Невпопад

Мадаре было чуть за двадцать, когда он стал главой клана. Он сменил на посту своего отца, приветливого и энергичного, необычно живого и всегда отзывчивого человека. Его любили и почитали. За удивительное сочетание твёрдого характера и мягкого нрава, за справедливость и понимание. Для всего клана это было столько же великое приобретение, сколько невосполнимая потеря. Хикаку смутно помнил этот день. Сперва от того, что до дел клана, высоких и важных, ему интереса не было. Ему с детства докучали рассказы отца о том о сем, о решениях и планах, сведениях, и даже что-то забавное не находило никакого отклика, только раздражение и скуку. Ему прочили занять место отца в совете со временем, а он к пятнадцати уверенно заявил, что больше и слова о клане слышать не хочет. Ему привычнее жить так: что сказали, то сделал, куда велели, туда и пошел, а зачем — не его ума дело. Он не хотел распоряжаться чужими жизнями, друзей и родных, а свое мнение предпочитал не навязывать. Отец кивнул, говорить перестал, но, кажется, не очень верил в намерения сына: так было принято на протяжений десятилетий, не он первый и не он последний. Не помнил он и от того, что тот день был не знаменательнее остальных, не сопровождался традиционными чествованиями, о которых говорили старики, и не было никаких празднеств вовсе. То был обычный вторник или, кажется, среда, и отец вернулся с совета привычно уставший и необычно понурый. На губах его держалась неестественная, грустная улыбка и взгляд был траурно опущен. Он молчал, а Хикаку, внимательно глядя на него, грыз ноготь от легкого волнения. Он не хотел знать, а отец не посмеет первый сказать о нелюбимом деле, но уважение к отцу пересилило, и Хикаку обеспокоено поинтересовался: — Что случилось, пап? Отец помотал головой, слегка усмехнулся и сказал что-то о том, что ушла эпоха. Хикаку спросить о здоровье главы не решился: тот отцу приходился другом из числа тех, что считают добрыми товарищами, к кому хоть ночью заявись — примут. Он прикусил губу, вспоминая Таджиму. Он был всегда приветлив и относился к нему прям-таки по-родственному, потому Хикаку разочарованно цокнул. Мужчину стало жаль. В зал советов Мадара вошел без приветствий. Торопливым шагом он прошел к месту отца, не оглянув никого из удивленных присутствующих. Те, замерев, и не смея опуститься, озадаченно наблюдали за молодым человеком. Он сел, помявшись, подобрал бумаги и внимательно вчитывался. В тишине комнаты шелест листов показался чересчур громким. Никто не смел проронить и слова, позволяли лишь краткие переглядки с немым вопросом, повисшем в воздухе. Мадара вздохнул и наконец, отложив бумаги, поднял тяжелый взгляд. Он кивком предложил всем сесть, и заговорил буднично, словно все было на своих местах. Уверенный тон подхватили и остальные. Закончив, он первый поднялся, быстро вышел, не прощаясь, и выловить себя никому не позволил. Отец сказал Хикаку тихонько, что все же стоит ему появиться на собрании, ведь с Мадарой они были в детстве дружны, а сейчас ему должно быть тяжело. Хикаку раздраженно тряхнул головой. Он был частым гостем в доме главы клана, приходил с отцом и обожал старшего сына Таджимы. Мадара ему не нравился никогда — был избалованным и капризным, вечно лез к старшему брату и был слишком надоедлив. Он смотрел на Хикаку странным, восхищенным взглядом. Он хотел подружиться, но это Хикаку понял лишь годы спустя. В детстве Мадара был лишним и расплакался, когда Хикаку прямо ему это сказал. — Надоел, не мешайся, — звучало едко и чересчур грубо для ребенка, и Хикаку, тут же остыв, стыдливо отвел взгляд. Брат вытер ему слезы, но успокаивать не стал. Сказал лишь, что тому и правда лучше пойти приглядеть за Изуной. Мадара тут же вылетел и больше ни разу не подошел к ним, смеряя злым, обиженным взглядом издалека. После смерти друга, Хикаку в их доме больше не появлялся. Мадара стал двадцать восьмым главой клана Учиха, и все верили, что будущее их ждет