Сказка о воеводском сыне Фёдоре Басманове, грозном царе Иване Васильевиче, царском палаче Малюте Скуратове и злой царице Марии Темрюковне

В стародавние времена правил на святой Руси грозный царь Иван Васильевич. И служил ему промеж прочих воевод хоробрых боярин Алексей Басманов, и была у воеводы Басманова молодая жена Катерина, лицом красива да волосом черна, потому как бабка её из татар была. Крепко любил воевода молодую жену, да всё Господь им детей не посылал. Как-то раз зимою снежною, днём морозным да ясным, сидела Катерина Басманова в светлице своей, жарко натопленной, у окошечка слюдяного, да на пяльцах нитками синими летние цветы васильки вышивала, а были те пяльца из дерева заморского чёрного сработаны, у коробейника проезжего воевода Басманов за деньги немалые их для любимой жены купил. И случилось Катерине уколоть иголкою палец, и упала капля крови алой на белое полотно, и расплылась диковинным цветком. Промокнула Катерина палец чистой тряпицею, взглянула в окно, на сугробы снежные, что будто сахар под солнышком зимним блестели, вздохнула да промолвила: — Вот бы родилось у меня дитя с лицом белым, как снег, со щеками румяными, как кровь, да с волосами чёрными, как заморское чёрное дерево! А глаза бы чтоб были у дитяти синие, как васильки, что летом цветут… И случилось Катерине вскоре милостию Божией понести, и родила она в положенный срок сына. И было у дитяти лицо бело, как снег, а щёки румяны, как кровь, а волосы черны, как заморское чёрное дерево, а глаза синие, как васильки, что летом цветут. А посколько родился младенец в день святого Феодора, то нарекли его Фёдором. Минули дни да месяцы, да лета вслед за ними прошли. Умерла Катерина, не дождавшись отрочества сына единственного, оплакал Алексей Басманов любимую жену да так по ней скорбел, что сызнова жениться и не стал. Рос Фёдор не по дням, а по часам, учил его отец верхом ездить, мечом владеть да из лука стрелять; и стал Фёдор краше всех, не токмо девки, а и парни на него заглядывались. Пришёл срок, и отвёз отец Фёдора ко двору грозного царя Ивана Васильевича, службу у него служить. Учредил царь по совету Алексея Басманова опричнину, набрал в неё молодцев хоробрых да верных, кольцом железным себя опоясал — и Фёдор, сын Алексеев, первым опричную клятву принёс. А как присмотрелся грозный царь к Фёдору Басманову, так и залюбовался лицом его пригожим, и взыграло в нём ретивое. И заприметил это Алексей, и понял, что чрез сына превыше всех близ трона царского возвыситься может, и сказал царю: — Мой Федька, царь-батюшка, тебе любую службу сослужит, какую только ни пожелаешь. — Что ж, — ответствовал Иван Васильевич, — коли так, то пусть придёт он нынче вечером в мои покои да оденется понаряднее. И исполнил Фёдор Басманов волю отцову да царёву, и опрокинул его царь в опочивальне своей на постель широкую, мехами драгоценными устланную, и ласками жаркими одарил, и подарками богатыми. И стал Фёдор Басманов не токмо опричником, но и царёвым полюбовником. А отец его чрез это пуще того к трону царскому приблизился. А была у грозного царя Ивана Васильевича жена, именем Мария Темрюковна, племени нерусского, норову злого да коварного, и хоть и веру православную она приняла, в брак с царём святой Руси вступаючи, а всё же ворожбою тёмною промышляла да с нечистым зналась. Многие ближники царёвы подозрение в том имели, да не было у них ни истца, ни изветчика, ни единого против царицы Марии доказательства, а без доказательств верных да непреложных нипочём бы грозный царь навету на жену свою не поверил, суров и гневлив он был, а и справедливости