Макото приедет через неделю

Ты сидишь на качелях. Горячий песок жжет ноги, медленно высыпаясь из шлепанец. Шлепанцы почти падают на землю, когда ты неохотно начинаешь раскачиваться. Ржавые качели скрипят так громко, что их дребезжание эхом разносится по безлюдной улице. Ты останавливаешься. Ржавчина на качелях цвета печенья и хрустит так же. Хочется есть. Возле тебя копается в песке Ксяо. Ей девять. Тебе четырнадцать. Детям в ее возрасте уже пора перестать играться в песочнице. Дети в ее возрасте должны ходить в школу, в кружок по танцам, делать глупые поделки-ладошки, чтобы мамы ими гордились. Но Ксяо не ходит в школу. И ты тоже не ходишь. Вместо этого вы сидите на пыльной площадке под палящим солнцем. Ты думаешь из какого магазина украсть газировку. Ксяо думает, как из сухого песка построить замок. Ты думаешь, что Ксяо с мамой мешают тебе и твоей мечте о богатой счастливой  жизни. Ксяо думает сказать тебе о том, что соседи снова подложили ей гвоздей в туфельки. Ты думаешь, как бы скорее сбежать из Китая. Ксяо думает о том, как хорошо, что ты сидишь рядом с ней, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. А потом ты просыпаешься. Перед глазами медленно вырисовывается белый, без единого пятнышка потолок. Кажется, опять поднялась температура. Нужно попросить Макото принести…принести… как же это… Тебе еще пока сложно концентрироваться и иногда ты забываешь слова, но доктор говорит, что это пройдёт. И у тебя нет поводов не верить, ведь ты лежишь в нормальной больницу для нормальных людей, у которых есть права и документы. Старик, наверное, очень обидится, когда ты вернёшься в Малую Азию. Сначала тебе кажется, что ты оглох. Ты лежишь в палате один. Тут так светло и бело, что сложно отличить одну вещь от другой. Ты поднимаешь здоровую руку и тянешься к потолку. Рассматривая ее, ты шевелишь пальцами, сжимаешь и разжимаешь их, проверяя на месте ли все костяшки. Единственная конечность, которой ты пока что можешь двигать.  К счастью, еще не оглох. В комнату медленно, с какой-то летней нежностью проникают звуки из открытого окна. Привычного людского гула, громкой музыки и грохота двигателей среди них нет. Это приглушенные крики детей, смех, стук мяча о стену. Ласкает почти невидимый ветер фиолетовые лепестки цветов. Они смущенно шелестят. Цветы принесла Макото. Поскрипывают цикады. Поскрипывает кровать, когда ты пытаешься чуть приподняться. Макото часто навещает тебя. Она вскользь упоминает, что положил тебя в эту больницу и уладил проблемы с документами Сэра, но в глаза ты его так ни разу не увидел. Не видел ты и таинственного одноглазого спасителя, о котором часто рассказывает Макото. Поначалу она как будто боялась говорить о нем, но потом она поняла, наконец, что ты уже не бездельник Ли Хуа, а самый настоящий бандит Тэцу Тачибана. И ухажер ее тоже бандит. В этом нет ничего такого. И ничего плохого, наверное. Ты не лелеешь надежды о тихой и мирной жизни. Макото… Ты не знаешь, что она об этом  думает. Все-таки прошло почти десять лет.  Макото видит все лучше. В первый раз, когда вы встретились, все твое лицо было замотано бинтами, так что ты, как и она, видел только силуэт. Вы оба долго смеялись, потом плакали. Потом вы наконец увидели друг друга и поняли, что почти не изменились. Только Макото стала красивее. И ты опять заплакал.  