***
Он был моей первой зависимостью. Не влюблённостью, не любовью, а именно зависимостью. Я бежала к нему на встречу, зная, что меня, скорее всего, ждёт безжалостный удар. Акутагава не был милостив ни с детьми, ни с девушками. Ни с кем. Так его учили и никак более. Его глаза — обжигающее холодом серебро. И я, маленькая и беспомощная я, так отчаянно желала обжечься. — Акутагава-сан, я Вас люблю, — говорила тихо и, казалось бы, равнодушно, глядя в темноту коридора. Он бросал короткое и злое: «Уйди» и уходил сам, оставляя плачущую, но не замечающую этих слёз, меня там. Так повторялось из раза в раз. Брошенная всеми, кем только могла быть брошенной, я ходила за ним по пятам, чтобы меня бросил и он. «Люблю» иногда менялось на «Убейте меня». Тогда он злился ещё больше, чем обычно, мог ударить. — Глупая, — бросал он снисходительно и презрительно. — Не смей гнаться за смертью. Не выношу это выражение лица. Я не могла ослушаться. Остановиться тоже не могла. — Я люблю Вас, — пальчики ухватились за чёрный плащ, взгляд опустился в пол. Я помню, как он, тяжело и обречённо вздохнув, развернулся и медленно опустился передо мной на колени. Обычно щепетильный в плане чистоты, тогда он не обратил ни малейшего внимания на то, что стоит на грязном, чертовски грязном полу. — Кёка, — с грустной усмешкой он покачал головой и взял мои руки в свои — шершавые, сухие. — Взгляни на меня. Сложно было оторвать взор от пышного, белоснежного жабо, но я всё же перевела его. Сначала на точёный подбородок, затем на сжатые в две нитки губы, нос, слегка кривой, нередко ломаный Дазаем. Наконец, я посмотрела в серые глаза, обрамлённые редкими, но длинными ресницами. В те времена я часто задавалась вопросом, плачут ли эт глаза? Сейчас с уверенностью отвечу: да, эти глаза плакали, плакали очень много. — Кёка, — Акутагава сам отвёл взгляд куда-то, я поняла: он формулировал свои мысли, пытался подобрать правильные слова; это так не в его репертуаре. — Ты… малютка, волей жестокой судьбы попавшая в место, тебе неподходящее, в Портовую Мафию. Тебе ещё двенадцать. Я тебя старше. Гораздо старше, понимаешь? Я отрешённо кивнула. На самом деле, разница в возрасте было последним, что меня волновало. — Ты не любишь меня, ты… желаешь чувствовать, — последние слова он выдохнул, так аккуратно и бережно, будто понимая, каково это. — Чувствовать что-то помимо боли, беспомощности и тоски. Кёка, Кёка… — он цокнул языком. — Не жди взаимности от меня. Её не будет, даже когда ты повзрослеешь. Я — твой начальник, учитель, могу сказать, старший брат. Жестокий, но какой есть и не изменюсь. Я никого не люблю, это главный мой плюс. Тем, кто работает в мафии, вообще любовь непозволительна, любовь ослабляет. Понимаешь, Кёка? Я молча замотала головой, не в силах вымолвить хоть одно слово. Я хотела возразить, сказать, что он снится мне по ночам и спасает этим от вечных кошмаров, что я знаю наизусть его привычки, например, как сильно он обожает чай или как надрывается, когда кашляет, а ещё я хотела сказать, что он тоже сломан, сломан, как и я, что нам обязательно следует держаться вместе и тогда любовь не будет ослаблять. Наивности маленькой меня можно было позавидовать. Стремилась переделать Акутагаву Рюноске. Тогда он впервые обнял меня. Априори впервые меня обняли в этой безличной и чёрной мафии, не считая, конечно, холодных объятий Коё. Он гладил меня по волосам, а я чувствовала, как стучит моё сердце, как желало сломать оно грудную клетку. — Не привыкай к этому, не привязывайся ни к кому в этом месте и, пожалуйста, будь сильной, — его глухой шёпот отпечатался в моём сердце навсегда. Он закашлялся и, встав, покинул меня, вытирая губы белым-белым платком. И почему-то я чувствовала, что больше не посмею сказать о своих чувствах. И вправду, такое больше не повторилось. С того дня Акутагава стал жёстче, требовательнее, отстранённее. Удары по щекам стали сильнее и чаще, разговоры, случавшиеся по вечерам, прекратились вовсе. Я не была обижена, напротив, благодарна. Акутагава-сан — интересный человек. Он дал понять, насколько нелепы мои чувства. Зависимость, кстати, позже перетекла в ненависть. Постепенно, но Рюноске сам хотел этого. О, я видела, что он делает всё возможное, чтобы выглядеть в моих глазах самым отвратительным человеком на свете. У него получалось. Сложно не уметь взращивать ненависть, когда твоим наставником был сам Осаму Дазай. Когда я уже перешла в агентство, и я сражалась с ним, он сказал четыре слова. Четыре простых коротких слова, которые помогли убедиться, как качественно умеет носить Акутагава маску чёрствого человека. — Я рад за тебя.***
А сегодня мне уже почти восемнадцать. Я изменилась. Изменилась, благодаря Ацуши, который не побоялся пройти вместе со мной все кошмары, капризы, Ацуши, который взрастил во мне желание жить и чувство того, что я любима, что я нужна. Любовь ослабляет лишь тех, кто её боится. Ах да, ещё немножко о любви… Я покрутила в руках пышный букет белых лилий и торжественно вручила их Хигучи, улыбающейся так счастливо, искренне… Её любовь его изменила. Уверена, и в её глазах он стремился выглядеть монстром, но она, в отличие от меня, не смогла его возненавидеть. Когда-то эта девушка была меня выше, сейчас мы сравнялись. Она благодарно кивнула, хотела что-то сказать, но её позвали и ей пришлось куда-то умчаться. К нам с Ацуши, ласково (!) глядя вслед невесте, подошёл Рюноске, одетый в официальный костюм. — И вы тут, — он ухмыльнулся. — Нельзя не прийти на свадьбу своего врага, — провозгласил Ацуши, и я улыбнулась. Ну какие они враги… Сколько раз уже спасали задницы друг друга? Ацуши так страдал, когда Акутагава стал вампиром несколько лет назад, ведь была вероятность, что его не спасти. По врагам так не страдают. Друзья, пусть и дружба необычная. — Я учту, — Рюноске кивнул, переводя взгляд по-прежнему сжигающих глаз на меня. От такого весьма не тонкого намёка я зарделась, но быстро справилась со смущением и резко обняла мужчину. Его перерасти я не сумела, потому уткнулась носом в грудь. Признаться, я хотела сделать это давно. От него пахло одеколоном и духами Хигучи. Он явно опешил, застыл, но вскоре осмелился погладить по волосам. — Не испорти мне причёску, — я взвизгнула и отскочила. Ацуши и Рюноске в голос рассмеялись. Смех Рюноске… С нежностью я оглядела их обоих, а затем взяла неизменно сухую ладонь Рюноске, накрыла своей и прошептала: «Я рада за тебя». Моя первая зависимость наконец-то обрела своё счастье.