отношения на прокат

мадараме едва ли понимал на что шёл, ввязываясь в эти отношения напрокат. привязываться к людям никогда не было его сильной стороной. вечно один, вечно ненужный, лишний. да ему и нахер не сдалось это – хорошо в одиночестве – на пару с отражением выпьем за очередное поражение. идиот. похуй, как жизнь раздаёт, у него в рукаве всегда туз. бешеный пёс – погоняло третий год, – надоело, притерлось меж зубами похлеще всякого блэк джека. в рукаве туз, в голове вопрос, хочется выть убитой шавкой. почему он проигрывает? ответ прост до ужаса, до пары сотен сдохших нервных клеток, измотанных одним лишь взглядом. у хаяши – заговоренный джокер. он смотрит прямо своим леденящим взглядом, пробирается прямо в подкорку одним лишь прикосновением к обнажённой коже. ведёт мягко, опуская глаза вниз. оглаживает изгибы на чужом теле, пока то жмётся всё ближе. руками скользит по ремням, уводя руки вновь вверх, получает удивлённый чужой взгляд и цепляется за лопатки, наклоняя к себе. у рехей губы мягкие, обветренные ноябрьскими ветрами. он целует с напором, впиваясь тонкими пальцами в кожу на спине. у шиона язык изящный и ловкий, он ведёт в замысловатом танце, не перехватывая инициативу. и рукой ведет по чужой длинной шее, оглаживая бледную кожу. у шиона глаза алые от полопавшихся капилляров и чего-то ещё. хаяши рассматривает их слишком открыто, пока мадараме опускается на его колени, улыбаясь довольно. ерзает по полувставшему члену через ткань белья, склоняясь над шеей, оставляет россыпь грубоватых поцелуев на тех местах, где только что нежно прошлась его рука. испытывает хрупкое терпение, как может. блаженно улыбается, когда его вжимают в холодную стену, всё так же едва ощутимо оглаживая бока, на которых остались алые полосы от ремней. чувствуется приятно до дрожи в коленях. нервные окончания отзываются на каждое касание – электрический ток разлетается по ногам и животу, скручивая тугой узел возбуждения лишь сильнее, заставляя выгнуться, закусить обсохшие губы. рехей не спешит даже, когда слышит возбуждённый скулёж прямо в шершавый бетон. входит моментом сразу на половину, не позаботившись даже о предварительных ласках. знает – мадараме примет его и так, слишком велико возбуждение. знает – шион подготовился сам, слишком пахло ненавистным манго. хаяши скользит руками по чужой груди. склоняется ближе, оставляя поцелуй на изгибе шеи. толкается на полную, обхватывая выгибающееся тело сильнее. и всё целует, целует кожу, покрытую частыми родинками. слишком нежно, аккуратно, позволяя парню раствориться в его руках. ведёт по ключицам, плечам, обхватывая их ладонями. двигаться начинает медленно, заставляя отстраниться от стены, упереть в неё руки, чтобы остаться на твёрдых ногах. прикусывает слегка кожу, тут же сцеловывая боль в извинение. шион улыбается, прикрывая глаза, клонит голову вбок, открывая больший доступ к шее. от каждого прикосновения по телу словно молнии среди ясного неба – яркие вспышки среди тьмы закрытых глаз, пролетающие по каждой нервной клеточке, заставляя вздрогнуть. все ласковые действия рехей граничат с грубостью, наполняющей их отношения. мадараме это удивляет, раздражает до зубного скрежета. этот человек закрыт перед ним, неизведан, как ни старайся. прост, как первые детские слова, непонятен. сам же шион – открытая книга в алых белках глаз – рекламная брошюра, не представляющая собой ничего ценного. "сегодня – концерт, завтра – истребление человечества". интригует, но лишь снаружи. внутри – гниль, направленная на заинтересованность окружающих. шион срывается на протяжный стон, наклоняясь ближе к стене. упирается грудью, раздражаясь. податливо ведёт головой в сторону, стоит хаяши взять его за подбородок. целуют грубовато, не церемонясь, лишь мягко обводят шрам большим пальцем, поглаживают. бесит. мадараме разрывает поцелуй сам. цепляется короткими ногтями за краску на стене, загоняет её под кожу. упирается лбом, отдаляясь. не привязывайся. нахуй их всех. ни жалей, ни мечтай, и цени то, что есть. мадараме стонет протяжно, медленно осаживаясь по стене, когда его отпускают. ноги ватные, мысли затуманены, а перед глазами лишь ебаная серость. больше нет ни нежности, ни грубости. ничего. лишь краска, загнанная под ногти, и оставшееся чувство нужности где-то там, за спиной. большего от него и не нужно. он не нужен больше. надо же, сука, иметь гордость, пока имеют тебя. не привязывайся. прими себя, полюби себя. хаяши рассматривает поникшую спину с десяток секунд. клонится ближе, оставляя поцелуй на виске. заставляет вздрогнуть от неожиданности. тащит выше, поднимает, ведёт по тату большим пальцем, вглядываясь в кровь на губах. шион выглядит поцапанным: исцарапанная стеной грудь и щека, алые ладони. избегает взгляда, отталкивает. уходит, словно ничего не было. зеркало в ванной грязное и свет блеклый. шум голосов в голове лишь только давит сильнее – не заслуживаешь, не нужно, не хотелось. уеби себя, ведь ты хочешь этого часто. полка под зеркалом пыльная, запачканная мыльными брызгами и мельчайшими белыми крупицами, отдающими в мозг тяжёлым грузом, заглушающими всю эту грубейшую какофонию. не слушай их. у тебя есть права. и одно из них – быть несчастным. только переждать, победить его чертового джокера. победить себя, не жертвуя собой. в нём найти себе врага. адреналин в смертельных дозах, этот ссаный день сурка с лживым запахом свободы. смириться очередному проигрышу. раствориться в крепких объятиях, позволяя себе сойти с ума. уткнуться в длинную шею, прикрывая глаза. не владеть собой. прожигать жизнь беззаботно, быть счастливым с нихуя. хоть ненадолго.