Как слагаются песни

      — Черт бы тебя побрал, Лютик, когда ты начнешь думать, прежде чем открывать свой бардовский хлебальник?       — Изволь, я им себе на хлеб зарабатываю, между прочим, работа у меня такая. Какая ирония, не правда ли? Не разевай я рот, — не было бы нам чего покушать. Не без издержек, конечно, куда деваться, но, как говорится, всем одинаково нравится лишь звонкая монета, не виноват я в том, что народ пошел страсть какой несдержанный и обидчивый.       — Покажи мне того, кому нравится, когда его покрывают дрянными словами, — Геральт перекатывал камушек ботинком, бросая хмурные взгляды в сторону таверны.       — Так вот он сидит рядом со мной. Геральт из Ривии, господа! Ведьмак, чьи мечи могут разрубить пополам убогих мира сего, молчит, аки немой, когда его честь и достоинство втаптывают в лошадиное дерьмо, — Лютик тряхнул в воздухе беретом, смахивая с него дорожную пыль. — Мои труды, должно быть, больше ничего для тебя не стоят, ведьмак? С каким трудом я изо дня в день бьюсь за то, чтобы тебя и тебе подобных не гнали взашей палками, наливали меда погуще, да девок подкладывали помягче, а ты, будто, желаешь спать с муравьями и клещами на опушке.       — Не желаю. Но мне бы хватило постели, краюшки хлеба и тишины.       — Краюшки хлеба, ха! Плотвичка, ты его слышала? — Лютик расхохотался, обменявшись взглядами с гнедой кобылой. — Великий ведьмак согласен на щедрое предложение спать на затраханной койке и доедать за постояльцами. Какая чушь! Ты же, Геральт из Ривии, — знаменитый ведьмак и спаситель рода людского, достойный самого лучшего, какого же черта ты соглашаешься на чванливые подачки?       — Такого, что мало одних баллад, чтобы люди становились благосклоннее, нужно истину на деле показывать, а не спорить как базарная бабка за лишний кусок вяленой оленины, — Геральт поднялся с покосившейся лавочки, подошел к Плотве и почесал ее за ухом. — А теперь, благодаря тебе, ни постели, ни хлеба.       — Пусть засунут свое гостеприимство в свои холопские зады! — выкрикнул Лютик в сторону таверны. Молодая девушка, шедшая в обнимку с мыльным корытом, странно выпучила глаза в их сторону, остановилась, помолчала, и продолжила свой путь дальше, не оборачиваясь. Лютик продолжал. — Геральт, ну сам посуди, эй, ты куда? Геральт!       — Ты видел объявления на дорожных указателях, — Геральт ловко запрыгнул на кобылу, мягко обхватив поводья.       — Ты действительно считаешь, что здесь тебе заплатят за избавление от брыксы?       — Бруксы, — поправил ведьмак, выводя Плотву на тропинку. Лютик недовольно плелся следом, любовно прижав к груди лютню. — И нет, я так не думаю, но кодекс обязывает…       — Да нет у тебя никакого кодекса, за дурака меня не держи. Пусть другие ведьмаки попытают счастья, а мы пойдем своей дорогой, только завтра, ладно? Смеркается, а я, в отличие от бравого ведьмака, в темноте ночной не вижу ни зги. Ну остановись, ты, Геральт.       — Лютик, — Геральт попридержал Плотву, развернувшись к барду. — Мы приехали по делу, и я не из обидчивых, как ты успел подметить. Бруксы — опасные твари, так что на этот раз я поеду без тебя, переночуй в таверне, завтра двинем на север.       — Бросаешь значит, да? Не из обидчивых. Ну-ну. Ляпнул лишнего, так теперь Лютик, значит, плохой попутчик? И в тишине, стало быть, тебе дальше ехать захотелось? Сов слушать, да свой урчащий желудок.       — До завтра.       — Эй! — взвился бард ужом и побежал за лошадью. — Кошель-то у тебя, отдай мне мою половину. Вдруг сгинешь в лесу, а я, к твоему сведению, к голоду и холоду не привык, воспитание не такое. Ну?       — Помнится мне, кто-то страстно верещал о великой силе бардовского слова. Это же твоя работа, забыл? — Геральт хлопнул Лютика по руке, потянувшейся к седельной сумке. — Спой им, того и глядишь — покормят.       — Так значит? Думаешь не покормят? Думаешь пропаду тут без тебя и твоей хмурой рожи? Да как бы не так! Завтра приедешь и будешь умолять меня поделиться с тобой харчами. Геральт! Геральт!       Ведьмак не ответил. Плотва стройным шагом вышла на протоптанную дорожку и под звонкие выкрики барда скрылась в густых кронах, высекая подковами куски земли и травы.       ***       Брукса была молодой, неопытной и нагой. Скрывалась в чаще средь елей и сосен, плавно ступала по мягкой траве, блуждала и не замечала подкрадывающегося к ней ведьмака, скрывшегося под знаком и выпитым зельем. Плотва терпеливо ждала Геральта на опушке, жевала ромашки, фыркала и не слышала, как ведьмак, крадучись, осторожно приблизился к вампирихе, обнажая серебряный меч. И не видела, как ошарашенно выпучил глаза Геральт, встретившись взглядом с развернувшейся к нему девушкой.       — Здравствуй, Геральт, — прошипела она, по-кошачьи ступая вокруг замершего ведьмака. — Давно не виделись.       — Вереена.       — Признал, стало быть. Лестно.       — Не русалка, значит, — Геральт слабо кивнул самому себе. — Последний раз, когда мы виделись, ты околачивалась вокруг усадьбы Нивеллена, близко не подходила, сразу и не разглядел. Так значит это ты брукса, что изводит здешние поселения?       — Что ты имеешь в виду под «изводит»? Если о том, что смущаю охотников тем, чем одарила природа — да, если ты о смертях — частично, но да.       — Полагаю, Нивеллен мертв, — глаза Геральта блеснули огнем, пальцы крепче сжались на рукояти меча.       — Не совсем.       — То есть?       — Давно ты навещал его, ведьмак? — Вереена плавно опустилась на бревно, поджав под себя ноги.       — С тех самых, как уехал, больше ничего о нем не слышал. А что?       — Расклеился твой дружок, совсем поник. Понимаешь ли, Геральт, вопреки распространенному мнению о нас, бруксах, мы вполне способны испытывать чувства, и я в том числе. Я полюбила его, с трудом сдерживала себя от кровопийства, держалась поблизости, хотела разделить его проклятие. Не буду врать, его сила влекла меня, как влечет всякого, кто хочет власти и мощи, но он ослаб, а я так и не смогла ничего придумать, чтобы привести его в чувство.       — Допустим, — хмуро отозвался Геральт, но все же опустился на бревно поодаль от девушки, все еще сжимая в руках меч. — Расскажи поподробнее.       — Предлагаю сделку. Я расскажу все, что ты захочешь узнать, а ты отпустишь меня и пообещаешь не убивать.       — С какой стати я стану обещать тебе это? Ты убивала невинных, а за твою голову Редания назначила солидную награду. Какой ведьмак откажется от нехлопотливой работы?       — А ты уверен, что нехлопотливой? Гляди, да не обманывайся, твои чары сильны, но мои когти острее, — девушка вытянула на бревне ногу, ступней коснувшись бедра Геральта. — Но не в моих интересах разводить полемику, посему слушай. Жителей я не убивала, путников — тоже, приложилась губами к паре коров, да коз, но такова моя жизнь, ведьмак, я не могу жить без крови. Пойми это. И с другом твоим я не делала ничего. Я покинула его около полугода назад, тогда он был жив и, кхм, зверски здоров, чего не сказать про настроение. Дом перестал отвечать ему, стал отвергать меня, зарос плющом и крапивником, и я ушла.       — Твое благородство не знает границ, вампирша, — выплюнул Геральт, дослушав историю до конца. — И ты хочешь, чтобы я просто тебя отпустил? Откуда мне знать, что ты не вцепишься мне в глотку через неделю где-нибудь на дороге?       — А с того, — шепнула она, придвинулась к Геральту и, обхватив его щеку ладонью, повернула лицо к себе, — что твои чары истончаются, а действие зелья постепенно угасает. Я чувствую, не отрицай. И зная это, я все еще не преобразилась, сижу в воплощении, приятном твоему глазу, веду учтивую беседу и впредь обещаю не появляться в здешних землях. Отпусти меня, прошу.       — А что я получу взамен?       Не отрывая взгляда от ведьмака, девушка легко взмахнула в воздухе бледными пальцами, освещая серые лица синим свечением. Овальный портал повис в воздухе, магическим водоворотом утягивая взгляд в неизвестность. Геральт удивленно вздернул брови, вновь повернувшись к Вереене.       — Не встречал ни одного вампира, способного создать портал.       — А ты много о чем успевал спросить, прежде чем отрубал голову своим мечом?       — Твоя правда, — выдохнул ведьмак, брезгливо рассматривая светящееся окно. — Если ты знаешь меня, то также знаешь и о том, что я в него заходить не собираюсь.       — Знаю. Опасаешься, твое право. Но чтобы убедить тебя в том, что я не планирую лишать тебя жизни столь глупым способом, я зайду туда вместе с тобой. И потом верну обратно. Решай.       — С чего вдруг такая щедрость? — подозрительно усмехнулся Геральт, поднялся с бревна и осторожно шагнул к порталу.       — Это не для тебя. До тебя мне, признаться, дела не больше, чем до блохи. Но он тебе доверяет, он говорил с тобой, делился переживаниями. Возможно, тебе удастся узнать причины его душевной хвори.       — И, все-таки, необычное ты чудовище, — Геральт сдержанно улыбнулся, обхватывая ладонью бледные пальцы девушки.       — Как и ты.       И они шагнули в неизвестность, оставляя позади себя ночь, лес и прикорнувшую у дерева на опушке Плотву.       ***       Геральт шагнул на брусчатку, несдержанно хмыкнув от вида представшей перед ним картины. Ведьмачье зрение помогало, пускай и с трудом, ориентироваться в сгустившейся темноте. Усадьба встретила его массивными створчатыми воротами, скрипящими старыми петлями на промозглом ветру. Шагнув сквозь них, ведьмак хмуро очерчивал взглядом заброшенный сад, обратившийся в терновое поле. Иссохшие розовые кусты понуро клонились к земле коричневыми бутонами, скорбно доживая свои последние мгновения. Стояли непроходимой стеной, укрывающей некогда прекрасный дельфиний фонтан своими шипами и неприветливыми сухими ветвями. Каменный дельфин разрушался, терял свои краски и цвет, отвернувшись от мрачного нелюдимого дома.       Окна были плотно закрыты, мутными стеклами скрывая свое содержимое, ступени ко входу раскрошились, а хозяин поместья по-прежнему не показывался на пороге, вызывая в душе у Геральта все большее волнение.       — Я говорила, — прозвучало из-за спины, и Геральт безмолвно обернулся к девушке. — Он в доме, я его чувствую.       — Ты не говорила, что все настолько плохо.       — Душевные терзания приносят куда больше вреда, чем физические.       Она шагнула спиной к порталу, тяжело вздохнула и, напоследок пробежавшись тоскливым взглядом по дому, наконец, скрылась из виду, оставляя Геральта наедине с мечом и гнетущей тишиной.       — Нивеллен! Выходи, друг, потолковать надо.       В ответ тишина. Геральт нахмурился. Огляделся, подкинул меч в руке и неуверенным шагом направился ко входу, задумчиво толкая перед собой незапертую дверь.       Дом встретил его пылью, затхлостью, темнотой и безмолвием. Свечи не горели, едой не пахло, гостеприимством тоже. Осторожно ступая по ворсистому ковру, Геральт шел по коридору, ведьмачьим слухом цепляясь за любые звуки, доносящиеся до него. Во дворе скрипели петли, выл ветер, редкие незакрытые ставни стучали друг о друга, и из гостиной неожиданно донесся отчетливый звук, хорошо знакомый ведьмаку.       Ухмыльнувшись, Геральт спрятал меч за пояс, поправил куртку и уже увереннее ступил на порог большой комнаты, несдержанно вздернув ко лбу одну из бровей.       — Чего приперся? — пьяно рыкнули на него из-за стола.       — В гости. Давно не виделись, Нивеллен.       — И тебе не сдохнуть, ведьмак. Чего приперся?       — Ты уже спрашивал, — Геральт подвинул к себе один из стульев, присаживаясь напротив массивной высокой фигуры.       Ведьмак цокнул зубами, разглядывая друга перед собой. Обросший, в рваном кафтане и заляпанной рубашке, еще пуще выросшие бивни, доходящие теперь практически до глаз, понуро прижатые к голове пушистые уши и пьяные красные глаза, безрезультатно пытающиеся сконцентрировать внимание на человеке перед собой.       — Ну вот, пришел в гости, я здесь, перед тобой, — Нивеллен стукнул бокалом о столешницу, гортанно порыкивая, — что дальше?       — Давай-ка, наверное, поговорим по душам. Плесни и мне чарку, друг.       — А что, похоже, будто в этом доме осталось что-то стоящее? Способности покинули меня, Геральт, я мало что могу тебе предложить. Но, коль уж приперся, то…       Он махнул лапой в воздухе, и перед Геральтом на столе выросли стакан, наполовину заполненный теплым вином и серебряная, заляпанная тарелка с парой кусков жухлого хлеба и сыра на ней. Геральт поднял один из кусков перед собой, нервно рассмеявшись.       — А затраханные койки у тебя здесь есть?       — Да сколько хочешь, насколько затраханную тебе надо? — отстраненно бросил Нивеллен, прикладываясь к стакану.       — Неважно, я вообще не об этом, — Геральт вернул на тарелку скромное угощение, встретившись взглядом с медведем. — Что с тобой произошло?       — Бабы. Всегда бабы, Геральт. Если когда-нибудь в жизни ты очухивался с разбитой башкой на дне вонючей канавы, с пустым желудком и прохудившимся кошельком, то припомни, друг мой, и уверяю тебя, окажется, что было это из-за бабы. Все мужские осложнения в жизни происходят из-за баб.       — Эко тебя понесло, — удивился Геральт, поморщившись от кислого вина. — А если по порядку?       — Вереена, чтоб ее, оказалась, не русалкой, а кем бы ты думал?       — Ни одной мысли.       — Вампирихой, кровопийцей, будь она проклята. Бабы и без того кровь сосут чего пуще, а эта, видать, изволила не только метафорически. Жила в моем доме, ела за моим столом, спала в моей постели и все это время выискивала в моей шкуре плешь, чтобы вцепиться покрепче, да усосаться до смерти. Представляешь?       — Да уж, — понятливо кивнул Геральт, опустошая бокал. — Так и что дальше?       — Узнал я случайно, конечно же. Думал она сама мне призналась? Как бы не так. Она вообще, как ты помнишь, не особенно разговорчива была и до душевных бесед падка, ну так вот. В библиотеке своей вычитал, мол, баба красоты неписанной, с грудками острыми, ножками хрупкими, с молчаливым, но жаждущим ротиком. Кто знал, что она умеет ртом не только…       — Ладно, я понял, — прервал словесный поток друга Геральт. — И, если я правильно понял, она успела крови твоей испить?       — Метафорически и, что уж греха таить, сердечно. Физически-то может бы и тоже успела, не погони я ее взашей с поместья. Дом помог, разумеется, заперся я, не пускал никого денно и нощно, люди стали место мое обходить стороной, купцы совсем отвадились с пустыми сундуками заезжать на честный обмен.       — То есть ты сам ее выгнал?       — А как же? — Нивеллен оторвался от своей кружки и, нагнувшись над столом, подтянул к себе Геральта за грудки, обдавая его лицо хмелем и не чищенными клыками. — Я любил ее, ведьмак, но все равно выгнал. Она предала меня, а я, дурак старый, не знаю, как жить-то и теперь дальше. Мне поговорить не с кем, никто ко мне не приезжает больше, русалки, настоящие которые, как сквозь землю провалились, и дому это все не по нраву. Наказывает меня за мою глупость.       — Ну я же приехал, — неуверенно улыбнулся Геральт, отстраняясь от Невеллена, жестом прося его вновь наколдовать вина. — Добрая беседа мне по нраву, отчего ж не побыть у старого друга?       — Эко тебя, — усмехнулся хозяин дома, наполняя бокал ведьмака. — Так уж и сам, гляжу, от одиночества зубами поскрипываешь? Не поленился в глушь заехать, на морду мою унылую посмотреть. Где кобыла твоя, кстати? На улице оставил?       — В деревушке неподалеку, — неумело соврал ведьмак, вгрызаясь в краюшку. — Захворала гнедая, лекарю на сохранение оставил, сам до тебя на обозе.       — Даешь. И что же тебя сюда привело?       — Проездом с приятелем, движемся на север, ведьмакам нынче работы перепадает не так часто, как хотелось бы.       — Не знаю, новостей не слушаю, — Нивеллен поднялся с места, уронив за собой стул и тяжелым шагом подошел к камину, загружая его поленьями. — Так ты, стало быть, теперь не в одиночестве путешествуешь? Кто таков будет? Неужто баба? Только не говори, что баба, Геральт, иначе придется на смех тебя поднять, а прослыть невежливым хозяином не хотелось бы.       — Не баба, — расплылся в теплой улыбке Геральт, и, встав со своего места, тоже приблизился к камину, тяжело падая на расписное кресло. — Бард.       — Который струны дергает, что ль?       — Ну, голосит еще бывает.       — И хорошо голосит?       — Чрезмерно.       — Так-так, — протянул медведь, занимая соседнее кресло. Морда постепенно теряла хмурые черты, а в красных глазах зажглось нечто, похожее на болезненный интерес. — Слышу в твоем голосе недовольство. Ты, конечно, не самый жизнерадостный человек из всех, кого я знал, но и недовольства твои все разные и весьма красноречивые. Поделишься теперь с другом своей историей? Какая бы это была попойка, не разбрасывайся два мужика соплями у камина в полуночный час, верно?       — И не поспоришь.       — Так и в чем причина?       — Друг мой, как бы это помягче сказать, бард до глубины души. Ты помнишь назначение бардов, их пылкие речи, горящие глаза и острые языки. Так и Лютик от общей массы менестрелей далеко не убежал. Болтливый, самовлюбленный, упертый и абсолютно глухой, чтоб его. Каждый раз его тонкая душевная натура решает дать соловья в момент менее всего подходящий. Сегодня, например, заехали в деревню, обратились к бармену в таверне, мол, налейте путникам с дороги ванны и свежего меда, — Нивеллен смотрел терпеливо, не перебивал, а Геральт, разморенный теплой атмосферой, решил говорить все, как на духу, — а они возьми, да упрись. Увидели мой кулон, и по их взгляду тут же понял, что ждать гостеприимства от местных жителей не стоит. Но, как ты знаешь, ведьмаков мало кто любит из простого народа, боятся, ненавидят. Люди всегда боятся и ненавидят то, чего не понимают.       — Есть такое, — Нивеллен дернул медвежьими ушами, в очередной взмах наполнив опустевшие бокалы. — Продолжай.       — Деньги брать тоже не захотели, видать ведьмачьи серебряники пахнут как-то по-особенному, не так, как надо. В обмен на то, чтобы я больше в деревне не показывался, предложили одну койку наверху и остатки с вечерних харчей. Я привык, что уж говорить, не ожидать от людей особого расположения, путь нам предстоит долгий, ну и согласился на скромное предложение. Переночевать, погрызть то, что дают, собрать вещи и полюбовно распрощаться.       — А что бард?       — А Лютик решил, что негоже великому ведьмаку и хрупкому цветку спать на «затраханной койке» и догрызать за чернью. Разорался, начал руками махать, а, как ты знаешь, барды словарным запасом не ограничены, так что получилось нечто вроде особенной прозы, не для слабонервных и детских ушей. Ну и по итогу за уши-то и вылетели мы из таверны на улицу.       — Делааа, — протянул Нивеллен, громко отхлебывая из бокала. — Так и где твой бард сейчас?       — Оставил в деревне, решил, что если не пройдусь на свежем воздухе — выпишу свою прозу. Не такую складную и запоминающуюся, как получилась у Лютика, но примерно в том же духе и настроении.       — Оставил барда, лошадь и поперся один в лес? Чет не сходится у меня твой рассказ, Геральт, подозрительный ты сегодня.       — Ведьмаку проще выжить без лошади, чем барду. Вдруг решит попереться следом, так я хоть знаю, что его Плотва в какую яму не заведет.       — В общем, с нянькой оставил? — Нивеллен сипло рассмеялся, чокнувшись о бокал Геральта. — Одного я только не понимаю.       — Чего же?       — Если твой друг такой надоедливый, беспардонный и немощный, как ты рассказываешь, зачем он тебе? Почему не оставишь в деревне? К востоку отсюда в двух днях ходьбы другая деревушка была. Золота на новую лошадь я тебе дам, еды в дорогу, что уж, придумаем как-нибудь.       — Ну а ты, вроде как, страшный клыкастый монстр, но я все равно считаю тебя своим другом.       — Этого я тоже не понимаю.       — Друзей не выбирают. Вы либо сходитесь, либо нет, и, признаться, я уже успел привыкнуть к его пируэтам. Было бы их поменьше, тогда б и разговор этот не состоялся. Устал я бодаться с его несдержанностью. Остаться без ночлега и ужина — не беда, но меня настораживает к чему может привести его острый язык в ситуации с врагами. Все меняется: сегодня мы пьем пенное в таверне, завтра будем истекать кровью на дне безымянного оврага. Моя жизнь непостоянна и требует предусмотрительности хотя бы с моей стороны, и Лютику, как моему путнику, не помешало бы усвоить этот урок, иначе нашим путям светит разойтись в разные стороны. Я не хочу подвергать его опасности.       — И отпускать, верно, не хочешь? — Нивеллен хищно прищурился, пьяно икнув.       — Не хочу.       — Слушай, — глаза Нивеллена опасно загорелись, — а ты рассказывал своему барду обо мне?       — Нет, как раз-таки из соображений предусмотрительности. Все, что трогает его душу, превращается по итогу в очередную балладу, а история о безобидном клыкастом друге, с которым мне довелось однажды встретиться, обязательно бы его заинтересовала.       — Такой уж и безобидный, — покачал головой Нивеллен и, оторвавшись от спинки кресла, заискивающе приблизился к ведьмаку.       — К чему клонишь?       — Может для того, чтобы стать осторожнее, твой друг должен хоть раз отхватить неприятностей за свои слова? Ты же, как я понимаю, его прикрываешь вечно, а он по итогу ничегошеньки из этого не выносит. Может, если он нахамит хозяину в его доме, страшному клыкастому чудовищу, то познает гнев его и прочувствует на себе все влекущие за неосторожными словами последствия?       — В твоих глаза блеснула идея?       — Почему нет?       — Ну хорошо, вещай, — Геральт ответно прищурился, обхватив губами стенки бокала и полностью обратившись в слух.       — Ну слушай…       ***       Геральт покинул поместье тем же способом, каким и появился у его ворот. Распрощавшись с Нивелленом на рассвете, ведьмак вышел обратно к лесу, различив перед собой хрупкие очертания сгорбившейся женской фигуры. Вереена сидела на камне, задумчиво поглядывая на поместье, и обхватив себя руками поперек груди.       — Ты солгала мне. Он сам выгнал тебя, когда узнал кто ты такая.       — Лучше так, чем лицезреть жалость в твоих глазах, ведьмак, — отстраненно пробормотала девушка, хмурясь.       Вдруг ее взгляд зацепился за что-то, чего Геральт спиной увидеть не мог. Она осторожно поднялась с места, приблизилась к каменной ограде, припала к ней грудью, прислушиваясь к тишине.       — Дом задышал, — вновь заговорила она после долгого молчания. — Ты пришел и дом снова задышал. Что ты ему сказал?       — Мы поговорили, — Геральт посмотрел на выровнявшиеся на его глазах ворота, переставшие скрипеть петлями. — По душам.       — Помогло, — Вереена судорожно выдохнула, трясущимися пальцами водя по стене.       — Он скучает по тебе. Почему ты не вернешься?       — Дом не позволит. Не сейчас. Раньше магию сдерживал сам Нивеллен, пускай и не осознавал этого, сейчас же дом существует сам по себе. Пускай он все еще спит, но ему хватает сил не давать мне переступить порог. Я смогу вернуться только тогда, когда все будет снова как раньше. Когда Нивеллен придет в себя. Он поговорил с тобой, и посмотри. Я уверена, ты видишь, ты чувствуешь изменения в воздухе. Ты чувствуешь старую магию, она просыпается.       — И?       — Помоги мне вернуть ему силу! Помоги вернуть Нивеллена, прошу! Вернись к нему, останься, поговорите снова. Я уверена, это поможет. Ты же сам видишь, что дом нуждается в ком-то еще помимо своего хозяина, он такой же живой и одинокий.       — А ты видишь, что за моей спиной все еще висит меч, а мы с тобой связаны уговором? Я не убиваю тебя, а ты возвращаешь меня обратно. Колдуй свой портал и будем прощаться.       — Разуй глаза, ведьмак! — Вереена срывала голос, с трудом сдерживаемые слезы потекли по ее щекам. — Подумай, что случится, если дом погибнет, если магия исчезнет с этой земли.       — Нивеллен умрет, я знаю.       — Ты готов дать своему другу погибнуть? Ради чего? Ради своего собственного упрямства? Потому что негоже ведьмаку исполнять просьбы чудовища, вампира?       — Перестань на секунду горланить, — не выдержал Геральт и, приблизившись к девушке, сурово посмотрел на нее из-под бровей, — послушай, что я тебе скажу и более ничего мне не отвечай. Я вижу, что происходит. Вижу дом, видел Нивеллена, вижу тебя, но вижу, признаться, все хуже, потому что не спал двое суток. И торговаться во мне нет ни сил, ни желания. Я не планирую оставлять его здесь одного, но и сам не останусь. Возвращай меня в деревню, и постарайся не попадаться жителям на глаза. Спрячься. Я сам найду тебя позже.       — Ты что-то задумал, — прошипела девушка, пальцами колдуя портал к деревне.       — Видно будет.       ***       — Лютик?       Тишина.       — Лютик?       И снова в ответ тишина.       — Ты сейчас пешком пойдешь.       — Чего тебе? — наконец, недовольно буркнули из-за спины.       — Дуешься? — поинтересовался ведьмак, слегка пришпорив Плотву, ускоряя ее шаг на тропе.       — Нет.       — Дуешься, я же слышу.       — Плохо, значит, слышишь, — Лютик стукнул Геральта пяткой по ноге, ехидно усмехнувшись. — И вообще, какой человек станет дуться, если его бросят на растерзание толпе вонючих деревенщин? Какой дурак станет обижаться, что его оставили без денег, еды и ночлега, а? И вообще ты должен мне новую лютню.       Ведьмак проигнорировал выпад, прикусив щеку изнутри, чтобы не рассмеяться.       Вернувшись с помощью портала в деревню вместе с Плотвой, сухо попрощавшись с девушкой, первым, на что обратил внимание вошедший в главные ворота Геральт — был спящий на скамье Лютик, громогласно похрапывающий из-под деревянной кадки, надетой ему на голову. Ребятня при виде ведьмака испуганно попряталась по углам, но все же продолжала хихикать над храпящим бардом, не замечающим, что во время своего сна превратился в самый настоящий цветок. Источающий «благородные» ароматы, развалившийся ветками по всей скамье, прекрасный вечнозеленый Лютик, пьяно дрыхнущий на улице у харчевни.       Геральт постучался к нему в сон, и сразу же пожалел о своем решении. Скинув с головы ведро, гневно раздувая ноздри, бард вмиг побелел, не обнаружив рядом с собой своего излюбленного инструмента. Он кричал, махал руками, смешил детвору и привлекал к себе с каждой секундой все больше нежелательного внимания. Геральт кивнул ему на Плотву, помог на нее взобраться, лениво отбиваясь от гневных взмахов руками, запрыгнул следом и, ни с кем не прощаясь, пустил кобылу по дороге прочь из деревни, двигаясь в знакомом направлении.       Лютик, по всей видимости, решивший, что с него хватит молчания, продолжал ныть ведьмаку в уши.       — Лютня, Геральт, ну кому нужна моя лютня, скажи мне? Хоть кто-нибудь в этом поселении умеет, по-твоему, ласково прикасаться к инструменту? Так, чтобы он звучно пел, радовал уши, внушал трепет, а? Ты видел местных девок? Какие речи могут идти о музыкальных инструментах, если даже баб нормально потрогать не могут. Столько нереализованного желания было в этих глазах, ты бы видел. Руки вымя доят, а явно хотят подоить чего другое, — Лютик уткнулся лбом ведьмаку в спину, протяжно и понуро выдохнув. — Да даже если кто и умеет, это чужая вещь, чужой инструмент… нет, надо вернуться, нельзя так оставлять. Скажут еще, мол, великого барда Лютика можно безнаказанно обкрадывать и наряжать в помойные ведра.       — Да тише ты, будет тебе лютня. Как раз за ней едем.       — Не шутишь? — глаза загорелись огнем и, отстранившись от ведьмака, Лютик гордо поправил на лбу берет, проведя пальцем по цаплиному перу. — Вина грызет, да? И не думал я, что этот день настанет. Геральту из Ривии стало стыдно за свой паскудский поступок, вот уж новости. Это обязательно следует увековечить в балладе. Хотя погоди, я не могу, у меня же НЕТ ЛЮТНИ!       — Кричи, кричи, — Геральт потрепал Плотву за ухом, сдержанно ухмыляясь пустоте перед собой. — Мы как раз съехали с тракта, самое то, чтобы привлечь нетопырей, разбойников и прочую гадость. Чего вдруг замолчал?       — Да я уже все сказал вроде, — чуть тише ответил Лютик и Геральт, наконец, не сдержавшись, прыснул от смеха. — Чего?       — Ничего, наш поворот. Считай, приехали.       Плотва покорно свернула с дороги, гордо притаптывая копытами землю. Пофыркивая и отмахиваясь хвостом от назойливых мух, он вела путников сквозь лесные заросли к дому, периодически подбрасывая на кочках бурчащего себе под нос Лютика.       Когда на горизонте показалось мрачное поместье, бард громко сглотнул, вцепившись пальцами в седло. Геральт подвел кобылу к воротам, спешился и повел лошадь за собой за поводья, краем глаза поглядывая на притихшего Лютика. Приличия ради ведьмак обнажил меч, опасливо поглядывая по сторонам и, когда ноги, наконец, ступили на каменную крошку у фонтана, остановился, задумчиво поглядывая в окна.       — Геральт, где мы? — бард неловко спрыгнул с Плотвы, поравнявшись с ведьмаком.       — Говорят купец здесь раньше жил, торговал помаленьку с приезжими. Давай-ка осмотримся.       — Мне здесь не нравится. Посмотри, тут все заросло, жуть. Ни один приличный торгаш не доведет до такого состояния свои хоромы, только если не почил где-нибудь в муках. Не делай вид, что не понимаешь, о чем я. Ну ты глянь, — Лютик подошел к иссохшему розовому кусту, поддевая пальцами склонившиеся к земле бутоны. — Геральт, ну ее эту лютню, а?       — Кто ворвался в мою обитель? — заревело чудище на весь двор, широко распахнув массивные двери своей усадьбы. — Кто без разрешения топчет мой сад, портит мой покой?       — Геральт из Ривии, ведьмак, — он шагнул к Нивеллену, загораживая спиной проглотившего язык Лютика. — А ты кем будешь?       — Молчать! Ты не в праве расспрашивать меня ни о чем! Низшее тупорылое существо, портящее все, к чему прикасается! Вон из моего дома!       — Геральт, — прошептал бард, настойчиво дернув ведьмака за рукав.       — А ты, стало быть, существо разумное? - Геральт проигнорировал пугливый шепот, обращаясь к Нивеллену.       — Поразумнее таких как ты, во всяком случае. Смердишь тут на всю округу, оскорбляешь меня в моем доме, топчешь мои розы и испытываешь мой гнев! Последний раз говорю, проваливай отсюда, и подружку свою забирай! Катитесь!       — Прошу прощения, — прокашлялся до сего момента отмалчивавшийся Лютик, гордо надув грудь. — К вашему сведению, господин как вас там, неважно, я — высокоуважаемый странствующий поэт, пишу баллады, делаю жизни людей ярче и приятнее. А это, как вы выразились, смердящее существо перед вами, — широко известный ведьмак Геральт из Ривии. А за его спиной, как вы видите, блестящий наточенный меч, который неоднократно обнажался против таких негостеприимных хозяев, как вы. Извольте соблюдать вежливость перед гостями, милорд, или как вас там, неважно.       — Забавная зверушка, — Нивеллен вывалил из пасти язык, ступая вниз по ступеням. — Только больно костлявая. Плохо, видать, поешь, раз на тебе одежда висит.       Лютик задохнулся возмущением, теряя последние крупицы страха. На предостережения шипящего Геральта бард внимания уже не обращал. Геральт переглянулся с Нивелленом, обреченно помотав головой.       — Нет, ну каков хам, а? Постыдились бы…       — Довольно! — Нивеллен одним прыжком преодолел расстояние от ступеней до фонтана, грозной горой нависнув над ведьмаком. — По-доброму, значит, не хотите. Тогда быть по сему.       Взмахнув в воздухе массивной волосатой лапой, он одним ударом сбил обоих с ног, ударяя головами о каменную дорожку. Тихо пискнув, бард мгновенно отключился, распластавшись под розовым кустом, пока Геральт, матерясь сквозь зубы и кряхтя, тяжело поднимался на ноги, встречаясь взглядом с виноватыми красными зрачками.       — Прости дурака, разошелся я чего-то, — он кивнул на пестрое пятно под ногами, изогнув брови. — Не хотел вот так грубо.       — Что ж, зато правдоподобно — Геральт потер перчаткой затылок. — Будем надеяться, что ты из него не всю прыть выбил, так-то голова у парня светлая.       — В порядке твой бард, жить будет, можешь сам проверить. — Нивеллен судорожно принюхался к воздуху, встречаясь взглядом со встревоженным ведьмаком. — И куда ты теперь?       — Так-то мы здесь пускай и проездом, но дело небольшое у меня есть. Пока займусь им, а ты постарайся не прибить Лютика в первый же день.       — Он настолько надоедлив?       — Не знаю, тут как посмотреть. Но учти, это тебе не очередная девица за сундук золота, вернешь в том же виде, целого и невредимого.       — Обижаешь.       Продолжая потирать затылок, Геральт подошел к растерянной Плотве, кротко похлопав ее по напряженному боку. Запустив ей пальцы в гриву, он нежно пригладил ей волосы и, запрыгнув в седло, бросил хмурый взгляд на распластанного на земле барда.       — Что ему сказать-то, когда очнется? — Нивеллен подхватил лапами бессознательного Лютика, забрасывая на плечо, как мешок с рыбой, и подошел к ведьмаку.       — Скажи, что смердящее существо умудрилось сбежать, да коня прихватило.       — Уверен? Ты-то знаешь, что я его не обижу, да вот паренек, — Нивеллен покрепче перехватил барда, легко подбросив на плече, — не будет ли считать, что ты его бросил?       — Надеюсь, нет, — Геральт обхватил пальцами поводья, напоследок взглянул на мохнатого друга, сокрушаясь, что чуть было не упустил важную деталь. — Ты мне главное скажи, лютни у тебя не найдется?       — А чего ж не найдется, пороюсь в закромах, авось и завалялась где.       — Тогда терпения тебе.       ***       Лютик пришел в себя, когда солнце медленно катилось к горизонту. Редкие лучи освещали мрачную гостиную, облизывая стены, мебель и привязанного к стулу барда, сонно дергающего на себе жесткие путы. Морщился от тупой боли в затылке, мотал головой, испуганно хватая ртом пыльный воздух.       — Проснулся, окаянный, — рыкнул Нивеллен, крутя на когтистом пальце берет с пером. — Тише ты, не дергайся, а то, глядишь, снова неаккуратно упадешь куда-нибудь.       — Где Геральт?       — Сбежал твой ведьмак, только пятки сверкали, — Нивеллен слегка прокашлялся, злобно рыкнув. — Ну ничего, вернется за тобой, так и познает гнев оскорбленного хозяина!       — А ты, значит, оскорбленный? — Лютик раздраженно раздувал ноздри, покачиваясь на стуле. — Добрые люди пришли к тебе в гости, клумбы твои расчудесные не топтали, а ты гостеприимно приложил их головушками о брусчатку. Это, по-твоему, не оскорбительно?       — Следи за языком, человек, знай свое место! — Нивеллен навис над трясущимся Лютиком, хищно скалясь ему в лицо.       — Я тебя не боюсь! — выкрикнул бард в сердцах. — Не страшный ты совсем!       — Да? А у кого из нас колени трясутся и стучат друг о друга?       — Неважно! — стушевался Лютик. — А ты чего вдруг передо мной распинаться удумал, а? Хочешь, чтобы я тебя боялся? Фигушки! Жрать ты меня не сожрал, трясущиеся коленки все еще при мне, в подземелья не утащил, говоришь со мной по-человечьи, чего тебе надо от меня?       — Не понял.       — Чего надо, спрашиваю? — фыркнул Лютик, гневно сдунув с лица упавшую на него прядь волос.       — Говори, да не заговаривайся! — крикнул Нивеллен, приставив длинный коготь к бардовской шее. — Коли я не умертвил тебя сразу, не означает, что я не собираюсь сожрать тебя вовсе.       — Да ну? А что это у тебя вон там за спиной? Не еда ли и питье человеческие? От тебя вином за версту несет, Клыкач, и овсянка к бороде прилипла. Ха-ха, травоядный, стало быть? — разошелся Лютик, начиная злобно хихикать.       — Попридержи язык!       Спрятав когти, Нивеллен взмахнул в воздухе лапой, наотмашь ударяя ею барда по лицу. Вихрастая голова качнулась в сторону, стукнули зубы, и в хозяина стрельнули наполненные яростью голубые глаза.       — Ты думаешь ведьмак драпу дал? Как бы не так, чудище! Он вернется за мной, вот увидишь, и быстренько твои патлы на меч намотает. Скалься-скалься, да только скоро я твоими бивнями буду тушки кроличьи потрошить на привале! Чего вылупился? Развязывай меня, о гостеприимный хозяин, да ворота открывай, своими ногами уйду. Ты жить хочешь ведь, хочешь?       — Ну дела, — ошарашенно вылупился Нивеллен, падая на соседний стул. — Не боишься, значит?       — Не-а.       — Почему?       — В смысле «почему»? — опешил бард, вмиг перестав дергать на себе веревки.       — Почему не боишься? Ты связан, дружка твоего и след простыл, ты в темном и страшном поместье в плену у жуткого чудища, который не прочь полакомиться свежей плотью. Почему?       — Не знаю, — выдохнул Лютик, встречаясь взглядом с Нивелленом. — Не злой ты какой-то, и глаза у тебя добрые. Красные, опухшие, конечно, но добрые. И рыкам я твоим не верю, не натуральные они какие-то. Вижу, что не ошибаюсь. Скажи, зачем я тебе?       — Гостей у меня давно не было, — решил не отнекиваться медведь, неловко приглаживая на берете ворсинки. — Живу я один, как видишь, и беседы вести не с кем задушевные.       — Так уж и давно, — сплюнул Лютик, рассматривая поверхность стола. — Ты или неумело врешь, или пьешь разом из двух бокалов.       — Не пью.       — Ага, — кивнул Лютик, поджав губы. — Ну ты его хоть покормил?       — Кого?       — Геральта, кого же еще. Дурак, повелся на его сказки о новой лютне, а он меня к тебе целенаправленно потащил. Вот зараза! Друг называется. Пил и жрал тут у тебя, пока я в холоде спал на улице. И какой же план был, а? Напугать меня до усрачки, проучить болтливого Лютика, да бросить одного на съедение монстру? Отвечай!       — Послушай…       — Нет, это ты меня послушай! Настоящие чудища хотя бы по природе своей жестоки и безжалостны, едят честных людей, да рвут их в клочья, а вы оба, ладно еще ты, тебя я не знаю, но Геральт? Как он мог так со мной поступить? Я что ему, какой-то чернявый мальчишка, которого можно вот так просто за холку и под задницу? И вчера, я теперь более, чем уверен, он не на охоте был, а к тебе приезжал плакаться? Вижу, можешь не отвечать. И как дело было? Он жаловался на барда-балбеса, навешал тебе с три короба, а ты и рад стараться? Не отнекивайся!       — Он волнуется за тебя.       — Ага, как же, волнуется. Отличный воспитательный момент получился, браво, господа! Так волнуется, что бросил меня здесь и свалил, пока я не очнулся? И по голове меня ударить тоже он предложил?       — Да что ты всё я, да я? — не выдержал пылких речей Нивеллен, бросив барду в лицо берет. — Послушай, да, возможно идея была не из лучших. И да, возможно пришла она в хмельные головы, но попробуй на минутку замолчать, обмозговать случившееся и прийти к верному умозаключению.       — Какому? — щеки Лютика затряслись, а глаза опасно заблестели. — Что великому ведьмаку осточертел болтливый бард? Это я прекрасно понял. Только объясни мне одну вещь, прошу тебя как разумное существо, почему он не мог сказать мне об этом прямо в лицо? Испугался, думаешь? Я, может, и благородных кровей, может, разбалован чутка, не без этого, но вполне способен с честью принять тот факт, что во мне, как в попутчике, более нет потребности. По крайней мере это было бы честно и по-мужски, а сейчас выходит, что человек, которого я так восхвалял в своих балладах, оказался пугливой крысой.       — Ох и острый же у тебя язык, в самом деле. Правду говорят, с кем поведешься, от того и наберешься.       Нивеллен качнул головой и, взмахнув в воздухе лапой, развязал путы на руках и ногах Лютика, встречаясь с удивленным растерянным взглядом. Очередной взмах, и на столе рядом с бардом оказались кружка хмельного меда и вкусно пахнущее овощное рагу. Забренчали ложки, вилки, и под посудой по всей столешнице расползлась белоснежная скатерть. Лютик тихо хмыкнул себе под нос.       Нивеллен продолжал.       — Коль уж нет надобности продолжать эту галиматью, то изволь предложить тебе отведать пищу за моим столом. Клянусь своими клыками, травить тебя не собираюсь. Да и злоба твоя звучит как урчащий желудок. Поешь, испей меду, а дальше сам решишь куда тебе путь держать.       — Спасибо? — неуклюже процедил Лютик, оборачиваясь к столу. — Слушай, а ты можешь…              — Что?       — Ну, салфетку что ль какую-нибудь. Негоже пачкать дорогую одежду харчами.       — А ты что, руками собрался есть? — усмехнулся Нивеллен, но все же махнул лапой в воздухе, роняя на колени барду сложенный кусок ткани. — Даже я и то ем аккуратнее.       — Ну-ну, — буркнул Лютик, рассматривая колтуны на бороде чудища. — Как звать-то тебя?       — Нивеллен, — ответил медведь, колдуя себе вторую кружку пенного.       Лютик не ответил. Понурив голову к источающей пар тарелке, он лениво ковырял ее содержимое ложкой, пустым взглядом поглядывая в окно. Брови его нахмурились, губы поджались в тонкую полоску, и Нивеллен, тяжело вздохнув, решил попробовать снова заговорить с погрустневшим бардом.       — Он вернется, не отчаивайся. И сказал он сразу, что бросать тебя не намерен. Я даже предлагал ему золота, да намекал на то, чтобы уехал от тебя подальше. Не захотел.       — Это неважно. С друзьями так не поступают, думаю, ты и сам понимаешь это, — Лютик хмуро улыбнулся, — Наверное, дальше я пойду своей дорогой.       — Право твое, отговаривать не стану, — Нивеллен тяжело вздохнул, опустошая свой бокал. — Спасибо тебе за компанию, в любом случае, всегда приятно побеседовать с добрым человеком.       — Так, а ты, — Лютик отложил ложку, — совсем один здесь живешь?       — Да, как-то так. Люди не очень-то привыкли водить дружбу с монстрами, сам видишь. Так что приходится радоваться редким гостям.       — Погоди-ка минутку. А как точно, дословно, вы договорились с Геральтом о том, о чем договорились? — Лютик задумчиво посмотрел на хозяина дома, обмозговывая пришедшую на ум мысль.       — И вновь ты о своей боли, бард. Я же уже сказал тебе…       — Не-не, тихо. Просто скажи мне что именно предложил тебе Геральт.       — Предложил я, на самом деле, ведьмак лишь согласился и сказал, что вернется за тобой через несколько дней, а дальше вы поедете на север. Настоятельно просил не прибить тебя в первый же день за болтливость.       — Ага, я понял.       — Что ты понял?       — Все я понял, Нивеллен. Все просто замечательно! — Лютик вскинул к воздуху салфетку, подрываясь с места и расплескивая по полу мед из кружки. — К черту тоску, мой лохматый товарищ, решил я, что никуда не поеду, здесь и кормят не плохо, и мед приторно-сладок. Не поеду, вот так. Останусь с тобой в притворном заточении!       — С чего это?       — А с того! — Лютик прыгнул к Нивеллену, и, заливисто рассмеявшись, стукнул своим бокалом о чужой. — Собеседник ты отличный, будем по душам говорить, да Геральту кости перемывать.       — Так, Лютик, успокойся, тебе, должно быть, мед в голову ударил. Переколдовал я видать чего. Отдай мне кружку.       — Нетушки, дражайший, — Лютик залпом осушил свой бокал, громко стукнув им о стол. Вытер влажные губы, игриво подмигнул и потрепал Нивеллена по меховому лбу. — Вместе подождем нашего общего друга, а пока… — Лютик хищно прищурился, нахлобучивая берет себе на голову, — скажите, уважаемый, нет ли в вашем доме инструментов музыкальных? Будем развеивать тоску сладкими звуками!       ***       Нивеллен устало тер лапой захмелевшую морду, изредка поглядывая в сторону камина. Кочерга живо поправляла тлеющие поленья в очаге, сбоку энергично подметала ковер метла, на окнах, танцуя, развевались тонкие занавески, а бард, неустанно насилуя струны, валялся спиной на диване, любовно прижав к груди лютню.       — А вот еще одна, слушай,       «Не страшится медведь ни капканов, ни стрел,       Ни взмаха людской алебарды,       Только трет свою морду он недовольно       От песен болтливого барда»       — Я начинаю жалеть о том, что откопал тебе эту лютню, черт бы ее побрал.       — Хмуришься, Нивеллен, гундосишь, бурчишь, да все без толку. Привык я с вами с такими, не шибко разговорчивыми, беседу вести. Глаза закатываете, а сами втихаря наслаждаетесь, что тишина на уши не давит.       — Так-то оно так, но совсем без тишины тяжко любому. Молю, перестань мучить меня, сходи лучше почитай чего, целая библиотека наверху пылится, — Нивеллен тяжело сглотнул, почесав себя за ухом.       — Слушай дальше, — словно не слыша своего собеседника ответил Лютик. — «И воют на улице ветер, да вьюга, но тепло на душе в компании друга».       — На улице нет вьюги.       — Неважно! Зато красиво и со смыслом.       — Тепло у тебя на душе, значит, бард? — насмешливо протянул Нивеллен, взмахом лапы остановив метлу.       — А кто говорит про меня? — Лютик приподнял туловище над подушками, заискивающе улыбнувшись медведю. — Я про тебя пою, так сказать, благодарю хозяина этого прекрасного поместья за радушный прием.       — С чего ты решил, что мне есть дело до твоих песен? Верещи себе сколько влезет, мое дело вернуть тебя в целости и сохранности твоему ведьмаку.       — Но они работают! — обиженно буркнул Лютик, огибая взглядом комнату.— Посмотри сам! В первый день твой дом выглядел не как дом, а как катастрофа, честное слово. Паутина, пыль, мелочь всякая букашистая под ногами бегала, а сейчас смотри, посмотри в окно! Розы твои расцвели, кстати говоря, ни разу не видел голубые розы. Красивые, конечно, тоже магия? Неважно, можешь не отвечать, оставь это соблазнительной тайной, диковинкой. Чего хмуришься?       — Ответь мне честно, певун, Геральт раньше ведь никогда не пытался тебя учить уму разуму? Разыгрывать?       — Все так.       — И оставил он тебя не чтобы проучить, верно?       — Ага.       — И давно ты понял?       — В первый день, — вмиг посерьезнел Лютик, отложив в сторону лютню. — Послушай. Признаюсь, растерялся поначалу, решил, что бросил. Он никогда не пытался избавиться от меня, но по нему видно, что терпит он меня изо всех сил. Уж не знаю почему, привык, наверное. Да и все не в тишине. И ты знаешь, он хоть и смотрит так, что поджилки трясутся, а ведь тоже добрый, как и ты. Помогать пытается, иногда даже за бесплатно, можешь себе представить? И со мной эту авантюру провернул, потому что, видать, понял, чего ты такой смурной сидишь в неприветливо покосившемся доме.       Лютик лениво устроился щекой на спинке дивана, мечтательно поглядывая в окно.       — Мы столько всего с ним пережили, столько повидали, — продолжал он, — Геральт знал, что трястись от страха мне в скором времени наскучит и я начну развлекать тебя своей болтовней.       — Значится так, ясно. Я ж ведь думал, что приглядываю за тобой, а, оказалось, наоборот, — Нивеллен задумчиво посмотрел на Лютика. — Но ты ведь уйдешь, верно? Дом снова зачахнет без твоих прекрасных песен и безостановочных речей, какой тогда во всем этом был смысл?       — Думаю, он не просто так пропадает дольше положенного, — Лютик медленно поднялся с дивана, приблизившись к окну.       — Я ведь тоже успел привыкнуть к твоему обществу, — осмелился признаться хозяин дома, припадая к кружке. — Надоедливый ты, конечно, но впервые за долгое время мне не столь одиноко, как раньше.       — Мне жаль, Нивеллен, — скромно улыбнулся Лютик. — Правда жаль, но я не смогу с тобой остаться. Кто, если не я, будет нести в массы весть о великом и опасном ведьмаке Геральте из Ривии? Без меня его снова начнут забрасывать камнями и плеваться почем зря. Судьба не просто так свела нас вместе, я уверен, у нее есть планы на нас обоих, и я планирую посвятить свою жизнь этому туманному предназначению. В конце концов, мне ведь тоже без него придется туго.       — Благое дело, не поспоришь. Так и чего, ты думаешь, он пропадает так долго? Не случилось ли чего?       — Не, не думаю, — беспристрастно отмахнулся бард, очерчивая взглядом появившиеся по дворе фигуры. — А вообще, предлагаю спросить у него самого. Только позволь мне сначала кое-что тебе предложить.       ***       — Геральт, — удивленно охнула Вереена, спрыгивая с Плотвы на густой травяной ковер в саду, — Нивеллен вернул себе силу.       — Пожалуй, так и есть.       Геральт спешился, оглядываясь по сторонам и внимательно прислушиваясь к звукам. Поместье жило. Стрекотали сверчки, жужжали мухи, воздух насквозь пропах душистыми розами, а блестящий дельфин довольно плевался потоками свежей и чистой воды, ниже собирающейся озером в фонтане. В доме горели свечи, из открытых окон развевались занавески, а ступени ко входу были вновь ровными, стройными и казались только что отстроенными.        — Лютик! — крикнул ведьмак окнам, вибрируя всем телом от обилия магии вокруг. — Лютик, ты живой?       Внезапно двери поместья отворились, ударяясь о стены, и на лестницу рулоном выкатился ярко-красный ковер, застилая собой все ступени. В тишине звонко брякнули струны, и из мрачного коридора стройным веселым шагом на порог вышли две яркие фигуры, радушно встречающие своих внезапных гостей. Нивеллен, причесанный и с начищенными клыками, шел за бардом в обнимку с лютней, струны на которой дергались сами, выдавая приятную слуху мелодию, а сам Лютик, вальяжно и горделиво спускаясь по ступеням, голосил о накипевшем, старательно игнорируя вопросительно вздернутую бровь ведьмака.       — «И пенный мед не сладок, и перина попе не мягка, покуда бард, обиженный, ждет подло бросившего друга ведьмака».       — Лютик…       — «Не прекратит певец красноречивых песнопений, пока тоскливо ждет чистосердечных извинений», — Лютик, насупившись, стрельнул острым взглядом в сторону Нивеллена и тот, закатив глаза, дернул пальцами по струнам, выдав грязный, резанувший по ушам аккорд. — Ладно, сойдет.       — Нивеллен? — тихим шепотом прервала показательное выступление Вереена, наконец, обратив на себя внимание хозяина дома.       — Ты, — рыкнул он, и шерсть на его теле встала дыбом. — Чего приперлась? Я говорил, что больше не желаю тебя видеть! Пошла прочь!       — Но я… выслушай меня, пожалуйста, я никогда не желала тебе вреда! Да, поначалу я хотела использовать твою силу, и мне стыдно за это, но потом все изменилось, я полюбила тебя. Я боялась, что ты узнаешь кто я, потому молчала и скрывалась, и ты не оставил мне возможности объясниться перед тобой. Пожалуйста, прости меня, если сможешь.       — За все те месяцы ты не произнесла слов больше, чем сейчас, — хмуро протянул Нивеллен, вернув музыкальный инструмент барду. — В любом случае, зачем ты вернулась?       — К тебе, — неловко улыбнулась она, осторожно шагнув к насторожившемуся медведю. — Я хочу остаться с тобой, и знаю, ты хочешь того же. Посмотри на свой дом, на себя, тебе нужен кто-то рядом.       — Геральт? — не отрывая взгляда от девушки, прошептал Нивеллен.       — Она не врет, если ты об этом.       — Но ты лгала мне раньше, — сокрушался медведь, скорчив постную мину.       — И впредь никогда, слышишь? Никогда более я не совру тебе, клянусь. Посмотри на меня, — Вереена обхватила морду Нивеллена руками, нежно приглаживая пальцами бурую шерсть. — Клянусь.       В повисшей тишине звонко прозвенел очередной аккорд, и Нивеллен, обреченно выдохнув, притянул девушку к себе, стискивая в своих сильных лапах ее хрупкое тело.       — И кто мы в этой жизни без любви, — мечтательно протянул бард, наблюдая за поедающей розовые бутоны Плотвой. — Фу, как невежливо, дорогая.       — Лютик, — вновь обратился к другу ведьмак, виновато изогнув брови.       — Отличный сюжет для новой баллады, как считаешь?       — Лютик!       — Да что? — недовольно выплюнул бард, встречаясь взглядом с ярко-оранжевыми глазами. — Неужто я вижу вину в твоих глазах, Геральт? Ай-яй, как не стыдно. Использовал несчастного барда, не посвятив в подробности, бросил на съедение страшному монстру, обещал мне новую лютню и смылся, засранец.       — Так, а это разве не лютня у тебя в руке? — Геральт кивнул головой в сторону инструмента.       — А это, друг мой, не твоих стараний подарок. Честно заработанный и многократно, заметь, отработанный на протяжении недель, щедро отданный ужасным клыкастым чудищем в дар своему несчастному, брошенному гостю. Песни топят лед в сердцах, Геральт, и даже злобному монстру не устоять перед моим обаянием.       — Иначе бы я тебя сюда не привез.       — Вот об этом мы с тобой еще серьезно поговорим.       — А ты сможешь говорить серьезно? — ведьмак прищурился, а губы предательски растянулись в легкой улыбке.       — А ты сможешь серьезно слушать?       — Не обещаю.       — Эх, — Лютик поправил на лбу свой берет, и, подойдя к Плотве, резво на нее запрыгнул, занимая собой и своей лютней все свободное пространство.       Взяв в руки узду, и кивнув на прощание потерявшейся в объятиях парочке, бард повел лошадь к воротам, краем глаза поглядывая на недовольного, плетущегося за ним следом ведьмака.       — И куда ты собрался на моей лошади?       — Куда мы собрались, будем честны. Мы едем на север, будем искать жадных слушателей и голодных монстров. Слагать баллады, пить пиво, мацать девок и говорить. Много говорить, Геральт, очень много и долго говорить.       — Лошадь-то отдай, — сдержанно улыбнувшись, Геральт потянулся к седлу, но бард легко шлепнул его по руке.       — Не отдам. Пешком иди.       — Ладно, будем считать, что это честно.       — Вот то-то же, — улыбнулся другу в ответ Лютик и, потрепав недовольную лошадь по холке, свернул на заросшую травой тропинку, выстраивая в голове прекрасные строки очередной душевной баллады.