светлое. Он еще ребенком был многообещающим, умным и сообразительным, бойким, но молчаливым и нелюдимым. Жестокость в нем появилась позже, и не угодить ему боялись даже те, что были старше и на ты обращались к отцу. Все знали, Мадара клан приведет к процветанию, но спуска никому не даст. Хикаку готов был драться и до посинения кричать, что он как отец не будет. Не будет кивать на советах, не будет забивать себе голову чужими смертями и проблемами. Он доказывал это всем докучливым и любопытным, а те лишь снисходительно улыбались, цокали расслабленно и кивали. Мадара пришел к нему сам, оглядел сверху вниз и сухо поинтересовался, почему тот пропускает советы. Хикаку, дрогнув, не сумел посмотреть в глаза и сказать свое твердое нет. Он сторговался с собой за секунду, что лишь единожды придет, ведь Мадаре не было принято перечить. Он кивнул главе клана, обещав быть на следующем собрании, и Мадара ушел, удовлетворенно кивнув. Раза Мадаре было мало, а Хикаку не посмел спорить. Приходил — если пропускал, за ним тут же посылали кого-то, злого и раздраженного, ведь специально посыльных в клане не водилось. Мадара походил на грозовую тучу. Он, темный и властный, медленно плавал по комнате, осматривая подчиненных. Стоило ему появиться — воздух тут же тяжелел в предвкушении грома, подушки тут же становились жесткими, одежда — неудобной и волосы лезли в лицо. На Мадару не смели смотреть, с ним не привыкли спорить, а Хикаку задыхался на собраниях, как в душный летний день. Легче становилось лишь когда легким движением руки глава заканчивал совет, отпуская всех восвояси. Собрания были одинаковые из раза в раз, иногда злобные, иногда скучные, но всегда неумолимо душные. Особенно невыносимо проходили они в летнем зное. В маленькой комнатке, битком набитой людьми, не оставалось и глотка воздуха. Ни седзи, ни фусума даже приоткрыть было непозволительно. Советы любят тишину, даже если у стен есть уши. Особое таинство и традиция, которые Хикаку ненавидел в числе прочих, вот только с каждым тяжелым вдохом изнемогал настолько, что этот обычай, пожалуй, становился самым невыносимым. Он привычно поддакивал, кивал, но больше не старался вставить и слова. Вдумываться не выходило совсем, а заинтересованное лицо никак не получалось нацепить. Ладони то и дело, стараясь незаметно, обмахивали лицо, но это не дарило даже секундного облегчения. Оживленная беседа все больше походила на спор, а зачем — Хикаку не понимал. Без позволения Мадары тут и подняться никто не посмеет, а одного его взгляда хватит, чтобы все разом умолкли. Последнее слово всегда было за ним, а что до решения, так Хикаку был уверен: Мадара давно его принял, но по своему обыкновению не нашел нужным озвучить. Мадара слушал, молчал, изредка окрикивал, а о результате узнавали в ряду с остальными даже приближенные. Хикаку глубоко вздохнул, одновременно с громкими словами о непозволительном расточительстве. В ответ послышался столь же яростный окрик о том, что это лишь малые жертвы. Хикаку показалось, что воздух кончился. Он опустил голову, умоляя время идти чуточку быстрее, зажмурился. Конца словесной перепалки не предвиделось. Голова раскалывалась. Он вздрогнул, когда совсем рядом различил стук. Распахнув глаза, он увидел прямо перед собой бокал, всклень наполненный водой. Стекло обхватывали длинные пальцы с короткими, объеденными ногтями, и взглянуть выше Хикаку не посмел. Руку он точно узнал. — Все в порядке? — различил в общем гаме совсем рядом голос. — В порядке, — шепнул он, не решаясь двинуться, — извините. Рука выпустила стакан — Мадара отошел, и Хикаку с облегчением потянулся к воде. До совета ему дела больше не было, только краем уха он улавливал обрывки слов. Губ коснулось прохладное стекло. Он выпил разом и тут же уловил легкое дуновение свежего воздуха. Скосив осторожно взгляд в сторону, он уткнулся в спину Мадары. Тот без сожаления раздвигал седзи. Хикаку тут же отвернулся, уставившись в пустой