Точка невозврата

***

цвета тёплого рассвета волосы. протянешь к ним руку — растворятся, потеряются в бесконечном небе в сплетении солнечных лучей. ее глаза — сияющая бирюза океанской глади, утонуть в них не составит труда— смотрят на тебя с весельем. и взгляд этот душу наизнанку выворачивает, и что-то под рёбрами отчаянно заставляет выть. улыбка от уха до уха, но глаза не задеты— хутао от этого вовсе не весело. в самом начале —холодная вьюга стала истоком их знакомства —хутао кажется, что янфей вся — это о беспечности и почти детской наивности, но временами столь непокорной, что даже взбунтовавшаяся непогода обходит ту стороной. одна прогулка по зимним садам ли юэ— вплетать цветки глазурной лилии в непослушные косы, лепить смешные и даже несколько нелепые фигурки прямо напротив комитета безопасности, держаться за руки и убегать, хохоча, от страшных миллелитов, и пусть мерзлый ветер врезается в горящие счастьем лица, и пусть разносит лепестки глазурных лилий по всему павильону— и хутао готова поклясться, что, окажись она прямо сейчас на драконьем хребте рядом с яньфей, не почувствовала бы холода вовсе, а красные щеки ее продолжили пылать. руки у яньфей самые тёплые. касаться их сперва будто невзначай, а после — переплетать пальцы в едином ритме так нежно, так чувственно и осторожно, будто от этого зависели их жизни. яньфей вся, казалось, соткана из пшеничного солнца и бликов звёздного неба — хутао хотелось сорвать эти самые звезды, чтобы у яньфей больше не осталось конкурентов. девушка лишь смеётся в ответ — о, архонты, видели бы вы ее улыбку —и говорит — говорит — говорит. тао после двух слов уже не слушает— оторваться от ее сияющих глаз сейчас кажется посмертным грехом, а она вовсе не из тех, кто любит грешить. — в общем, думаю, ты понимаешь, что это нарушает абсолютно все законы, — довольно ставит точку своим умозаключениям юристка. — ага, — не менее довольно соглашается хутао, не смея сводить с неё взгляд— быть настолько красивой, действительно, незаконно. они сближаются, они разделяют смех, они до ужаса легко начинают понимать друг-друга с полуслова. хутао считает себя самой счастливой владелицей похоронного бюро, ощущая шелковистыми волосами мягкость ее колен— и пальцев, нежно перебирающих и наматывающих на себя ее локоны —и засыпая под тихую мелодию такого родного голоса. подвох всегда приходит незаметно. она чувствует его незримое присутствие — холодное и жуткое, не дающее сомкнуть глаза до утра, оно будто поселилось у нее в подсознании, в полушариях мозга— и от этого в тоскливом раздражении ребра сводит безумно, вынуждая что-то в левой части груди сгорать в агонии, неловко отводить взгляд при виде лишь одной её улыбки. что это? неужели есть на свете болезнь, способная охватить ту, что на короткой ноге с красавицей-смертью? следом приходит осознание —уходит так же быстро, оставляя дверь и душу твою нараспашку, — накатывает ледяной водой из ведра, и глаза у хутао широкие-широкие. она упадёт от бессилия на колени совсем бесслышно, и беззаботная улыбка больше не коснётся ее лица. нет болезни, прогрессирующей сильнее, чем любовь. как жаль, что хутао понимает это только тогда, когда точка невозврата уже далеко позади. больное осознание недоказанности между ними заставляет сердце кровоточить. яньфей улыбается искренне, смотрит с той самой нежностью и озорством в глазах, сжимает руку в своей по-прежнему крепко, но не боясь отпустить. ничего в ее поведении не говорит о том, что она тоже заражена той неизвестной болезнью — и хутао может лишь подавлять внутренний крик наигранным счастьем дрожащих уголков губ, сжимая руку в ответ. она презирает себя за эти чувства. ей мерзко от собственных мыслей — хочется отодрать их от себя, как в детстве — корочку с разбитой коленки. хочется, чтобы кто-то нежно-нежно подул на незатянувшуюся ранку и отчитал— прямо как это делал когда-то чжунли— за неосторожность, обещая всегда быть рядом и такого больше не допускать. коленки она и вправду больше не разбивала— и сердце до этого момента тоже. хутао молит, чтобы оно наконец остановилось, чтобы перестало мучать и без того больную душу — но вместо этого слышит его стук ещё сильней, словно сердце ее бросает ей вызов в этой заранее проигрышной игре. к сожалению, никакие лекарства из детства не в силах ей помочь — она обвязывает вокруг него бинты из хладнокровия и напускного равнодушия, надевает свою самую красивую улыбку и идёт. идет, не отводя неловкий взгляд в сторону, но и больше никогда не смотрит ей в глаза — в те жемчужины неповторимой синевы, которые она полюбила до боли в лопатках; она больше не берет ее за руку и игнорирует ту, что мягко ложится ей на плечо во время их общих прогулок; она больше не пытается утонуть в тёплых объятиях холодными вечерами в тех нелепых парных свитерах, что сшила прошлой осенью— надпись « друзья навек» режет без ножа, удар по лёгким. но она все ещё любит этот свитер — хоть и хотела пустить его на дрова, —любит эти прикосновения, которых пытается избежать, но плечо так и льнет к теплу ее руки. но она все ещё, черт возьми, безвозвратно и безответно в нее влюблена. «любить тебя это танцевать на битом стекле — до одури красиво и безжалостно. это вновь и вновь кусать губы в кровь, пробуждая старые раны. задыхаться от бабочек в животе, а после выплевывать их от удушья обещанными надеждой и будущим — вот что значит любить тебя. заранее проигрышная игра, где на кону —все, что тебе дорого, то, что ты так долго пыталась в себе собрать, каждый миллиметр твоей поношенной души. ты действительно думаешь, что я способна разлюбить тебя? я готова плясать на горящих углях вечность, искусать губы до самой плоти; мне не нужен воздух —я буду дышать твоей фальшивой улыбкой, вдыхать каждое твоё «люблю», игнорируя предшествующее, такое лишнее «не». я продам душу самому дьяволу, только продолжай делать вид, что тебе действительно интересны мои шутки и то, сколько чашек кофе я выпью этой ночью. даже в другом городе я все ещё думаю о тебе. я так ненавижу твою нелюбовь, но кроме себя самой мне некого винить, и от этого, черт побери, становится лишь паршивей. а когда-то ведь я даже думала, что у нас ещё может что-то быть, что любовь, где счастливы обе, существует не только в дешёвых романах семидесятых, представляешь? даже звучит смешно, не так ли. «нас» нет и с самого начала не было — только твое пропитанное ядом равнодушие и моё отчаянное желание кого-то любить.»