Макото приезжала вчера. Сказала, что в следующий раз сможет приехать только через неделю. Она тоже лечится. Еще неделя. Макото приедет через неделю. Ты чувствуешь, что что-то упускаешь. Голова уже перестала раскалываться каждую секунду, но болят ноги. И, как обычно, рука.  Вдруг в летнем гуле ты слышишь стук. Не то чтобы в дверь, скорее в пол. Поэтому ты не говоришь “войдите”, а ждешь, пока он зайдет сам. О боже. Ты даже ни разу не вспомнил о нем. Как неловко. Почему-то тебе даже не приходило в голову, что его положили в ту же больницу, что и тебя, это казалось каким-то само разумеющимся и не требующим дополнительных размышлений. В любом случае Ода, неловко стоящий в проходе на костылях, даже не подозревает о том, что у тебя в голове. Никогда не подозревал.  – Э-э-э, - выдавливает он. Он бы потоптался, если бы костыли позволяли.  –  О, - ты киваешь, пытаясь приподняться на подушке. –  Заходи.  Он ковыляет к твоей кровати, с неприсущей ему аккуратностью приставляет костыли к тумбочке и грузно падает на стул. Выглядит жалко. И смешно. Не в силах сдержаться, ты фыркаешь, разглядывая его облепленную пластырями рожу. Хотя ты, наверное, выглядишь еще хуже. Он вымученно улыбается.  – В кость?  Ода непонимающе смотрит на тебя. Какой-то он слишком рассеянный. Ну, может, у него тоже сотрясение. – Ну, пуля. Тебе же стреляли в ногу? – ты киваешь на костыли.  – А? Да. Ну, много куда стреляли. В смысле…Нет, насквозь прошла.  – Хорошо… – ты смотришь в невозвратимо далекое окно. - Я рад, что ты выжил.  Ты бы хотел, чтобы это прозвучало, ну, типа, по-дружески, но в итоге звучит как-то натянуто и манерно. Как будто ты какая-то большая шишка. Ода кивает и молчит некоторое время. Тебя клонит в сон несмотря на то, что ты только что проснулся. - А ты…Макото… - он делает какие-то непонятные жесты руками и пытается подобрать слова. - С ней все хорошо. Она в безопасности, - ты приятно удивлён. Тебе казалось, что Оду жизнь Макото волнует меньше всего. Но тогда совершенно не было времени разбираться с ним и с его отношением к твоей сестре. Наверное, просто у Оды скверный характер. Всегда был. Он брюзга и поэтому тебе казалось, что ему все равно, что именно Макото владеет пустым участком. - Да…Да, это хорошо. Неплохо мы с Кирю поработали, а? - он чешет затылок. Наткнувшись на синяк или царапину он морщится и отдергивает руку. - А Кирю-кун…Сан… Он не?.. - С ним тоже все хорошо. Но я уже давно его не видел, - Кирю приходил всего один раз. - У него наверняка сейчас дел невпроворот. Это мы с тобой пока, можно сказать, на скамье запасных. А в клане Тоджо игра продолжается. Мы еще легко отделались. - Легко? - Ода наконец выходит из своего странного оцепенения и нахохливается как петух. - Босс! Вот это, - он обводит тебя и комнату руками. - Это не называется «легко». - Ладно, ладно. Извини. Бывало и хуже. Но ты решаешь на напоминать Оде об этом и даже не смотришь на протез. – Да за что ты… - он прерывает себя на полуслове и крепко вцепляется себе в колени. Сидит как на иголках. Ода выглядит как напакостивший пес, который виновато сидит на всех четырех лапах возле хозяина и вымаливает прощение. Тебе становится неловко от того, что тебе в голову вообще приходят такие сравнения. Это немного неуважительно. Но, с другой стороны, это же правда.  – И…Когда тебя выпишут? - ты решаешь сменить тему, но сменяется она как-то очень туго.  – Не знаю. Недели через две… - он ощупывает руками свой торс. - Уже почти не болит.  – И куда ты пойдешь?  Ода молчит. Очень ненатурально отводит глаза.  – Ладно, а, допустим, если бы после больницы нам бы больше не пришлось маяться с недвижимостью, ты бы чем занялся?  – Ну, деньги нужны, так что… – все еще не смотрит на тебя.  – Да забудь ты о деньгах. Я, ну, не я, Казама-сан, допустим, дает тебе миллиард йен и неприкосновенность от клана Тозде, чем ты тогда займешься?  Ода чешет щетину и поднимает взгляд к потолку.  – Э-э-э, я неплохо готовлю. Китайский ресторан, наверное. Но вообще, что скажете - тем и займусь, - он пожимает плечами.  Ты не можешь сдержаться, прыскаешь, дуя щеки, и начинаешь хохотать на всю палату. Испуг на лице Оды сменяется привычно-вечно-недовольной гримасой. Он раздосадованно скрещивает руки.  – Что? Что смешного?  Ты смахиваешь выступившую от смеха слезу.  – Нет, нет, ничего. Китайский ресторан, да, отлично, - ты хмыкаешь и качаешь головой. - Просто представил тебя продающим детишкам фрукты на палочке.  – Я же сказал ресторан, а не палатку со сладостями! - Ода всплескивает руками. – Я постоянно жарил лапшу, и это твое “спасибо”?  – Не кипешуй, - из-за смеха тебе опять как-то поплохело. В груди болит.  – Простите, - он снова кладет руки на колени. - Да-а, миллиард и неприкосновенность от клана Тодзе - это было бы хорошо. А ты бы… чем бы ты занялся?  Он все еще смотрит на тебя как собака, только теперь это собака, которая умоляет тебя пройтись с ней погулять.  Ты задумываешься. Еще в детстве ты перестал видеть сны. Ты перестал мечтать. Именно это, как ты считаешь, и позволило тебе добиться таких высот. Ты никогда не думал о том, что будет, когда ты станешь богат, знаменит и уважаем. Ты просто делал всякое. И когда ты стал богат, в узких кругах знаменит и уж точно уважаем, появилась, как первое белое облачко после грозы, Макото. Она много мечтала и мечтает до сих пор. И у нее все хорошо, даже несмотря на то, что ее, насколько ты понял, молодой человек бешеный якудза, в пух и прах разнесший семью Доджимы.   Может, и тебе пора помечтать.  – М-м-м…  Ода внимательно смотрит на тебя.  Но ты ничего не можешь придумать. Ты ни о чем не мечтаешь.  – Я не знаю. Ходил бы по ресторанам. Каждую пятницу я бы ел в китайской забегаловке Джуна Оды.  Ода смеется и чешет затылок. Разматывается бинт у него на голове.  – Босс…Глупости. Почему именно в пятницу?  У Оды начинает течь кровь из царапины, с которой слетел бинт. Ты говоришь ему, что у него сейчас мозги вытекут. Он сердито отвечает, что это не смешно, но вообще-то очень смешно как ему не хватает рук, чтобы завязать бинты назад. Когда кровь начинает капать на рубашку, он встает, извиняется, и, каким-то образом умудрившись поклониться на костылях, спешно выходит.  Да, действительно, почему именно в пятницу? 