стакан. Тот до конца совещания стал его единственным спутником. Выпускать его из ладоней Хикаку не собирался. Только бы не привлечь внимания еще — на сегодня, пожалуй, было достаточно и даже чересчур. Мадара махнул рукой, усаживаясь на место, и скорчил лицо: ему надоели склоки, — все тут же умолкли. Разговор пошел спокойнее и живее, а тот все торопил и торопил, пока резко не оборвал. Он собрал бумаги, обстукивая их края о столешницу, и махнул головой на дверь. Все засуетились. Спасительная возня наконец-то подарило то облегчение, о котором Хикаку просил, и он поднялся. Хикаку не успел ступить шага, как пальцы, знакомые, схватили плечо. Смотреть в глаза он все не осмеливался, замер на месте и сглотнул. — Ты выглядишь нехорошо, — сказал Мадара, — я провожу. — Не переживайте, — пробубнил он, — у вас есть дела важнее, чем… — Нет. Хикаку сухо кивнул, прикусив губу. От волнения задрожали пальцы: он хотел лишь скорее попасть домой. Если он и выглядел нехорошо, то только от того, что никак не мог уйти. Он смиренно дождался Мадары, тот поднялся, оставив свои записи и, улыбнувшись, указал на выход. Мадара шел совсем рядом и шел удивительно верно: ровно той тропой, что обычно Хикаку ходил. Он болтал, говорил что-то об усталости и отпустил, кажется, пару шуток. На них Хикаку сковано улыбался, не более чем по привычке. Он не хотел Мадару обидеть, не хотел его разозлить. Гнев его, говорят, страшен, а на себе Хикаку проверять не хотел никак. — Спасибо вам, — тихо сказал Хикаку, желая поскорее отделатья от неудобной компании. Он ступил на порог, схватил ручку двери, а Мадара никак не отходил. — Хикаку, — позвал он, заставляя обернуться, — я бы хотел, чтобы мы обходились впредь без этих формальностей. Ты ведь старше, а я к тебе просто по имени. — Это лишнее… — Я настаиваю. — Хорошо, — быстро закивал Хикаку и выдавил через силу, — как тебе удобно, Мадара. Мадара вдруг довольно оскалился. Он пожелал хорошего дня и наконец-то ушел. Хикаку выдохнул спокойнее, когда захлопнулась дверь. О Мадаре говорили много, но хорошего в этих словах было мало. Хикаку старался изо всех сил сливаться со стенами, стать незаметным и не высовываться, потому что иначе жди беды. Мадара захотел — другой причины Хикаку найти не мог. Он заботился, пристал, как банный лист, репьем прицепился, и не хотел прекратить. Впрочем, просить Хикаку бы не осмелился. Мадара заботился, так он это называл, потому что другого слова выдумать не вышло. Он заботился легко и почти ненавязчиво, но контраст между его обычным безразличием ощущался слишком ярко. Мадара впредь справлялся о здоровье, всегда открывал седзи и предлагал сесть к себе поближе. Только ему — остальные так и оставались по строго занятым местам. Еще, бывало, он просил сесть рядом, легким постукиванием ладони по стулу. Тот до этого обычно оставался пустым. «Место Изуны», — смекнул Хикаку осторожно опускаясь рядом. Изуна появлялся на собраниях редко, всегда сидел рядом с Мадарой и откровенно скучал. Он бывало шептал что-то брату на ухо, и Мадара улыбался. Говорилось, что только он способен главу клана рассмешить. Хикаку сидел рядом, боясь лишний раз вдохнуть. Он не оглядывался по сторонам, а повернуться на Мадару не думал вовсе. Хикаку крупно вздрогнул, когда волосы скользнули по сжатой в кулак ладони. Он оглянулся бездумно и встретился взглядом с главой клана. Он опешил, тут же посмотрел вниз, и перед глазами все маячило необычно весёлое лицо. — А что ты думаешь? — с легким дуновением донёсся до него шёпот. — Прости, — шепнул он, сжимая сильнее кулаки, — я не слушал. — Тоже не люблю, когда он говорит, — заёрзал Мадара, убирая за ухо прядь, — в сон так и клонит. Хикаку улыбнулся почти искренне, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Мадара на выдумки оказался охоч. Он приносил сладости, вроде себе и всегда учтиво предлагал, он часто провожал до дома и раз даже принес цветок, который вручил со смехом. Хикаку его ласку принимал