не чурался. Случилось ему уже схоронить да оплакать прежде времени первую супругу свою, любимую царицу Анастасию — что, не в пример царице Марии, тиха, кротка да к народу православному добра была, да гнев супруга своего нередко смиряла. Но извели её бояре коварные ядом, и думал царь, горько оплакивая её, не жениться более вовсе, да год спустя встретил кабардинскую княжну, Марию Темрюковну. И поднесла ему Мария чашу зелена вина, а в вино то подлила незаметно зелья приворотного, и испил его царь, и воспылал к ней страстию, и взял её в жёны. И хоть год спустя и минула та страсть — потому как недолго она длится, ежели только зельем приворотным вызвана, а и царь Иван всю жизнь пылок да горяч был, многие взор его привлекали, а одна лишь царица Анастасия на долгие годы в сердце задержалась, — а всё же по сей день верил Иван Васильевич царице Марии, и не мог никто доказать, что ведьма она злая и недостойна государыней святой Руси да супругою царя православного быть. Прознала царица Мария, что воспылал царь страстию к Фёдору Басманову, на ложе его ласкает да подарками столь богатыми одаривает, какими её, жену свою венчанную, вовек не одаривал, хоть и опоила она его при первой встрече зельем любовным. И возненавидела царица Фёдора Басманова люто, и стала думать, как его извести. И нашептала она Ивану Васильевичу, что Фёдор — не слуга его верный, а изменник коварный, с теми боярами в сговоре, что некогда царицу Анастасию отравили, а после в земли заморские сбежали. И поднесла вновь царю из рук своих чашу зелена вина, а в чашу ту влила зелье, что разум одурманивает да веру к тому, кто чашу поднёс, вызывает. Коли могла бы царица, так вновь опоила бы царя зельем любовным, — а только зелье любовное лишь единожды действует, и как проходит вызванная им страсть, так вторично её не пробудить. Потому и осталось царице Марии, бессильной ныне страсть в сердце супруга вызвать, лишь тем зельем его опаивать, что веру речам её пробуждает. Опечалился царь Иван, навет на Фёдора услыхавши, но сотворило дело своё колдовское зелье — и поверил он своей царице. Поверил словам её о фёдоровой измене. И призвал он к себе ближника своего вернейшего, палача главного, рыжего Григория Скуратова-Бельского, коего чаще Малютою называли. И велел царь Малюте Фёдора в лес дремучий завести, к дереву там привязать да зверям лютым на съедение оставить. Изумился Малюта: знал он, что не изменник Фёдор вовсе, да думал, что любит его царь, так с чего вдруг повеление такое? Понял он, что происки это ведьмы злой, царицы Марии; но царю про царицу худого не скажешь, ежели доказательств верных нет. А и палача царского дело — царский приказ беспрекословно выполнять. Поклонился Малюта царю, поцеловал ему руку да заверил, что всё исполнит. Позвал Малюта Фёдора вроде как на охоту, и пошёл Басманов с ним в лес. Завёл его Малюта в чащу дремучую, да и говорит: — Велел мне царь Иван Васильевич к дереву тебя привязать да зверям на съедение оставить. Знаю я, что нет на тебе вины, да оговорила тебя ведьма злая, царица Мария, поверил государь её навету, а у меня супротив неё ничего нет. Должен я приказ царский исполнить. Не хотелось Фёдору умирать — совсем мало ещё прожил он на свете белом, да добро бы пасть в битве честной, на поле брани, супротив ворогов государевых сражаючись, но чтоб по навету ведьмы коварной?! Бросился он перед Малютой в лесную траву-мураву на колени, к сапогам его лбом прижался, очами васильково-синими снизу вверх посмотрел. — Не губи ты меня, Григорий Лукьяныч, всем сердцем тебя молю! Что хочешь для тебя сделаю, прикажи