♢

Ты сидишь в мягком красном кресле. На тебя льется свет с экрана, трещит, изредка повизгивая, динамик. Ты смутно припоминаешь, что Ода позвал тебя в кино, но ты, естественно, отказался, потому что ты человек занятой, да и вообще, с тобой, Ода-сан, даже самый увлекательный фильм станет унылым зрелищем, но в итоге в кино вы все-таки пошли, потому что там вы должны были встретиться с заказчиком. Ловко проскользнув в полупустой зал без билетов, вы развалились на сиденьях. Посмотрели один фильм. Смешной. Заказчик не появился. Посмотрели второй. Громкий. Тебя уже начало клонить в сон, но яркий свет экрана не давал тебе закрыть глаз. Посмотрели третий. Страшный (не слишком). Вошла милая девушка-контролер. Ты послал ей воздушный поцелуй и она, смутившись, решила не выгонять вас из зала. Посмотрели четвертый. Про любовь. Уже ночь - заключили вы, подсчитав время, потраченное на просмотр. Решили, что смотрите еще один и уходите. Нахер таких заказчиков. Ода спрашивал, мол, может, мы зал перепутали? Ты бьешь его кулаком по голове и, скрестив руки, медленно сползая с кресла, внимательно смотришь на экран. Посмотрели пятый. Грустный. Ты не замечаешь, как начинаешь плакать. Слезы без спросу льются у тебя из глаз, и ты никак не можешь повернуть голову, чтобы узнать заметил ли Ода. Если заметил, то, наверное, его придется убить или типа того. Но, может, он и сам плачет…Тогда можно было бы не убивать.  Так и не решив убивать Оду или нет, ты просыпаешься. Перед глазами медленно вырисовывается белый, без единого пятнышка потолок. Ты пытаешься вспомнить, о чем был тот фильм, но у тебя не выходит. Ладно. Потом вспомнишь.  Макото будет через пять дней. Ты берешь с прикроватной тумбочки часы. Еще очень рано. Можно спать дальше. Можно, но не слишком-то хочется. Ты слышишь стук в дверь. Не медсестра, не Макото, очень сомневаешься, что Кирю-сан, так что приподнимаешься с кровати и кричишь:  – Чего тебе?  – Вы не спите?  Ода заходит в палату и прикрывает за собой дверь.  – Очевидно, нет.  Он всегда обращался к тебе то на “ты”, то на “вы”, то развязное “Тэцу” или даже “Ли”, то “Босс”. Кажется, когда ему неловко - “босс”, когда весело - “Тэцу”.  – Я э-э-э…- Ода смотрит тебе под ноги.  Ты ждешь, что он скажет.  – Серьга. Серьгу потерял. Наверное, вчера вместе с бинтом…  Ты понимаешь, что он смотрит не под ноги, а на пол. Ты тоже бегло оглядываешь скудный пейзаж палаты.  – Должна быть где-то тут, - говорит он очевидное и подходит к твоей койке. Ты свешиваешь голову с кровати. Ода отпускает костыли и медленно садится на одно колено. Тоже смотрит. Да, действительно, закатилась в дальний угол. Маленький золотой кружок поблескивает, когда редкие солнечные лучи проникают под кровать.  Ты свешиваешься с кровати, пытаясь дотянуться до серьги, и слишком поздно понимаешь, что на кровати осталась меньшая часть твоей массы. Ты валишься на пол. Ну, почти - Ода подхватывает тебя раньше. Может, не так уж и нужны ему эти костыли.  – Босс! - вот, опять. - Аккуратнее!  Он заталкивает тебя назад на постель, не без труда сам достает серьгу и садится на свое вчерашнее место.  – Еще срастется что-нибудь не так, - сетует он и фыркает, вставляя серьгу назад в ухо.  – Заткнись, - ты вздыхаешь. - Ненавижу больницы.  – Ты же там завсегдатай, - он пытается шутить.  – Это не значит, что я их люблю. Мне двадцать пять, но чувствую я себя на все шестьдесят, - ты откидываешься на подушку. - Может, и правда помирать пора…  Снова открывается дверь.  – Тачибана-са… – входит хорошенькая медсестра. - Ода-сан! Вам нельзя покидать палату!  Медсестра вздыхает и становится похожа на воспитательницу из детского садика. Не то чтобы ты когда-то ходил в детский садик, но тебе кажется, что воспитательницы там бы выглядят именно так. Она берет Оду под руки уводит его. Но вскоре он возвращается.  Разговоры не клеятся, поэтому ты крадешь у медсестры ручку и два дня вы играете во все игры, которые только можете вспомнить. Потом Ода приносит маджонг. Ты спрашиваешь откуда он, и сначала он отмахивается, но потом признается, что он в палате не один, и что он этот маджонг украл. Тебе все равно. Оставшиеся три дня вы играете в маджонг. Ода почти всегда проигрывает, ему не хватает внимательности и усидчивости. На шестой день приходит Макото.  Она спрашивает, что ты делал. Ты говоришь, ничего особенного. Убивал время с Одой. Макото молчит. Она отрывает у цветов, которые она принесла, лепесточек и теребит его в руках. Ты спрашиваешь, все ли в порядке. Она говорит, что да.  И ты не можешь понять так ли это. Как бы ты ни вглядывался в ее темные глаза, ты не можешь понять, о чем она думает. Стареешь. Или она взрослеет.  – Ксяо, что с тобой было, пока… Она бросает кусочки лепестка на пол и зажимает тебе рот рукой. Ты облизываешь ее ладонь. – Фу-у!!! - Макото отдергивает руку. - Противный!!!  Ты гримасничаешь.  – Я не хочу об этом говорить, пока ты не выздоровеешь.  – Я никогда не выздоровею.  – Значит, я никогда не расскажу.    - От кого цветы? - Макото. Вы молчите. Шелестят за окном деревья. Ветер такой сильный, что кажется, будто это не деревья, а волны. - Ода, мы когда-нибудь с тобой ходили в кино? Он не слышит твой вопрос, поэтому ты повторяешь еще раз. - Простите, босс. В кино? М-м, нет, не думаю. Всем развлечениям вы всегда предпочитали бордели.  Наверное, тебе уже никогда не узнать о чем был тот фильм. Может, это и к лучшему.

