Не волнуйся, Хантер

Не волнуйся, Хантер. Переживая одни и те же события по кругу, Хантер не волнуется. Много, что тревожило его в последние дни, но все переживания смазались, когда лицо залепила густая жижа с ошметками кожи и кое-где - с острыми брызгами раздробленных костей. Все это стекает по нему вместе с тревогами. Дурные мысли разлетаются в стороны, когда Хантер откашливается. По щеке щекотно скользит седая прядь. Дикая магия не дикая магия? День Единства никого не объединит? Золотой Cтраж не уникален? Раньше Хантеру казалось, что в нем безнадежно испортились какие-то механизмы, тональность его существования и понимания мира искажена, больше не кажется. У него все в порядке. Наслаждаясь моментом целостности, Хантер не двигался, пока его не потащили силой. Он все еще хорошо выполняет четкие приказы, единственное, что он умеет. Под ладонью дверная ручка, твердая, как выданный Стражу посох. Хантер снова принимает его из рук Императора и старый мир исчезает. Он под потоками ледяной воды, она затекает в рот и на языке оседает торфяная горечь. Хантер обхватывает себя. Не от холода, но из желания задержать объятья Белоса на теле. Сам Белос, его дыхание, его кожа источали горький сырой аромат, будто переломанные свежие ветки. Когда их губы соприкасались, этот запах зазубринами вцеплялся в Хантера, наполняя его пониманием, что происходящее таково, каким и обязано быть. Послушание не требовало усилий, подчиняться ласке и власти так же просто, как тонуть. Тонет сердце на дне его историй, тяжелое как камень Гальдера. Поцелуи стекают с губ на подбородок и шею. Объятья тают на плечах. Вес ободряющих ладоней остывает на спине. Забота окутывает Хантера целиком. Раньше она находилась внутри дяди Белоса, а теперь выплеснулась наружу. На Хантера. Покрыла целиком, когда волшебный ребенок фамильярно коснулся дяди Белоса и что-то… что-то случилось потом. Хантер закрыл глаза и не видел. Только ощутил. Спокойный голос дяди капает с волос. Хантер испытывает удовольствие и не смеет утереть лицо. Лишь удерживает ладонью отзвуки родного тепла на коже. Это его последняя ласка. Сейчас он поднимется на ноги и побежит, куда все бегут. Еще одну секунду. Еще одну секунду проведет с дядей. Между пальцев липнет, на ресницах тоже. Слезы и кровь размывают одинокие дорожки. Губы моментально стягивает корочкой, но Хантер не смеет облизнуться, это уж слишком. На дядю реагирует каждая царапина на лице. Теперь Хантер и Белос будут вместе и никогда не расстанутся. Очень просто и хорошо. Не надо ничего доказывать, никуда бежать, достаточно не шевелиться и остаться тут с дядей навсегда. Но Хантера тормошат, зовут по имени, тянут, тащат. И это ему не нравится. Еще немножко… У них больше не будет времени. У него и у дяди Белоса. Хантер приходит в себя в мире людей. Голова четкая и ясная. Мысли упорядочены, страха нет. Дождь усиливает запах тины. Одежда прикипела к коже, когда человеческая мама велит кидать «этот ужас» в пакет, Хантер не сразу справляется. Вечером все часто сидят в гостиной и делятся воспоминаниями о доме и родителях. Гас упивается забавными случаями, голос Уиллоу дрожит от нежности, даже Эмити – равноценный участник беседы. Каждому позволено рассказать о том, как вкусно готовит папа, как мама читает на ночь. Рассказывать о семьях не в прошедшем времени. Питать надежды еще раз ощутить на руках варежки из отвращенной массы. Мечтать обнять выживших братьев. Но не Хантеру. Хантеру не о чем мечтать. И рассказывать нежелательно. Осознание снизошло на него осуждающей тишиной. Никто не сказал – Хантер, твой дядя Белос учил тебя читать, это очень здорово. Хантер осекся. Никто не сказал – Хантер, Император поощрил твое становление Стражем в столь юном возрасте, потрясающе. Ни одобрения ни понимания. Только напряженные взгляды. Поджатые губы. Резкая смена темы разговора. Хантер перестал пытаться. Он был чужаком в своем мире, что говорить о мире, где все они чужаки? Уиллоу сажает цветы из семян со дна кармана. Эмити баюкает пустой контейнер, спит с ним. Гас начищает ботинки, все понимают, чей это подарок. Хантер задумчиво изучает запястье. Вены перестали перетекать огнем и болью, но кожа еще чувствительна. У Хантера осталось крылатое клеймо, оставленное дядей, данное дядей имя и покой. Наконец-то. Остались ускользающие касания, стекающие в слив человеческой ванны под струями воды, от которых валил пар. Они делали кожу красной и пылающей, но это все равно не ощущалось так волнительно, как скольжение одежды прочь, чтоб не вставала между Императором и его верным Стражем. Хантер отказывается от плюшевого зверя, от ночника, он в порядке. О том, о чем нет толку говорить, можно и не говорить. Дядя внутри головы. Теперь все время – их, зря Хантер переживал. Хантер не волнуется. Дядя рядом.