только! Буду тебе псом верным, как прежде государю Ивану Васильевичу был, а ведь и знаешь ты, что неповинен в измене я, что никогда бы государя не предал! Сроду немилосерден да безжалостен был рыжий Малюта Скуратов, никому, кроме семьи родной, жены да дочек любимых, его сердца тронуть не удавалось; поговаривал даже люд православный по Руси святой, что сердце у него не то каменное, не то, будто у чуда-юда какого, шерстью обросшее. А только глянул Малюта на Фёдора Басманова, на лицо его пригожее, белое да румяное, кудрями смоляными обрамлённое, по плечам рассыпавшимися, — и дрогнуло у палача царского сердце. Призадумался он, погладил рыжую свою бороду — а Фёдор видит, что достигли слова его сердца малютина, и далее речь ведёт: — В летнике для тебя спляшу, как прежде для царя плясал… на ложе ублажу, как ни одна девка срамная не ублажит… О девках-то срамных Малюта сроду не думал, лишь на жену свою, на Матрёнушку, прежде глядел. А ныне глянул и на Фёдора, и вспомнил, как тот на пирах царских в летнике девичьем плясал, — а и в кафтане красив, а в летнике мало не краше был… А Фёдор подумал: уж не измена ли государю, что Малюте он себя предлагает? Но — отказался ведь от него государь, отдал на казнь лютую. Видно, впрямь затуманила ему разум злая царица Мария, — а видно, и не любил он никогда Фёдора любовью истинною, потому как истинной-то любви колдовство поганое ведьмовское не страшно. А Малюта-то и государя моложе, и вполне собою пригож, прежде-то не шибко Фёдор на палача царского глядел, а ныне глянул — и любо… И говорит Малюта Фёдору: — Ладно уж, сжалюсь я над тобою. Никого прежде не жалел, одного тебя жалко. Знаю я избушку одну в чаще лесной, никто, кроме меня одного, о ней не ведает да туда не ходит. Схороню тебя там да наведываться к тебе буду. И летник принесу, нарядишься да спляшешь для меня, да ублажишь, как обещал. А только от избушки той далеко не отходи, не ровен час, заприметит тебя кто да царю донесёт. Мне-то из-за тебя голову сложить тоже неохота, а и о жене и дочерях думать я должен. Обрадовался Фёдор, не знал уже, руки али сапоги Малюте целовать, а тот и говорит: — Я, чай, не государь, в ногах можешь не валяться. Кто у меня в ногах валяется, того всё едино не милую, а тебя милую, да за иное. Поднял он Фёдора на ноги да прямо в уста поцеловал. И на сердце у Фёдора радостно стало. И повёл его Малюта в тайную избушку лесную. Пришли они в ту избушку, опрокинул Малюта Фёдора, недолго думая, на ложе простое, да и взял всё, что ему причиталось да чего хотелось, и ублажил его Басманов, как обещал, ласками жаркими со старанием да с охотою одарил, а и самому ему оттого любо стало. Оставил его Малюта там, показал, где припасы в избушке имеются, да велел его ждать. Долго ли, коротко ли Фёдор ждал, смотрит — неприбрано в избушке-то, видно, что подолгу она без хозяина простаивает. И прибраться бы, по всем углам подмести, печь протопить, как у добрых людей заведено, — а только справится ли он, сын воеводский, сражаться лишь обученный да простыми воинами командовать, да царю прислуживать, да за стольниками на пирах его надзирать? Сел Фёдор на завалинку, призадумался. И вдруг видит: катятся к нему по траве-мураве чуда-юда лесные числом семь, круглые да мохнатые, да с глазками, ручками и ножками, что под себя, по траве перекатываясь, подбирают, будто ежи какие. Изумился Басманов: — Это что ж, — молвит, — вы за чуда-юда такие? А чуда-юда смеются, вокруг него катаются, подпрыгивают на траве колобками мохнатыми. Да и отвечают: — Лешачата мы, добрый молодец, здешнего лесу хозяина детки. А по тебе-то