♢

Ода крепко обнимает тебя. Ты чувствуешь, как сильно сжаты его пальцы. Он прислоняет голову тебе к спине. — Ода, дурак! - ты перекрикиваешь ветер, звенящий в ушах. - Боишься скорости?!  Ода ничего не отвечает и, кажется, трется щекой о твою рубашку. Ты гогочешь, раздувая чёрные ночные облака и прибавляешь скорости. Мотоцикл (краденый) рычит, гарцует, Ода чуть не падает и кричит что-то, но ему не перекричать твой смех. Ветер залезает к тебе прямо в мозг и пинком выгоняет оттуда все твои тревоги. Волосы летят тебе в глаза и превращаются в пепельную дымку. Ты сожжешь Сотембори, за ним Камурочо, а после и весь Токио. Всю Японию. Вдруг ты чувствуешь тёплые руки Оды на своих. Ты открываешь глаза, но не просыпаешься, а видишь перед собой грязную кирпичную стену. Ода выхватывает руль через твою спину и резко сворачивает. Вы почти касаетесь земли, почти высекает искры из асфальта краденый мотоцикл, почти целует тебя в макушку Ода. Чего? Нет. Показалось. Просто он лежит подбородком на твоей голове и рулит. Ты, даже не видя его морды, чувствуешь темную тучку раздражения над его головой.  — Ты бы мог погибнуть!  — Ха! — лаконично отвечаешь ты.  На тебя падает капелька пота с его лба. Было ли такое в действительности, или это всего лишь еще один сон, фантазия твоего искалеченного мозга? Было бы здорово снова научиться водить.  Медсестра говорит, что теперь тебе можно передвигаться на коляске. Ты сползаешь с кровати и плюхаешься на черное сидение. Тоскливо все это.  Ты подъезжаешь к окну и высовываешься из него, привставая с коляски. Ночью был дождь. Сейчас за окном солнечно, стекают теплые капли с травинок. Хорошо пахнет. Хотя в палате свежо, ты понимаешь, что на улице душно. Шумит кондиционер. Ты скучаешь по духоте. В Сотенбори в такое время обычно было душно. Может быть, ты скучаешь по Сотенбори. По тому времени, когда ты перестал быть Ли Хуа, но еще не стал Тэцу Тачибаной.  Ты просишь медсестру вывести тебя из палаты. Она мило улыбается и говорит, мол, конечно, вывозит тебя, но тут ее зовет какая-то другая девчушка в белом халате, медсестра бежит к ней и они начинают о чем-то шушукаться. Ты их больше не интересуешь.  Твои раздумья прерывает резкий толчок, коляска прокручивается  вокруг оси и резко останавливается.  – Базовый тариф - 750 йен. Куда едем, Тачибана-сан?  Ты разворачиваешься и, схватив Оду за рубашку, притягиваешь его к себе.  – Еще раз пошутишь - и я убью тебя.  Ода уже без костылей. Заживает все, как на собаке. Он отпускает ручки коляски и косится на шушукающихся медсестер.  – Которая твоя?  – С хвостиком. Что, тоже хочешь с такой покататься?  Ода фыркает.    Ты знаком показываешь Оде, чтобы он шел за тобой, и отъезжаешь подальше от медсестер. Они про тебя, видимо, совсем забыли. Такие они, девочки.  В коридоре пусто. Медленно летят по воздуху белые пылинки. Ты проезжаешь бесконечных палат, Ода, как на поводке, идет за тобой.  Наконец ты находишь то, что искал.  – И зачем ты привел меня к аварийке?  - Ода с сомнением поднимает бровь. – Думаешь сбежать?  Ты скептически смотришь на него.  – Что тогда?  – На крышу хочу. Эти кондиционеры сведут меня с ума.  