нехотя, скрипел зубами и брал все, что давали, хоть сладкое только в детстве ел, домой любил ходить один, а цветы у него не вызывали никакого отклика. Улыбка Мадары походила на вымученный оскал. Он всегда улыбался из злобы и жалости, но никогда искренне. Его легко раззадорить на спор, который кончится обязательно его громкой и язвительной победой. Мадара не ценил людей и от любого мог избавиться с легкостью, но от Хикаку избавляться не хотел совсем, хоть тот был, пожалуй, самым неблагодарным. Мадару трудно рассмешить и невозможно обрадовать, но Хикаку он часто улыбался, тонко кривил губы и думалось даже, что он действительно рад его видеть. Внимание Мадары ему претило. Претило едва ли не больше дел клана. Хикаку вовсе не дурак, хоть очень хотел оказаться им, чтобы не понять и не разглядеть в непрошеной заботе чего-то большего. Он все понимал, но отказывать не смел. Мадара получит, что ему нужно, и пусть он хотя бы не впадет в немилость. Хикаку знал, что это произойдет рано или поздно. Хотелось бы поздно, но оттягивать неминуемое глупо, а он бы и не смог, сколько бы не хотел. Перед смертью не надышишься, а Мадара обязательно сделает этот первый, решающий шаг, прыгнет в омут с головой и за собой утянет, не спросив. Он схватит крепко, так что не вырваться, да и если начистоту, то и в ответ на приветливо протянутую руку в приглашающем жесте, Хикаку бы шагнул, не задумываясь. Отказа бы не пережил никто. Хикаку не пил и не выпивал, не любил и не умел. Мадара много пил сам и не меньше подливал ему, и Хикаку допускал мысль, что тот опоил его намеренно. Он выбора, впрочем, не имел, хоть Мадара и вежливо поинтересовался, что предпочитает Хикаку. «Быть дома, — вертелось на языке, — трезвым и с отцом», — но он только услужливо улыбнулся и сказал, что доверяет выбору Мадары. У них так принято — целиком и полностью полагаться на главу. Как проститутки не имеют права выбора, так и он не имел. Шел следом, послушно и не смея поникшие склонять головы. Взамен он из последних сил улыбался, взамен он пил, что было предложено, болтал непринуждённо, слушал, запивал и заливал под неторопливый щебет чужого голоса. Сравнять себя с падшей женщиной не хотелось никогда, но пользовать его хотели ровно также, только не отдав за это и поломанной монеты, приняв за согласие раболепство. Мысли о борделях лишь путали. Мадара их точно не любил. Хикаку был там с ним однажды, и глава клана, кажется, общего восторга не разделил. Он выделялся пресным лицом среди раззадоренных товарищей, но перечить не стал, запрещать не собирался. Он вошел вместе с гурьбой, небрежно отмахнулся от девушки, бывшей тут главной, и не обратил внимания на ее приветливую улыбку. Он тут же нашёл себе достойное место, скромно расположившись на полу в неприметном уголке, не гнал и не надоедал, терпеливо выжидая. Он смотрел в пол, заворожённый красотой потертых временем татами, и совсем не обращал внимания на гул и топот стройных ножек вокруг себя. Он скучающе изучал половицы, то и дело хватаясь за рукоять, и Хикаку был искренне удивлён этим взглядом. За все время Мадара, кажется, даже не шевельнулся и радостно подскочил, не скрывая, улыбки, когда пришла пора возвращаться. Все в нем говорило если не об отвращении, то точно он непринятии этого места. Хикаку после часто вспоминал: а всегда ли Мадара был таким. Кажется, всегда, потому что припомнить удалось лишь один случай, но тот был хоть менее привычен, но более странен. Тогда он плёлся за отцом и теми, что постарше, а сам был совсем юным и мимо глаз пропустил всех напомаженных девиц. Не проигнорировал он только обескураженный безразличием взгляд отца и тут же оправился, натянуто улыбнулся и ткнул пальцем наугад в девушку, не самую красивую, но бесконечно милую. Она была невысокой полненькой шатенкой, и едва ли была старше самого Мадары. Она не скрывала радости и влюблённого взгляда, довольная вниманием молодого господина. Мадара увёл ее под руку, успевая