло на землю. Значит только я почувствовала эту нашу особенную близость?.. Разочарование сотрясло меня, как злобненькая, сшибающая с ног волна, и добралось до самых дальних уголков моего сознания. Я не находила себе места, блуждая по дому без дела. Во что бы не уткнулся мой взгляд, всюду возникал Ханабуса Айдо и его круглые изящные буквы, собранные в бесчувственные слова. В конце концов, я просто легла спать, нахлобучив на голову подушку и желая, чтобы ужасная ночь скорее кончилась. И вот тут неожиданно явилось чудо. В образе моего управляющего: длинный вишневый халат, набриолиненные усики и сеточка на голове… Он кинул мне на покрывало еще один конверт, клюнувший меня острым углом в руку. — Вы что-то натворили на том балу? — строго спросил он, прохаживаясь с палочкой вдоль штор и по очереди их задергивая, в то время как я сжимала в бесчувственных руках уже знакомый вензель… (большая буква «А» в уютном гнездышке из завитков и омелий), и не смела верить собственному счастью… —Уже второе письмо за сегодня! — возмутился Сэмюэль. Ответ я не смогла придумать. Мне было не до него. О, господи. Ломанный торопливый почерк. Отчаяние… Прорвавшаяся откровенность… Ханабуса послал это письмо вдогонку к тому первому, наверняка решившись на внезапную исповедь, когда фигура почтальона уже сжалась в призрачную точку на горизонте. (Ох, Honey, Honey как на тебя похоже — поменять решение в самый последний момент!!!) Итак, вот, что он писал мне: «Прости, что я сам так долго не отвечал тебе, Нив. По правде говоря, я сейчас в ужасном состоянии… Еще один мой близкий предпочел сон. Мой кузен, друг детства. Его огонь навсегда угас. От этой новости у меня удушливое чувство, похожее на клаустрофобию. А теперь и Луизы нет рядом… По правде говоря, мне кажется, что на всем этом чертовом континенте, ты единственное оставшееся в живых существо… » Последнее заставило меня вскочить, разметав обрывки конверта по одеялу. «Впредь никакой почты перед сном!» — второй раз возмутился Сэмюэль. (Я едва дождалась, когда он уже выйдет, и его жесткие шаги, не смягчаемые даже густыми коврами, заглохнут в конце коридора.) Это второе письмо Ханабусы настолько взволновало меня, что в тот же миг я принялась сочинять ответ. Стоя босиком на холодном полу, в одной сорочке, в темноте, я писала, бормоча себе под руку, что нам нельзя, нельзя больше расставаться…! «Ты должен приехать и забрать меня немедленно!»🤦🏼‍♀️ (Уже перед отправкой я стыдливо вымарала эти строчки, переписывая свои несдержанные каракули начисто…) …Что же было дальше? Конечно, он приехал. Сейчас, много лет спустя, обдумывая это… (меняя и редактируя события в голове, словно прошлое еще не затвердело, приняв окончательную форму, и его как глиняный сосуд на станке легко можно исправить или изменить)… я мысленно спрашиваю себя: что стало бы с ней… с нами, затеряйся то письмо по пути из Орхуса во Францию? (Ханабуса в то время арендовал апартаменты в старом доме напротив Люксембургского сада). Или отнесись он ко мне не всерьез?.. Каким бы был их финал не будь меня в этой истории? Могли ли эти четверо свернуть со своих траекторий? Ох, глупая, глупая Нив и её бесполезные мысли! Вот и сейчас, как одиннадцать лет назад, я ухожу на задний двор и ложусь в свой шезлонг, застеленный свежим зеленоватым снегом, натягивая на кончик носа солнцезащитные тишейды и поворачиваясь к горам. Пусть северный ветер вырвет из меня эти пустые терзания, и эту боль, ибо… ничего не изменилось бы. В этой истории я была только ушами и глазами. И останусь ими, дописав начатое до конца. Итак он приехал. Следующей ночью. Сложно сказать, что светилось сильнее… Его белоснежное пальто с пуговицами plique-a-jour из голубого стекла или лицо моего бедного управляющего, испытавшего в тот вечер что-то похожее на экстаз Святой Терезы. — Ты уверена, что хочешь покинуть это унылое обиталище старых дев? —спрашивал меня то и дело Honey, насмешливо разглядывая нашу слегка вышедшую из моды гостиную. — Да, ты издеваешься! — почти сердилась я, торопливо сгребая из ящиков свою коллекцию бабочек и пустых записных книжек. — Я мечтаю об этом с рождения! На тот момент мне было всего шестнадцать лет. И Ханабуса хотел по всем правилам оформить опекунство, но так и не смог достучаться до моих родителей сквозь бронзовую крышку их совместного гроба от Bert and Bud’s Vintage Coffins. Что ж, в итоге это сыграло нам на руку… Не сильно расстроившись, мы все равно уехали, инкогнито, как друзья. Никто не смог бы нам помешать. Он был первым советником королевы, а я — девочкой, имя которой вряд ли кто-нибудь помнил. Мы решили поселиться на севере, построить там для себя дом, совершенно новый, как переплет для только что изданной книги. Мы выбрали самый симпатичный склон с видом на Рону и Маттерхорн, и кружили, задыхаясь от счастья, по кипельным сугробам, и Honey рисовал наше будущее хрупким льдом прямо на зыбком снегу. —Вот здесь придется укрепить спуск. Здесь будет паттио, здесь бассейн, твоя и моя спальни, столовая… — говорил он, и серебряные линии разлетались во все стороны, успевай следить, и сталкивались между собой, и пересекались, и складывались в огромный многообещающий чертеж. — А здесь что? — наступила я на большой квадрат рядом с его спальней, назначение которого он не озвучил. — Еще одна гардеробная надо полагать? Мои брови игриво изогнулись, но к моему удивлению Ханабуса не подхватил шутку. Он вдруг напряженно выпрямился, прикусив раскрасневшиеся от мороза губы. — Здесь… Здесь, Нив, будет моя лаборатория.

Лаборатория?.. 😳

Странно, но почему-то я сразу почувствовала… что на этом квадрате мы и споткнемся.