Ода мычит что-то невнятное, но вроде как он с тобой согласен, поэтому открывает дверь. За ней белая, как и вся больница, лестница наверх.  – Почему я не умер? - ты стонешь и предпринимаешь несколько попыток подняться, но тебе слишком больно. Ода! - ты бьешь его по локтю. - Сделай что-нибудь, правая, мать его, рука! – Что? Что мне сделать?! - у Оды начинают бегать глаза, он разводит руками.  – Отнеси меня на крышу! Я задыхаюсь! - ты хватаешься за горло и высовываешь язык, медленно слезая с кресла.  Ода подхватывает тебя и, охая, взваливает на руки. Ты знаешь, что ты не слишком тяжелый для него, но он почему-то прикладывает куда больше усилий, чем нужно. И как-то взволнован.  – Молодец, - ты хлопаешь его по голове. - Пошли.  Он недовольно вздыхает и тащит тебя по лестнице.  И вы оказываетесь на крыше. Ода совсем запыхался. Но здесь над землей дует ветер. Может быть, душно только внизу. Ты не знаешь.  – Можешь опустить меня.  – Да не, я подержу. Медленно ползут по небу облака. Пролетает пара одиноких птиц. Крыша серая старая, ветер сдувает с нее крошащийся кирпич.  Ода подходит к краю и рассеяно смотрит вниз. Ты чувствуешь, как подрагивают у него мышцы. Ты тоже смотришь вниз. Трава такая же зеленая, песок такой же коричневый, все еще бегают под окнами дети и перекидывают друг другу мяч. Ничего не изменилось с тех пор как Кирю вынес тебя, окровавленного и избитого из спертого, холодного подвала.  – Вы так изменились.  – Хватит обращаться ко мне на “вы”.  – Прости.  – В смысле, изменился?  – Я не знаю. Не изменились, скорее… Не знаю. Ты как будто снова только приехал в Сотенбори. Ты стал веселее.  – Не могу сказать о тебе того же, - ты смотришь на его кислую рожу. Ода хмурит брови, на носу у него появляется небольшая складка.  – Просто все закончилось. Все живы. Чего еще можно хотеть? - хотеть можно только грязного, смешанного с газами автомобилей и запахом дешевого пива, некодиционерного воздуха. И ты вдыхаешь его полной грудью. На секунду даже кажется, что перестает болеть рука.  Ода кивает.  – Понимаешь, Ода, мне всегда казалось, что ты меня…дурил что ли? Не знаю как это назвать. Вся эта буквально собачья, ты уж извини, преданность казалась мне фарсом с твоей стороны. Чтобы делать что-то у меня за спиной. Даже, может быть, что-то не связанное с деньгами.   Ода молчит. Ты поднимаешь на него глаза и видишь, что он даже не смотрит на тебя. Он смотрит вниз.  – Это все сложно описать. Я просто никому не доверял, и ты не исключение. Даже несмотря на то, что ты раз за разом доказывал то, что ты не просто коллега и брат по несчастью, а мой близкий друг, мне всегда казалось…Всегда было что-то, что меня напрягало. Все было как-то смутно… Неоднозначно. И это касается не только тебя, а вообще всего.    Прямо тебе в глаза светит солнце. Ты, почти ничего не видя, прикрываешь их рукой.  – Но теперь все закончилось. И все стало вполне себе однозначным.  Ты отодвигаешь руку и снова видишь простой больничный пейзаж. Трава такая же зеленая, песок такой же коричневый, все еще бегают под окнами дети и перекидывают друг другу мяч. Ничего не изменилось со времен Сотенбори. Даже, может быть, с времен Китая.  – Я хочу познакомить тебя с Макото. Я думаю, ты ей понравишься. Тем более, в маджонг интереснее играть втроем. 