что-то на ухо шептать, совсем не робея. Вывалился из спальни он краснее заката в морозную зиму, прятал взгляд и нехотя оправлялся лишь при внимании взрослых. Девушка ему улыбалась настойчиво, но он больше и раза на нее не взглянул. Тогда Хикаку лишь посмеялся в сердцах, сейчас видел в этом гораздо больше смысла. Все вставало на свои места. О Мадаре говорили, что он деспот и как пить дать садист, и Хикаку, видя его интерес, невольно сжимался. Мадара его ладони держал аккуратно, любовно целовал руки, изредка посматривая тёплым взглядом. Хикаку думал, что он брезгует проститутками, а оказалось, что Мадара нужно нечто совсем иное. Не круглая грудь в ладошке, не сладкий аромат, не осиная талия, а крепкий торс, пряный запах алкоголя и нетрезвые глаза. Настойчивые поцелуи и пальцы, будто бы случайно сдвигавшие ткань, заставляли верить хотя бы на мгновение, что он сам этого хотел и стремился. Но на лукавство пьяная голова была не сильна, поэтому он искренне ластился, открывал шею и перебивчато целовал в ответ. Мадара не отвяжется, пока не получит своего, а если так, то Хикаку тоже предпочтёт что-то отобрать. От Мадары приятно пахло, в доме было тепло и прогрето и последнее, что помнил Хикаку, свой неказистый путь до дома. Он шатался, еле высматривая кусты и брёвна, растеряв ловкость, лишь в последний момент уворачивался, а мир вокруг кружился, словно веер в руках умелой гейши. Он упал на футон, накрываясь с головой и точно знал, что утро заставит его жалеть о случившемся. Похмелье усиливало стыд, делая его и вовсе непреподъемным. Стыд, не сожаление, грыз изнутри и был сильнее, чем он мог выдержать. Сперва он клял Мадару, потом алкоголь. Чуть позже поверил, что ничего не было взаправду, а потом сомневался: не начал ли он первый. Хикаку не выходил из комнаты весь день, не желая видеть никого, и к следующему дню расставил все на места: Мадара хотел — Мадара взял, и нет тут ни его вины, ни его желания. Злость мешалась со страхом, и не забытый ещё привкус стыда не позволял взглянуть на Мадару трезво. Хикаку наивно ускорял шаг, отворачивался, будто не заметил и плевал, что будет дальше. Мадара выловил его в безлюдном закутке, где пыль ластилась на углам и светилась крошками на солнце, плавая не спеша по воздуху. Он оглянулся и сказал, что неплохо было бы прибраться здесь, и Хикаку кивнул. Секундное молчание и мгновение бездействия Мадара тут же оказался ближе, осторожно обхватывая плечо. Хикаку нехотя повёл головой, чувствую на щеке дыхание. Кожу щекотнуло касание и мягкий шёпот пролетел над ухом: — Как ты? Мадара был уверен до глубины души, что они пара и верил в это, кажется, уже давно, а случайное соитие лишь подтвердило эти отношения, поставив на них свою заверительную печать. Хикаку спорить не стал, но восторга не разделил. Он привык дрожать в его присутствии, привык молча злиться и смотреть на Мадару с притворной радостью. Эта роль села на него в раз и день за днём вызывала все больше смеха. Мадара стал неожиданно мягок и сговорчив, не распускал себя и многое спускал Хикаку. Тот смотрел на этого Мадару с интересом: совсем другой. Он не мямлил и не робел, но смотрел с тошнотворной нежностью, которую Хикаку считал лишней и недостойной. Он начал играть по его правилам: позволил добиться себя и дал шанс, заранее зная, что взаимности тот не получит. Мадару, кажется, не научили любить правильно. Он делал все по-своему, глупо и искренне. Хикаку цыкал: все не как у людей. Мадара на комплименты был щедр, но выходили они через раз терпимо, то слишком слащаво, то на грани с оскорблением. Мадара не размышлял долго, а говорил, что думал. Ему так хотелось — быть настоящим, не подбирать слова и знать, что тебя всегда поймут. Хикаку не понимал и не хотел вникать. Он плохо скрывал раздражение и его мало трогал опешивший взгляд, жалобно отведённый в сторону. Мадара не извинялся и быстро оправлялся, но выдать чего-то стоящего так и не смог. Он окружал заботой, он таскал