Мы не любовники и даже не друзья, мы просто коллеги

Моцарт и Сальери Антоша! Антон Андреевич, пусть так будет. Солнце, он всегда солнце, ну и правда — можно ли сердиться на солнце, что оно светит? Можно ли сердиться на Антона, что он любимчик Стаса, что он успешней, что у него свои шоу, что он младше, что раньше нашел свой путь, что он, казалось бы, любимчик не только Стаса, но и Вселенной, бытия, того, что крутит наши шестеренки. Быть в тени, сомневаться, скрываться, любоваться издалека. Продумывать все тщательно и снова думать, сомневаться, пока он просто приходит и ему щедро отсыпается с горсткой. Боже, как щедро! Любоваться им только и всего, что остается. Сожалеть/радоваться, что мы разной природы — солнце и луна, как сказали бы поэты настолько много веков назад, что сейчас это уже кажется общим местом, как Моцарт и Сальери (штуку с отравлением придумал Пушкин, настоящим солнцем можно только восхищаться, не без сожалений о своей судьбе, но все же — восхищаться и любить). Помнишь как все искрилось, и пол под ногами плавился Антоша, ты сам знаешь, что некоторые вещи ушли безвозвратно. Удивительно как люди и обстоятельства могут разрушить то, что казалось таким непоколебимым. Мы все что-то потеряли — связи более всего жаль. Но как я любуюсь тобой иногда…а уж как по первости. * Помнишь как все искрилось, и пол под ногами плавился, и ещё никто не наблюдал, и не навешивал ярлыков, и не следил за каждым движением глаз? И не было никакого контекста, и усталости не было, а только свобода — творчества, проявлений и как я тогда был счастлив — мы все, новая глава, и успех — наконец — и начало. Странно сейчас — глаза твои, и руки. И больше ничего не помню. «Он дал мне пять и я это запомнил, и я до сих пор с этим ощущением его руки…» — кажется что-то такое я сказал в интервью где-то пока ещё это не стало слишком неосторожным. И так штормило. Хорошо, что тогда во всем этом мы были вместе и могли поддержать друг друга. Антоша, ты свет, спасибо тебе за всё. * Если подумать, столько моментов — я не могу помнить, и мозг не помнит, и все слилось в одно — но в теле как будто есть коробочка для всех прикосновений и взглядов, для всех моментов, когда на сцене получалась история, и все получалось легко и ниточки рассказа — альтернативной жизни — вились. И для каждого — «хорошо» — и — рукопожатие, плечом к плечу, расходимся. * — Стоп. Паша жмет, выходим. Кладешь руки мне на шею, не сцепляешь в замок. Я смотрю тебе в глаза и склоняю голову набок, мол, что, Антош, никуда не уйти от этого? Никуда не уйдем. Подушечками пальцев — за ухом — касаюсь осторожно, словно чтобы не спугнуть, нежно, бережно. Очень медленно, долго подступаясь. Я не знаю почему так. Так получилось. Я облизываю губы как бы предвкушая это прикосновение. Большой палец ближе к щеке. Ты улыбаешься. Что-то вроде — опять за своё? Это забавно, действительно. Как люблю эту улыбку, иногда кажется, что лицо твоё только из неё и состоит — солнечный. Солнечный — каждую минуту бы тебе говорить. Неудобно, мои руки короче. Перехватываюсь, чтобы не соскальзывать (плотнее держаться). Я откидываю голову назад — прикрывая глаза — сжимая челюсть — покачиваясь из стороны в сторону. Момент. Доля секунды. Это определенно эротичнее, чем могло бы быть. — Ну ты дурной, а я-то куда?! Прикосновение прерывается, ты отбегаешь. Вылетает. Как в театре на поклоне тебя выбрасывает из предлагаемых обстоятельств, из выдуманной истории в реальность. — … а я-то куда?! Громкий смех в зале. Да, смешно действительно, молодец. Искусство импровизации заключается в том, чтобы постоянно менять контексты. Пошла другая сцена. Мы не любовники и даже не друзья, мы просто коллеги        Милый Антоша, в эти первые два года иногда мне казалось, что я так люблю тебя, до боли в груди. Я не мог выносить близости твоей, на расстоянии шага, сердце у меня колотилось, в горле пересыхало, я сглатывал слюну, я любовался, я замолкал и пялился на тебя как дурак. Я смотрел в глаза. Твои зеленые глаза так близко, пухлые губы. Порой когда ты приближался я чувствовал сжигающее меня возбуждение, как бы я взял тебя прямо здесь. Антон, Антон. Я бы касался твоих бедер, не ища повода юмористического. Я бы уткнулся в плечо. Я бы целовал твои губы. Расстегнул бы эту злосчастную кофту (она и так постоянно расстегивалась) — нежно касаться губами ключиц, целовать шею. Иногда мне так хотелось этого, что я удивлялся, я не обращал внимания, я отмахивался. Честно говоря я чувствовал возбуждение. Повезло, что у меня были тёмные штаны. Хотя позже это меня никогда не волновало, как и то, что я быстро возбуждаюсь. Не думаю, что кто-то в здравом уме будет смотреть туда, а если и будет, то это идиот (ки), у которых нет своей личной жизни. Честно говоря, я не знаю как я отношусь к тому, что меня сексуализируют девочки, девушки. Я знаю об этом. Секс важен для меня. Стас вроде как хотел подколоть меня или удивился когда в 18+ «Я никогда не» я загнул все пять пальцев и первым вышел из игры. Ну да. И я ни разу не соврал (хотя я часто вру, ведь им не интересна по-настоящему моя личность, я осознаю, что