♢

Сегодня тебе снится глухой удар прямо у тебя под окном. Будто птица ударилась о толстое больничное стекло и замерла, размахивая черными крыльями. Тебе снятся едва слышные голоса, но со временем они становятся все громче и громче, на улице зажигается свет. Ты не можешь разобрать, что они говорят. Хлопают двери. Ты пытаешься встать с кровати, нащупать коляску, но ведь это всего лишь сон. Взмахивает крыльями черная, помойная птица со сломанным клювом. Сквозь щелки в ее перьях ты видишь свет. Уже утро. Сон закончился. Под окнами тишина. Сегодня Ода не приходит. Неловко будет, если у него начались осложнения, после того как он таскал тебя по крыше. Ты решаешь судоку, которые тебе принесла Макото. Читаешь книги, которые тебе принесла Макото. Она наверняка даже не знала, что несет. Ты уверен, что она еще не может разобрать иероглифы. Может, одноглазый молодой человек помог ей с выбором.  Ода не приходит и на следующий день. Полдня ты снова решаешь судоку, потом у тебя начинает болеть голова и ты засыпаешь. На этот раз тебе ничего не снится. У тебя больше нет никого, кроме Макото. И, может быть, Кирю. Может - нет.  Не слышно шелеста деревьев. Перестали играть за окном дети. Наверное, их выписали. Теплый январь погрузился безмятежный сон. А ты только проснулся.  Ты уже можешь ходить на костылях. Медсестра не понимает твоего рвения перейти с коляски на неудобные костыли, но в коляске ты кажешься себе совсем ущербным. Ты ходишь туда-сюда по больнице, перекидываясь дежурными фразами с другими больными.  Все очень тихие и настороженные. Или это ты тихий и настороженный. Ты, как обычно, не чувствуешь себя своим среди них.  Как-то раз ты ковыляешь к своей медсестре и спрашиваешь, когда тебя выпишут. Она скептически смотрит на тебя и говорит, что не раньше, чем через месяц. Ты вздыхаешь. И тут ты вдруг вспоминаешь и задаешь ей еще один вопрос:  – А Оду-сана уже выписали? Джун Ода.  – Ода-сан? М-м… - она начинает наматывать волосы на пальцы. - А кем он вам вообще приходится?  – Он мой… - сначала ты хочешь сказать “друг”, но почему-то говоришь: - Сотрудник.  Она с сожалением смотрит на тебя.  – В одной передряге пострадали?  Вместо ответа ты улыбаешься.  – Ода-сан… - медсестра облизывает губы в гигиенической помаде. - Он умер. Сбросился с крыши. Прямо с больничной. Подумать только. Вы, кстати, не знаете почему?  – Нет. Я не знаю.  – Опять рейтинг понизится, - она постукивает пальцем по подоконнику и с тоской смотрит куда-то позади тебя. - И так пациенты жалуются, что якудза много, теперь еще и это… Снова всех увольнять начнут. - Что вы. Не начнут, - ты еле держишься на костылях. -  У Оды-сана нет документов. Дело быстро замнут. – Вам нехорошо? Давайте я отведу вас назад в палату. Тачибана-сан, вам же сказали, что вставать нужно только в крайних случаях. Вам нельзя много ходить. Тачибана-сан?  Макото приедет через неделю.