и не понять, то ли ты добрый молодец, то ли красна девица! И — вновь хохотать да подпрыгивать. Обидеться впору Фёдору, да нельзя на детей лешего обижаться — коли осерчает он, так худо будет. А лешачата и говорят: — Видим мы, что в избе ты убраться не умеешь, так коли хочешь — поможем. А ты нам за это спляши так, чтоб любо было, мы пляски дюже любим. Плясать-то Фёдор умел — всем на зависть умел, как не уметь! И сплясал, а лешачата засмеялись снова, запрыгали, а после по избушке раскатились да вмиг сделали всё, что надобно было. И сказали: — Любо тацуешь, молодец, завтра снова к тебе придём. И — в лес укатились. Заулыбался Фёдор. С лешачатами-то и Малюту ждать будет веселее. А и по хозяйству они помощники изрядные. Наведался вскоре Малюта к Фёдору, как уговорились, — да видно, что сам истомился, исскучался, Басманова не меньше. Принёс летник по фёдоровой мерке, тёмно-лазоревый, от коего глаза его ещё синее делались, да велел в летнике том сплясать. Сплясал Фёдор, а после в летнике да безо всякого исподнего к Малюте на колени и забрался, и оседлал его, и юбки задрал, и взял его вновь Скуратов к удовольствию обоюдному. Провёл с ним ночь в избушке, а после, перед тем, как уехать, поцеловал крепко да и сказал: — Подумаю я, Федька, как злую ведьму, царицу Марию, в измене уличить. За тебя радею, а и не токмо — негоже государю Руси Святой на злой ведьме женатым быть, да чтоб народ православный царицею её звал. А ты жди — как только сумею, так вновь приеду. И остался Фёдор в избушке — с лешачатами дружбу водить да Малюту Скуратова в гости ждать. А была у Малюты Скуратова сродственница дальняя, Марфа Собакина, дочь Васильева, — годами молода, лицом пригожа, умом смышлёна. Сказывали даже иные, что царицу Анастасию покойную она собою напоминает. Приставил Малюта Марфу к Марии Темрюковне в девушки сенные да велел ей кроткою и почтительною с царицею быть, ничем её не прогневать, в доверие к ней войти — а тем временем проследить тайно, не занимается ли Мария Темрюковна колдовством окаянным. И сделала всё Марфа, как Малюта ей наказал, и впрямь разузнала, что оборачивается Мария Темрюковна по ночам вороною чёрною, да вылетает из окна терема своего царицына, да летает на шабаши ведьмовские поганые. А ещё узнала Марфа, где в тереме Мария Темрюковна зелья бесовские прячет, да и донесла об этом, как уговорено меж ними было, дядюшке своему, Малюте Скуратову. Сказал тогда Малюта Марфе: — Спасибо тебе, Марфушка. Знай: за помощь твою в деле великом царицею тебя сделаю. Вовсе не чаяла счастья такого Марфа, даже рот открыла от изумления да дар речи на время утратила. А Малюта отправился прямиком к грозному царю Ивану Васильевичу, поклонился ему в пол да и говорит: — Ведаю я, великий государь, что царица твоя, Мария Темрюковна, колдовством поганым балуется. И видок у меня есть, а уж прости, государь, на всё твоя воля, только всё ж негоже злой ведьме царицею русскою быть. Хочешь — казни меня, хочешь — милуй, а только и любой тебе это же скажет. Нахмурился Иван Васильевич. Негоже царю на царицу доносы слушать — однако же верил он Малюте Скуратову, ближнику своему вернейшему. Погладил царь бороду да и говорит: — Веди своего видока пред мои очи, Григорий Лукьяныч. Сам его выслушаю. Привёл Малюта сродственницу свою, Марфу Собакину, а царь ей и говорит: — Не бойся, девица, говори всё, что ведаешь. Выслушаю да рассужу по справедливости, на то я и царь православный. Осмелилась Марфа царю в лицо глянуть — да и перестала робеть, да всё ему и поведала. И разгневался Иван Васильевич на царицу свою, Марию Темрюковну, и велел