на свидания, подбирая места: но все было не то. Здесь слишком сыро, там слишком душно, тут громко, а это место Хикаку с детства не любил. У Мадары выдержка кончаться никак не хотела, он упрямо продолжал, улыбался и делал вид, что счастлив. Мадара дарил подарки, отвратительные, как казалось Хикаку. Он ненавидел украшения, терпеть не мог сладости, но Мадаре об этом кажется не заикнулся ни разу. Он неловко отводил взгляд, выдавая смущение за радость, скромно благодарил, а сам только и ждал, как дома скорее избавится — уберёт в дальний угол, чтобы не мозолило глаза. Мадара страшен в своей жестокости, Мадара пугающий в своей злости и отвратительный в своей слабости. Мягкость была ему не к лицу, его тяжелый взгляд, не по годам уставший, расцветал ни с того ни с сего, заставляя Хикаку раздраженно хмыкать. Новый, незнакомый и неизученный, Мадара приходился по душе лишь от того, что не вызывал больше страха. Он был добр, казалось, даже слишком, готовый отдать последнее. Он много прощал и мало требовал, и Хикаку хотелось проверить, насколько его хватит. Мадара наивно продолжал, пытаясь добиться уже вроде своего. Холодность лишь с каждым разом его убеждала в том, что он торопился: со словами и выводами, с действиями и поступками. Мадара упрямец, каких поискать, и никто не остановит его, если тот захочет чего-то. Так говорили все, подхватил и Хикаку, но ждал он действий других, жестких и неотвратимых. Подход Мадары ему смущал и смешил. Он много говорил, разговаривал, спрашивал и никогда не добивался честных ответов. Он не знал, что любит Хикаку, а что нет, тыкал наобум и почему-то всегда не попадал. Хикаку оказался той еще головоломкой, злобной и с подковырками. — Хикаку, — выдохнул Мадара, чуть улыбаясь, и усталость у него выходило скрывать трудно, — что я делаю не так? Хикаку повел головой в его сторону, лениво оглядываясь. Мадара притащил, пригласил его к себе, и молчал, не начиная легких диалогов ни о чем. Напряженная тишина Хикаку раздражала: в воздухе застыли вопросы и предвкушение ругани, тяжелых разговоров. Это чувство он запомнил с детства. Тогда он не мог спорить, как не имел и права избежать обвинений, теперь он не хотел испытывать подобного. Он терпеливо ждал, когда прорвет дамбу молчания, и реагировал резко: — Что? — хрипло уточнил он, хмуря брови. — Ты злишься на меня, — просто сказал Мадара, — я устал гадать. Скажи, что я сделал не так. Хикаку не сдержал смешок: слишком уж взрослые слова, к которым он был совсем не готов. — Зачем мне это говорить? Мадара поднялся и отошел. Глупый вопрос-вызов ответа не требовал. Провокация — не более, но он вдруг спокойно сказал: — У меня впервые с кем-то серьезно. И я не хочу тебя терять. Поэтому хочу разобраться. — Хочешь, значит, — вздохнул Хикаку, улыбаясь, — а для чего тебе это, Мадара? Думаешь, я уйду от тебя? Думаешь, что у меня есть выбор? Ты мне его не давал никогда. Кто сможет отказать главе клана? Кто этот герой? Точно не я, уж лучше с мужиком трахаться, чем тебя разозлить. Так что не делай вид, будто что-то имеет значение. Ты всегда был избалованным и не терпящим отказов. Кинутые в спину слова отдались пустотой — облегчением. Хикаку высказал все, все обиды, которые таил и добавил даже чуточку сверху. Мадара не обернулся, не вспылил. Он отошел к стене, облокачиваясь, и поднял странный взгляд. — Все от того, что ты меня боишься? — тихо протянул он, — я тебя, получается, заставил? Хикаку, опешив, шагнул ближе. Мадара тут же отвернулся, оставив в памяти лишь отрешенное лицо с детской обидой и взрослым разочарованием. Хикаку хотел бы его позвать, но смог только растерянно хлопнуть ртом. — Неужели я похож на такого урода? — осипше шепнул Мадара, — я подумал, что никто не захочет трахаться с мужиком просто так. Я был готов получить по лицу. Я бы пальцем тебя не тронул, я бы слова плохого не сказал, если бы ты мне отказал. А теперь, Хикаку, иди к себе. Проводить не смогу. Я хочу побыть один. Хикаку