для них я всего лишь персонаж). Я люблю секс, я часто шучу о сексе (пусть это и то, чего хочет аудитория, но я не против). Первые моторы, красная комната, будь она неладна. Я чувствовал, что ты возбужден, я чувствовал, что ты растерян, тебе неловко. Первые моторы. Иногда мне казалось, что ты как будто ищешь защиты. Или это мне хотелось защитить тебя — ещё мальчика, что такое 22 года? — чтобы обнять тебя, укутать, не отпускать. С того времени много воды утекло. Я понял, что меня привлекают и мужчины, что я хочу касаться их, улыбаться им, целовать — не только по-сценически, не только как элемент юмора, не только, чтобы другим было смешно, а в тишине спальни, шепча нежные слова, заигрываясь, чтобы мне уделяли внимание (смешно говорить в женской роли, но считается, что мужчина в постели должен всё свое внимание отдавать женщине, ей полагается больше внимания, по крайней мере я всегда так думал. Я много размышлял о том, что значит быть мужчиной, о том, что значит быть мужчиной сейчас. Я нашел, что многие мои представления об этом устарели). В моей жизни появились другие мужчины. Но Антон…тот юный, нежный, растерянный, смущающийся от моих как бы случайных знаков внимания — я его никогда не забуду. Мы не любовники и даже не друзья, мы просто коллеги. Антоша сказал на каком-то интервью, мол, мы с Арсением меньше всего общаемся, он же в Питере. Не то, чтобы я мониторил его интервью (я правда не мониторю), но он…прав ведь. Мы никогда не были любовниками (как бы фандом не хотел), мы уже не друзья. Меня спрашивали в дм — правда ли, что вы меньше общаетесь с Арсом, потому что он в Питере? Я не отвечал (будешь ещё отвечать каждому), но да, это так. Я занят своими проектами больше, мой фокус внимания очень расширен теперь, но порой когда я обращаю больше внимания на Арса я за него беспокоюсь. Да, мы все стали немного более агрессивными, немного более раздраженными, это усталость. Некоторые говорили мне, что мы переросли этот проект и я скорее с ними согласен. К счастью, мне можно не беспокоиться за своё будущее. Чего не скажешь об Арсе видимо? Да, вернемся к грубости. Это ничего, совсем. Когда он отвечает мне невпопад, с какой-то злостью, которую мой ответ вовсе не предполагал — это ничего, я не обращаю внимания. Некоторые думают, что он странный. Я никогда не думал так, он один из самых чудесных, причудливых, замысловатых людей, которых только я встречал в своей жизни. А мне очень-очень везло на людей — всегда. Он заигрался с фанатами в какие-то непонятные игры, я люблю постить в соцсети, если быть до конца честным, то я думаю у меня зависимость, но он относится к этому по-другому. Не знаю почему у него такие сложные отношения с пейрингом, фанфиками, шипперами. Я понимаю, что это не касается меня, я со всем соглашаюсь. — Это правильно, да. Я жалею лишь о том, что все это косвенно относится к Ире. Иногда мне кажется, что он хочет быть идеальным для фандома, но зачем? Он как будто патологически жаждет внимания, которого, как ему кажется, мы ему в наших проектах не уделяем. Но он не хочет раскрывать ни часть своей личности, ни жизни (а такая закрытость привлекает ещё больше внимания) — тот ещё ребус. Он сливается так очевидно, скрывается так по-глупому даже от нас. Я чувствую его как человека, который сильно не в ладах с собой. Я чувствую в нём нереализованность. Я часто на самом деле думаю где и что я сделал не так. Одна из штук, о которых я жалею, не слишком сильно, не то чтобы я не мог спать ночами — но если бы на машине времени я вернулся назад, то я бы этого не сделал — тогда в «Контактах» не стал бы спрашивать про фильмографию, КиноПоиск, не стал бы настаивать на ответе. Потому что это правда грустно — он растворился в нашем шоу (обычно Арсений говорит что-то про амплуа), он растерял навыки, я тогда сказал на эфире: — Не говори если, когда ты получишь Оскар. Но это звучит скорее как издевка теперь мне кажется. Я конечно как бы не сомневаюсь в нем, но всё же. По правде говоря, роли у него пока… как бы сказать, не самые крупные… Не самые лучшие. Его используют чуть, потому что это лёгкий способ добраться до нашей огромной фанбазы. По правде сказать я не так уж часто думаю об Арсении так прицельно, о том, почему наши отношения расстроились. Когда мы только начинали наше шоу как приятно было знать, что он рядом. Я восхищался им, я обожал его. Точно так же по правде говоря я знаю, что он завидует мне. Он не хотел бы заниматься тем, чем занимаюсь я, но он хотел бы такого же успеха. В моём возрасте… Его глаза голубые, светящиеся, огромные, его искренняя улыбка, которую сейчас почти не увидишь, его непредсказуемость. Я ловил себя на мысли, что смотрю на него с умилением, что любуюсь им. Мы все любили его. И сейчас любим, такого больше нигде не найти. Я и сейчас замечаю за собой этот взгляд, но очень редко. И очень редко он мне отвечает тем же. Как грустно думать о том, что дороги наши расходятся и расходятся навсегда. Шоу не будет вечным. Этой близости, этой синергии, химии уже не вернуть. Иногда мне даже хочется помочь ему, но я знаю, что он не допустит. Уже не допустит.