mi corazón

это всегда было море. в детстве он засыпал под успокаивающий шум волн в их маленьком домике на берегу; мама заканчивала один из миллиона своих рассказов, тушила лучину, нежно целовала в лоб — и бакуго оставался с тихим шепотом за окном и деревянным мечом под подушкой. море шептало ему «ты будешь великим, ты станешь живой легендой, затмишь всех отважных капитанов и отчаянных пиратов из рассказов матери. тебе уготована великая судьба, бакуго кацуки». он встречал сны с мечтательной улыбкой. в день девятнадцатилетия он стоял у кромки воды, толкая лодку с телами родителей в их последнее плавание. чем дальше она удалялась от берега, тем темнее становилось вокруг — штормовые тучи, застелившие небо буквально за мгновение, многообещающе гремели, быстро усиливающийся дождь косыми струями бил по лицу. «время пришло» рычало море, пока лодку терзали волны, и когда бакуго уходил, глотая пресные капли вперемешку с солеными, ему в спину летело почти неслышное «мне жаль». через пять лет имя граунд зеро гремело на все карибы. говорили, что его корвет рохо бланко назван красно-белым, потому что белый дуб палуб был пропитан кровью. говорили, что у старпома с акульими зубами была страсть к людоедству; что штурман с помощью дьявольских сил мог призывать молнии; что один боцман колдовством управлял веревками и булини натягивались по взмаху его руки, а вторым была женщина, делающая кислотные бомбы — хотя, как известно, женщина на корабле к беде. что, наконец, капитан, прозванный cariño del mar — любимец моря, ни разу не проигравший сражения и неуловимый для британского флота, мог одним взглядом алых глаз укрощать шторма и всегда был первым в рядах абордажной команды, о чем не слыхали со времен черной бороды. граунд зеро вселял ужас. в двадцать шестой день рождения бакуго рохо бланко пришвартовался в порту тортуги. часть команды, возглавляемая коком, отправилась пополнять значительно истощившиеся за время плавания запасы, часть разошлась по тавернам и девицам. он сам, игнорируя уговоры старпома, остался на причале. море было необычайно тихо: не манило пенящимися волнами, не напевало старые матросские песни, оно будто застыло, сделавшись мертвым. полная луна освещала безмолвные доски под ногами — не было привычного ночного ветра, заставлявшего их стонать скрипучими голосами. чувство напряженного ожидания давило, мерзкое ощущение застывшего времени закладывало уши. бакуго напряженно вглядывался в недвижимую воду, предчувствие беды скручивало внутренности в тугой узел. а потом море за его спиной тихо позвало: «бакуго кацуки» он обернулся лицо, безмятежное как морская гладь, глаза цвета отмели и глубины морских впадин, ожог будто коралловый риф на песке бледной кожи, красно-белые пряди — какая ирония, рохо бланко- и величайший пират граунд зеро, любимец моря cariño del mar, бакуго кацуки утонул «и что было потом? — с огнем в горящих интересом глазах спрашивает недавно принятый юнга, — после того, как капитан заключил договор на переправку душ на тот свет с самим океаном и стал бессмертным?» киришима смеется, отхлебывая немного рома. даже на сто двадцатом году жизни новенькие не перестают его забавлять. «граунд зеро всегда любил море. оно было его страстью, его одержимостью, его el unico y eterno. море было бесконечно свободным, а свобода — единственное, что он любил больше моря, — эйджиро смотрит на стоящего на платформе бакуго со штурвалом в руках — морской бриз с нежностью ласкает его лицо, соленые брызги, магическим образом долетающие от морской глади на верхнюю палубу, игриво плещут на загорелую кожу огрубевших за десятилетия рук- нетерпеливые вздохи юнги возвращают его в реальность, и, примирительно улыбнувшись, старпом продолжает: — поэтому он вырезал себе сердце, чтобы быть свободным от чувств». юнга вздрагивает и с опаской косится в сторону штурвала. наткнувшись на взгляд капитана, он икает и бежит заниматься работой. «снова пугаешь новеньких, эйджи?» — кричит серо, свешиваясь с веревочной лестницы, где он закреплял рею, и посмеиваясь. «не все же им рассказывать», — хохочет в ответ киришима. бакуго, смотрящий на далекую линию горизонта, молча улыбается уголками губ. да, он любил свободу больше всего на свете. но отдавая шото сундук со своим заполошно бьющимся сердцем, он сказал «и пусть я всегда буду свободнее ветра, mi amor, оно будет принадлежать тебе и только тебе». потому как что бы ни было на другой чаше весов, когда бакуго делал выбор это всегда было море.