Разговоры богов

Д и о н и с. Ты слишком мало пьешь, брат мой. И сегодня, и прошлой луной, и следующей будет то же самое. Это отчасти обидно, неужели моё вино тебе не по вкусу? А п о л л о н. Не принимай на свой счет, Вакх. Твоё вино ценится и почитается, как лучшее, везде, докуда доходит свет Гелиоса и Селены. Там же, куда даже их всевидящие очи не способны дотянуться, вино твоё и вовсе обожествляется, подобно амброзии с отцовских пиров. Я просто… Г е р м е с. У тебя всё хорошо? Музы в последнее время мрачны и тоскливы, они не веселят больше богов и смертных звонким смехом, хрусталем ладных песен и весёлыми танцами. Только вздыхают, бедные, и утирают слезы украдкой, печально глядя тебе вслед. А на вопросы об их тоске начинают спешно, но убедительно заверять, что сами они в порядке, они радостны и счастливы — но их сердца болят о тебе, Феб, об очередном твоем горе. Д и о н и с. Однако, ты не выглядишь сраженным горем. Да, ты не весел и не светишь радостной красой своей солнечной улыбки — признаться, я не могу припомнить, когда в последний раз видел эту улыбку — но ты и не убиваешься в печали, пряча залитые кровью и горем глаза за траурными одеяниями. Нет, ты спокоен и степенен, как и подобает тебе, и нет ни единого чувственного порыва, ни единого волнения в белом покое твоего красивого лица. Г е р м е с. Однако, это не безмятежность, свойственная богам, лишенным всякой нужды и печали. Это будто… Равнодушие? Ты будто равнодушен ко всему. Д и о н и с. И поэтому остался холоден к моему вину, именно! И даже не оценил диких и жгучих танцев тех восточных дев, которых мои менады привели морским путём из дальних земель, где ты, к сожалению, так редко бываешь. Даже если они не вызвали в тебе влечения своими смуглыми изгибами и звонким пением золота на тонких запястьях и щиколотках — ты всё же не сатир и не отец, чтобы бросаться голодным зверем на всех встречных дев, хотя ни одна бы не отказалась разделить с тобой ложе — ты мог бы хотя бы увлечься видом их жгучей восточной красы, необузданной страсти их движений и их экзальтического вдохновения, ниспосланного лично Терпсихорой. Тебя самого же это вдохновляет! Или нет? А п о л л о н. Это… слишком сложно всё. Ради Геи праматери, неужели вам интересно было бы это всё слушать, когда прямо перед нами, в рыжем пламени костров и серебристом сиянии Селены, менады и нимфы веселятся и поют так беззаботно-заразительно, пытаясь завлечь и вас к себе? Г е р м е с. Тебя они тоже были бы рады завлечь в свои цепкие объятия. Однако, это не то, что принесло бы радость тебе. А без тебя идти к ним я отказываюсь, кто же защитит мою беззащитную честь в клубке этих страстных мегер? А п о л л о н. Реи ради, хватит строить из себя чистого и невинного, как новорождённый ягнёнок. Ты младенцем ещё был, а уже вдоволь продемонстрировал мне свою чистоту и невинность, воришка малолетний. Ещё бокал неразбавленного вина, и ты бы отдался им всем разом. Д и о н и с. И я тебе чем не защита твоей чести? А п о л л о н. Вы бы вместе и отдались. Сначала друг другу на великую радость созерцающих это дев, а потом им. Г е р м е с. Я не знаю, как так можно солгать, чтобы правда из твоих уст обратилась в ложь. Это, вероятно, вино плохо на меня влияет. Д и о н и с. Эй, братец, это уже оскорбление чести и достоинства моего вина и моего имени. Г е р м е с. Ты честь вина поставил выше чести своего имени? Д и о н и с. У вина честь пока хотя бы осталась. Г е р м е с. Спорное утверждение, однако лишь отчасти: ты прав в том, что твоя честь мертва — ты отдаешься всем без разбора, и девам, и отрокам, и супругам, иной раз обоим разом, и дамам в летах, уже больным и увядающим, и старикам, седым и обрюзгшим, мерзким даже на взгляд… О Зевс, вино подступает к горлу от одной мысли! И — ужас! — тебе же