хлопнул ртом, не найдя, что сказать. Неуверенный шаг ближе сделать хотелось, но онемевшие ноги путались, и он вышел скорее, не прощаясь. Он проскользнул мимо Изуны тенью, осторожно прикрыл дверь, не привлекая внимания. Ему хотелось исчезнуть, спрятаться от накатившего стыда. Мадаре не пять лет, он гордый глава клана, но его все также легко задеть, сказав всего-то, что он ненужный. Хикаку не семь лет, он все еще взрослее, но все также понимает смысл слов только после и не способен извиниться. Может, в этот раз хотя бы младший брат утрёт Мадаре слезы, потому что Хикаку умеет только расстраивать, но никак не утешать. Хикаку закрылся у себя, не ответил взволнованному отцу, чего никогда себе не позволял. Он так долго пытался отказаться от Мадары, что не понял, когда тот вдруг стал ему нужен. Ему так часто твердили, что Мадара чёрствый и грубый, что он поверил: Мадара именно такой. Его нельзя обидеть, его можно только разозлить. Он не ценит людей, а лишь играет. Заигрался, кажется, сам Хикаку. Он накрывался одеялом с головой: виноват, виноват не меньше Мадары, а плохо ему ровно также. Мадара мог говорить и слушать, Хикаку не мог быть честным даже с собой. Он не умел извиняться, умел лишь хорохориться и цыкать. Мадара заслуживал большего. Когда Мадара подошел к нему, на нем не было лица. Он не смотрел в глаза, нервно кусал губу, и вслепую протягивал коробочку. Хикаку не поднимал на него взгляда вовсе: все горело и так. — Я знаю, — хрипло сказал Мадара, — что тебе не нравятся мои подарки. Знаю, что они тебе уже надоели. Но этот последний, я обещаю. Прости за навязчивость, я не хочу его оставлять, он и так слишком давно у меня лежит. Я больше тебя не потревожу. Только возьми. Хикаку протянул ладонь, столкнувшись с чужими пальцами. Дрогнул, неловко хватая коробку, и буркнул невзрачное: — Спасибо. Сказать стоило что-то другое, что вертелось на языке, но упало вниз, до самого желудка прокатилось, оставив неприятный привкус. Хикаку глядел вслед удаляющейся фигуре, прикусив до боли губу. Зубы сами сдирали кожу, мечась с верхней на нижнюю, и совершенно не жалели мяса. Он тяжело вздохнул и ощутил тяжесть в ладони, которая упала грузом на сердце. Непослушные пальцы еле смогли открыть, чтобы глаза зажмурились: совершенно уродливое кольцо, которое вызвало вовсе не злую усмешку, даже не снисходительную улыбку. Хикаку зажмурился, а руки задрожали окончательно, пока внутри все немело. Осторожно свернутая записка, которую читать не хотелось от слова совсем. Аккуратный почерк — Мадара писал не второпях, местами скакал надоедливо — точно переписывал заученный текст. «Не смогу сказать в лицо, потому что снова расплачусь, если увижу твою злость. Прости за все. Это просто потому что я тебя люблю и думал, что ты любишь меня в ответ», — точки в конце не было, Хикаку прошептал слова, и тут же захлопнул шкатулку — с глаз долой, он не вынесет ещё раза. Он не любил Мадару, иногда твердил, что даже ненавидел, и его прегрешения мог перечислять до бесконечности. Но если не любишь, то должно было бы, наплевав, выдохнуть с облегчением и уйти. Закончилось — не того ли хотел, но это закончилось заставляло вместо дрожать. Любил, кажется, и терять не хотел. Хикаку нагнал его на подходе к дому. Он быстро шел, почти переходя на бег, и с Мадарой столкнулся, врезался в спину, и тут же схватил вжимаясь в плечо. Мадара резко вздрогнул и замер. — Мадара, — шепнул Хикаку, — Мадара, я люблю тебя. Тоже люблю. Ладонь чувствовали, как быстро-быстро стучало в грудной клетке, и Хикаку надеялся, что Мадара улыбается, как улыбается только ему, а не кривит губы, как всем. На пальцы сверху легли тёплые ладонь, сжали чуть и прижали сильнее. — Хикаку, — шепнул Мадара, — ты хочешь быть со мной? — Хочу, — вжался сильнее он, — очень хочу. — Я должен был спросить это с самом начале. Хикаку замотал головой резво и тяжело вздохнул: — Я бы соврал. Все, как нужно. Все, как нужно. Пусть даже если и невпопад.