Прекрасный беспорядок

      Кап.       Резкий вдох.       Кап.       Рваный выдох.       Кап.       Дрожь...              Красный воск. Кроваво-красный. Расплавленная жидкость медленно капает на его идеальную бледно-белую кожу, когда Гермиона наклоняет свечу. С каждой алой каплей он вздыхает и стонет. Она заворожено наблюдает за тем, как горячая масса разбивается о его кожу, как его мышцы напрягаются, а тело отвечает на внезапный всплеск жара и натиска, содрогаясь. Каждая капелька спадает, растекаясь жидкостью по ложбинкам и впадинам его мышц.       Остывая на его перегретой коже, кроваво-красный воск светлеет, когда жидкость преобразуется и застывает на его теле, принимая его формы. Как ни странно, это напоминает Гермионе о ней самой: осветлённой, преобразованной и заскорузлой. Вот, что она обрела благодаря своим развратным тайным встречам с Люциусом Абраксасом Малфоем — бывшим Пожирателем Смерти.       На первый взгляд их сеансы (иначе их не назовёшь) противоречат сохраняемому ею публичному имиджу. Она чудесная Золотая девочка Британии, лучшая подруга Гарри Поттера и вселюбимая воительница света, неутомимая защитница всеобщих прав и  угнетённых. Поговаривают, однажды она может стать самым молодым министром магии в британской истории. Обычно Гермиона довольна своей работой, своей репутацией и светлым будущим, которое, должно быть, ожидает её впереди. Однако свет способен навредить не меньше тьмы, и её положение в волшебном мире стало для неё удушающим.       Она позволила обществу загнать себя в тесный ящик, и это стало ужасно раздражать её, как только она приняла неприятную правду: внутри неё живёт тьма. И тьма, что таится в ней, ужасна. То, чем она хочет заниматься, то, что она хочет, чтобы кто-то сделал с ней… В приличном обществе об этом даже не заикаются.       Его кожа краснеет под застывшими каплями, реагируя на резкую смену температуры.       Кап.       Кап.       Кап.       С кропотливым терпением она снова и снова наклоняет свечу. Он холст, а она создает на его теле шедевр искусства и боли.       Люциус содрогается, низко мыча «Чёрт», когда капелька приземляется в опасной близости от его соска. Гермиона приостанавливается и начинает двигать бёдрами, усмехаясь тому, как под ней пульсирует его член.       Они уже давненько занимались этим: он был привязан к кровати с завязанными глазами, не видя, куда воск капнет в следующий раз.       Кап.       Когда Гермиона произнесла «Инкарцеро», привязав Люциуса к изголовью кровати, у него встал. Наверняка его член и яйца ныли, что лишь превратило это занятие в ещё более восхитительное для неё. Она наслаждается этой пыткой, пьянящей смесью удовольствия и боли, и совершенной развратностью их совместного времяпровождения.       Кап.       Он крутит бёдрами, упираясь членом во влажный шов её кружевных трусиков. Красных, как воск. Люциус едва ли успел поглазеть на Гермиону в них перед тем, как она завязала ему глаза. Она молча приподнимает бёдра и отодвигается назад, снова устраиваясь на его ляжках.       Кап.       Мышцы его живота напрягаются, когда очередная капля жидкого жара разбивается о его кожу. Он стонет, но она отмечает, что он не умоляет её остановиться. Ей нравится, когда он умоляет.       Кап.       Его член подрагивает, словно ищет её.       Кап.       Ещё один болезненный стон срывается с его губ, и он дёргает бёдрами, когда она прокапывает воском по его упругому плоскому животу.       — Можешь терпеть ещё? — спрашивает она.       По своей природе Гермиона не доминантка, только не в спальне. В «реальном мире» — поскольку она рассматривает эти сеансы с Люциусом как что-то из области фантастики и далёкое от респектабельной жизни, которую она ведёт, — она стихия, что доминирует и властвует. А в спальне она снова студентка, прилежная ученица, берущая уроки у мастера разврата. Он научил её подчиняться, затянул её в иное измерение, где хаос её разума наконец утихает. И он научил её контролировать свою сексуальность и желания. Люциус — ненасытный гедонист в погоне за удовольствиями, и в некоторых из их декадентских игр он позволяет ей превзойти себя. Однако даже если ей нравится смотреть, как он умоляет освободить его, ей необычайно неловко заставлять его играть роль саба или раба. Ему это не идёт, и видит Мерлин, ей нравится высокомерие Люциуса.       — Сними повязку, — умоляет он.       — Хочешь посмотреть на меня? — Она не может скрыть насмешку в голосе.       Конечно, он хочет посмотреть на неё. Люциус обожает наблюдать за ней, и ей нравятся её ощущения, когда за ней наблюдают. Она устрашает многих волшебников в Министерстве, и редко кто-то из них смотрит на неё похотливо. Никто не смотрит на неё так, как это делает Люциус.       — Всегда хочу смотреть на тебя, — хмыкает он.       Она тянется за палочкой и небрежным движением снимает повязку, отбрасывая чёрную ткань через всю комнату.       Он моргает, его глаза привыкают к свету свечей в комнате, и ей нравится жадная греховная улыбка, что растягивается на его ненормальном рту, когда он смотрит на неё.       — Особенно я хочу увидеть, как ты скачешь на моём члене, — намекает он. Гермиона снова наклоняет свечу, на этот раз в наказание за его наглость, от чего он ругается и отталкивается бёдрами.       — Скажите спасибо за то, что есть, мистер Малфой, — отвечает она.       Свободной рукой она прокручивает свой сосок, выгибая спину от своих ощущений. Его взгляд прикован к её: они оба знают, что, облачённая лишь в обрывки кружева, Гермиона устраивает ему приватное представление. Она чувствует себя властной и сексуальной, когда он связан под ней, наблюдая за ней, как за богиней.       Его взгляд пронзает её, пока она капает ещё больше воска на его бёдра.       — С ума сойти! — Его член снова дрожит — какой же он восхитительно твёрдый.       — Да, это я тоже запланировала, но только если ты не обкончаешь моё восковое творение раньше времени, — величественно произносит Гермиона.       — Чёрт, как же ты меня дразнишь, — шипит Люциус.       — Наверное, надо было заткнуть тебе рот.       — Но тогда я не смог бы восхвалять твою красоту.       Гермиона останавливается, удерживая свечу над Люциусом так, что с неё вот-вот капнет воск:       — Тоже мне сладкоречивый дьявол.       Несмотря на своё положение, привязанный к кровати и с ноющими яйцами, этот самодовольный засранец ухитряется ей ухмыльнуться.       — Ты же любишь, когда мой сладкоречивый язык лижет твою киску.       Вскинув бровь, Гермиона наклоняет свечу, чтобы воск стекал вокруг члена, получая немного садистского удовольствия от того, как Люциус вздрагивает, шипит, стонет и корчится в своих оковах.       — Твою мать, ведьма… — пыхтит он.       — Ой, куда ж подевалось наше самодовольство?       Его бледные пальцы напрягаются и сжимаются, а губы сдавливаются, пока он терпит боль от горячего воска, застывающего на коже.       — Любой волшебник имеет право быть самодовольным, если сможет заставить тебя кричать так, как ты делаешь это со мной, — выдавливает он.       Свободной рукой Гермиона проводит ногтями вниз по члену, ухмыляясь, когда Люциус почти отрывается от матраса.       — Чёрт, чёрт, чёрт... Я кончу, если будешь продолжать в том же духе... — шипит он. Она цокает:       — Нет, ты знаешь правила. Я главная, значит, ты не кончишь, пока я не велю тебе.       Гермиона проводит ногтем по всему члену и крепко сжимает его основание рукой.       — Значит вели скорее, ведьма!       Облизнув губы, она встречается с ним взглядом:       — Проси. — Даже шёпотом, они оба воспринимают это как команду. И они оба знают, что он подчинится.       Он просит. Он умоляет. Он извивается в своих оковах, матерясь между мольбой, но подчиняется.       И она щадит его. Но на самом деле Гермиона щадит их двоих, потому что из-за созданного ею на Малфое мучительного воскового шедевра она стала влажной и изнывала от желания наполниться.       