самому не мерзко творить то, отчего бы скривилась самая опытная гетера, отдававшаяся и отдававшаяся с младых лет всем без разбора. Ты этим даже хвастаешь! Д и о н и с. Это никак не должно тебя волновать, если я получаю от этого удовольствие и не зову тебя к себе. Хотя, если тебе так интересно, я всегда доступен. Г е р м е с. Всегда и всем, кто только возжелает, я знаю, мой дорогой братец. Д и о н и с. Брось, ты любишь меня и мой свободный нрав. Однако, мы говорили совсем не о том изначально. Феб, златое солнце наше, омраченное чём-то неясным, что причинило тебе боль на этот раз? Г е р м е с. В добром здравии ли Лето? А п о л л о н. Да, у неё всё хорошо, правда, я не видел её с прошлой полной луны. Г е р м е с. А Артемида? А п о л л о н. Дорогая Теми носится по вечнозеленым лесам и оливковым рощам за ланями да вепрями, а после кормит их мясом забытые Деметрой деревни и своих драгоценных жриц. Она оправилась после того чудовищного случая с Актеоном — Стиксом клянусь, я бы пустил в него сотню стрел, не отдавая его Танатосу до самой последней, если бы он не был наказан за своё порочное любопытство самой Теми. Д и о н и с. Менады шептались, услышав от жриц Артемиды, что она превратила его в оленя, не зная о своре его охотничьих собак так близко. Г е р м е с. Это ясно, как Гелиоса свет — Артемида не могла и подумать, что Актеон посмел не только самозванно зайти в её священную рощу и подглядывать за тем, как она и её девы омывают свои тела, но и привести свору этих дрянных шавок, чтобы устроить охоту на её ланей, которых не смеет трогать никто, кроме самой Артемиды и её жриц. А п о л л о н. Он уже поплатился за это. Прошу, я терпеть не могу этот случай и слушать о нём — тоже. Мне с головой хватило того, какой отрешенной и замкнутой была Теми после этого — да, Актеон ей не угроза, она сильнее его во сто крат, однако то, как он поедал её тело и тела её жриц, совсем девочек, взглядом, хмельным и масляным от порочных желаний, неприятно её задело. К тому же, я так ненавижу, когда кто-то смеет даже мечтать о том, чтобы посягнуть на невинность моей сестры — она же сама того не хочет, значит, они мечтают о насилии над ней, за что должны быть наказаны. О Гея праматерь, мне даже думать об этом не хочется! Г е р м е с. Однако, это происшествие — не причина твоей печали. Что же тогда? Что случилось? А п о л л о н. Ничего, если говорить откровенно, в моей жизни особенного и не случалось. Всё по прежнему. Д и о н и с. Работа? Мне иной раз и представить страшно, сколько вы двое работаете. Такими грудами дел и обязанностей на плечах Эринии в Тартаре грешных смертных пытают. А п о л л о н. А куда от работы деться? Я много веков назад привык к ней. Иной раз работа даже совсем без отдыха в радость — усталость душит и сдавливает всё тело с каждым днём без еды и сна, однако это приятно тем, что прогоняет лишние мысли и начисто отбивает у Морфея возможность утопить меня в мире грез, ведь Гипнос не усыпляет меня своим треклятым маком. Г е р м е с. Ты, пожалуй, работаешь даже слишком много. Да, я сам работать рад и работу люблю разную, я известен своим трудолюбием, но даже я знаю, когда настаёт время отдать себя Гипносу. Работа без отдыха тебя совсем измучает, Феб, это неправильно. Д и о н и с. Может, тебе бы стоило спросить помощи у Асклепия… А п о л л о н. Не смей продолжать, я не стану беспокоить сына, он и без того занят не меньше меня. Д и о н и с. Но я серьёзно — да, я могу быть серьезным, Аида ради! — он целитель и целитель с рождения, ты знаешь это сам, в нём течёт твоя кровь и у него твой дар исцелять. К тому же, Асклепий лечит не только плоть, но и душу. Он не раз помогал и мне, и моим менадам и сатирам, и многим прочим бессмертным и смертным. Г е р м е с. Он прав. Тебе стоит просить его помощи. Асклепий