опричникам терем её обыскать, и разыскали опричники, псы государевы верные, в тех местах потайных, о коих Марфа Собакина сказывала, зелья поганые ведьмовские. Понял тогда царь, что все эти годы дурманила ему разум царица Мария, и Фёдора Басманова она неправедно оклеветала, и велел он отвести злую ведьму в подвалы дворцовые, да надеть на неё раскалённые туфли железные, да заставить плясать в тех туфлях, покуда не помрёт. А когда исполнили сие, говорит царь Малюте Скуратову: — Не ведаю я теперь, Григорий Лукьяныч, как и грех свой отмолить. Федьку-то Басманова, выходит, без вины ты по моему приказу казнил. Поклонился снова Малюта царю да и отвечает: — Уж прости, великий государь, единый то лишь раз был, когда я тебе ослушался! Ведал я, что невиновен Федька Басманов, были у меня подозрения, что безвинно оговорила его злая ведьма Мария Темрюковна, да не было супротив неё доказательств, а без доказательств не смел я пред твои царские очи с доносом на царицу явиться. И, ведая милость твою, сохранил я покамест жизнь Федьке, да спрятал его в месте потаённом, да приглядываю за ним самолично. А что уж теперь с ним да и со мною делать — то твоя государева воля. Промолвил эти слова Малюта — а сам впервые в жизни забоялся. Не иначе, простит сейчас царь Фёдора, ведь и прощать его, по всему выходит, не за что; а ну как, вернув ко двору, вновь своим полюбовником сделает? А Малюта-то к Фёдору уж и привязаться успел, и полюбил, и царю обратно отдавать не желает. Но коли царь повелит — как не отдать, как ему, псу верному, приказа государева ослушаться? А царь засмеялся да и говорит: — Доброе дело ты сделал, Григорий Лукьяныч, Федьке жизнь сохранив! Не дал мне новый грех на душу взять, неповинного жизни лишить. Пусть знает Федька, что не держу я на него никакого зла и готов вновь своим опричником сделать. Да только — пока не было его подле меня, охладело к нему сердце моё, так куда бы мне его теперь пристроить? Скучно подле себя видеть, а и не повинен он передо мною ни в чём, и так я ему уже обиду великую нанёс. А Малюта царю и отвечает: — О том не печалься, великий государь. Коли не люб тебе более Федька, так отдал бы ты мне его в подручные; и я буду рад, и он счастлив. — Добро, — царь говорит, — будь по-твоему, Григорий Лукьяныч. Забирай себе Федьку — а ещё присоветуй мне, как сродственницу твою наградить, что коварство царицы моей бывшей раскрыла. — А это уж, государь, — Малюта молвит, — сам решай. Ты к Марфутке-то приглядись повнимательнее, сразу и ясно тебе будет, чем её наградить. И глянул царь вновь на Марфу Собакину, дочь Васильеву, и тоже ему, как и иным, черты покойной царицы Анастасии в лице её померещились. И сказал Иван Васильевич Марфе: — Быть тебе новой царицей. И возрадовалась Марфа, и велел царь готовить венчание пышное, а Малюта, на коня вороного вскочив, в лес поскакал, Фёдора Басманова в уста расцеловал да поведал ему всё как было. И сделалась меж ними тоже радость великая, потому как и Фёдор полюбить уж успел Малюту. И взял тот его в подручные, и забрал к себе жить — будто татарин какой, что вторую жену берёт. А к лешачатам мохнатым, с коими сдружился, Фёдор после в гости наведывался. Потому как хоть и нечисть они лесная, а тоже у них сердца добрые оказались да норов весёлый. А воевода Алексей Басманов, обрадовавшись, что сын его единственный жив и здоров, даже не опечалился, что не у государя русского, а у Малюты Скуратова тот ныне в полюбовниках ходит. А свадьбу новую царскую на всю Русь православную играли. И я на той свадьбе был, мёд-пиво пил. По бороде-то текло, а в рот не попало.