Взмах её палочки, и трусики исчезают. Её влагалище течёт, пятная бёдра, что вызывает в ней невероятное грязное удовольствие мучить Люциуса Малфоя, связанного и в её распоряжении. Но всему есть предел. Все эти дразнилки и приятные пытки вызвали нужду в них двоих, и будь она проклята, если позволит ему разрушить всё это, если он кончит не в неё.       Его член — произведение искусства, толстый и длинный настолько, что у неё перехватывает дыхание, когда она медленно опускается на него. Он даёт волю словесному потоку — прекрасным грязным словам, что ласкают её слух, восхваляя её горячую влажную киску, то, как он чувствует её вокруг своего члена и как фантастически подпрыгивает её грудь, когда она скачет на нём. Он умоляет её развязать его, но она отказывается. Она знает, что он будет играть роль подчинённого только до тех пор, пока его естественная властная натура не возьмёт верх. И как только он освободится от своих оков, скорее всего он перевернёт её и будет вгонять в неё свой член снова и снова, и сделает так, что она кончит, воя от удовольствия.       Но не сейчас.       Пока контроль принадлежит ей. И есть в такой власти что-то чертовски захватывающее. Никто не просит Гермиону решить проблему, сбалансировать бюджет или разрешить спор. Она чувствует себя свободной, имея сейчас контроль и власть над Люциусом. Она может отбросить все ограничения общества и просто чувствовать. Да и что уж там, если она получит дополнительный кайф от осознания того, что она, женщина, над которой издевались, которую пытали и называли грязнокровкой за «грех» появления на свет от магловских родителей, имеет сексуальный контроль над Люциусом Малфоем, бывшей волшебной правой рукой Волдеморта, хозяином грёбаного Поместья, — это просто вишенка на пресловутом сдобном котелке.       Она задаёт темп. Он пытается приподнять бёдра, проталкиваясь в неё снизу, скользя ногами по невозможно мягким простыням, и она даёт ему немного свободы, но не более того.       — Развяжи меня. Дай прикоснуться к тебе, — умоляет он.       Она обхватывает свою грудь, пальцами сжимая соски и заставляя его стонать. Он обожает её сиськи, любит сосать и кусать её соски. Он умоляет снова, но она качает головой, забрасывая растрёпанные кудри через плечо.       — Я главная, — выдавливает она хриплым голосом.       — Тогда трахни меня по-настоящему, — рычит он.       Она скачет на нём сильнее и живее, ёрзая в поисках идеального наклона. Застывший воск трескается и расходится на его коже, и они устраивают прекрасный беспорядок из художеств, что она создала на нём.       Вот, кто они, думает Гермиона: прекрасный беспорядок. Красный, потрескавшийся, наполненный болью и удовольствием.       Это последняя возникшая у неё связная мысль перед тем, как она отпускает себя, теряясь в ощущениях того, как член растягивает её влагалище, а его головка ласкает её точку G с каждым толчком. Пот стекает по её спине и заливает брови, её бёдра сжимаются, тело трясётся, и блаженный прилив оргазма успокаивает её разум от всего. Люциус с рёвом кончает за ней, пульсируя в ней, наполняя её до краёв и испытывая чертовское блаженство.       Гермиона, запыхавшись, падает на него, прижимаясь лицом к свободному от воска месту на его плече. Она развязывает его беспалочковой магией, его руки обрушиваются на неё, и он стонет.       — Чёрт возьми, ведьма, — бормочет он ей в волосы.       Она улыбается, закрывает глаза и расслабляется. Какое-то время они оба молчат, и их дыхание — единственный звук, наполняющий комнату.       — Вот так бардак мы устроили, — говорит Люциус чуть позже.       Гермиона приподнимает голову и видит, что он ковыряет кусочек красного воска, всё ещё прилипшего к его соску.       Да, они наверняка устроили бардак, но беспорядок — именно то, чего не хватает в её пуританской упорядоченной, организованной жизни.