никогда не отказывает — и тебе, его родному отцу, не откажет уж точно. А п о л л о н. Замолчите оба, я не стану беспокоить сына ворохом своих проблем, даже не просите! К тому же, я сам целитель не хуже него. Я способен справиться с этим без посторонней помощи. Г е р м е с. Что-то не похоже. Однако, ты всё же признал, что у тебя какие-то проблемы. Д и о н и с. Мы не желаем тебе боли и зла, Феб, сокровище ты наше златое, мы лишь хотим помочь. Что у тебя случилось в этот раз? А п о л л о н. Всего святого ради, ничего у меня не случилось. Не смотрите на меня такими недоверчивыми взглядами — у меня действительно ничего не случилось. Я просто… Устал. И работа тут совсем не причём. Г е р м е с. В чем же дело? А п о л л о н. Просто… Ох, ну и что с вами делать, на кой ряд вам это всё слушать? Я слишком трезв, Дио, позволь налить вина… Благодарю… Я просто хочу покоя. Хочу, чтобы у моей семьи и моих друзей всё было хорошо, хочу, чтобы меня любили — именно любили, а не почитали, не хотели, не боялись едва не до смерти. Однако, меня не любят те, кого доводится полюбить мне, и я чувствую боль. А если меня и любят в ответ, то вскорости умирают страшной смертью, и я от боли задыхаюсь. Я хочу любви, я в ней нуждаюсь, я ни солнечного света, ни счастья в мире не вижу без неё. Я маюсь, ничего не творю, ничего не чувствую — я просто увядаю. А любовь всегда ускользает из моих рук, как белый песок берегов сухого жаркого Египта. Я цепляюсь за мимолетную тень надежды, пытаюсь оставить себе хоть крохи, но тщетно. В итоге меня снова и снова раздирает изнутри одна и та же невыносимая боль. Казалось бы, пора уже привыкнуть — к невзаимности, к равнодушию и ужасу перед моей божественностью, к пренебрежению, к очередному погребению своих возлюбленных вместе со всеми грезами о счастье — но я не уверен, что к этому привыкнуть возможно. Боль всегда одна и та же, невыносимая, необъятная, разрывающая изнутри, она неумолима и жестока, но я всё никак не привыкну и, более того, я никогда к ней не готов, и сражён в итоге каждый раз как в первый. Я… Я устал, я правда ужасно устал от этого. Мне иногда кажется, что это проклятие, но это лишь домыслы, ведь я не проклят — я бы знал, если бы это было так. И Афродита тоже руками разводит — ни она, ни её сыновья здесь не причём. На всё воля мойр, а воле мойр судей нет, как бы ни была тяжела ноша их решений. Г е р м е с. Мойры слишком жестоки к тебе. Впрочем, они беспристрастны. В чем же тогда дело? Не могут же они тебя ненавидеть. А п о л л о н. Иной раз это именно так и ощущается. Д и о н и с. Я всё ещё остаюсь при мнении, что тебе требуется помощь Асклепия. В одном он всё же сильнее тебя: ты полагаешься только на свои силы и талант в медицине, он же чаще использует травяные настои и зелья, которым нет равных на всем пространстве, обозримом с выси пути Селены — Селена подтвердит это, когда передаст эстафету Эос и Гелиосу. Асклепий не способен дать тебе зелье, которое излечит потребность любить, однако смягчить твою боль ему по силам. Г е р м е с. И я возлагаю на него надежду, что хоть он сможет убедить тебя не взваливать на себя столько работы. Одно страдание другим глушить не следует. А п о л л о н. А что ж мне будет, я умру что ли от усталости? Г е р м е с. Не смешно, Феб. Подумай о наших словах. Иначе — Селена видит, я не лукавлю — мне будет вовсе не сложно самому рассказать обо всём Асклепию… Д и о н и с. Во всех красках! Я помогу. Возможно, музы не откажут разыграть трагедию… Г е р м е с. …а заодно и Лето с Артемидой. Ты же не хочешь волновать мать и сестру? А п о л л о н. Ты лис, Гермес, и глаза у тебя совсем лисьи, их взгляд едва не обжигает хитрой искрой несмотря на их красоту. Д и о н и с. Обещай подумать об этом, солнце ты наше. А п о л л о н. Тартар с вами, обещаю.