Хорошо, что мы живем не в фильме

Первое, на что обращает внимание Сенджу: Эмма в облаке кокосовой химозы. У младшей Сано волосы массивной копной лежат на плечах, в заколках смешных и ленте, на глазах светлые тени. Сенджу подмечает аккуратный макияж, который, в общем-то, запрещен в обычных японских школах, но когда это Сано следовали правилам? Сенджу подмечает светло-розовый лак на тонких пальцах, браслет с маленькими бубенцами, который при малейшем движении забавно звенит. У Эммы улыбка мягкая, добрая, и глаза у Эммы живые, в такие смотришь и думаешь о печенье в грозу, или о шалашах из одеял, пледов, подушек из детства, или о коробке пиццы в пятничный вечер среди семьи… А еще Эмма пахнет выпечкой. Сенджу кажется неприличным схватить не подругу даже за запястье и ткнуться носом в красивые девичьи пальцы, но желание трещит изнутри, ломает ребра. Пальцы у Эммы точно, обязательно точно должны пахнуть чем-то сладким. — Сенджу, давно не виделись! Все Сано плевать хотели на условности, традиции, менталитет. Они такие, что если чихнут в метро, то не будут бубнить закостенелые извинения под нос, вообще не обратят внимания. Эмма по-паучьи оплетает Сенджу своими тонкими руками, которые только издалека кажутся слабыми. Хватка у Эммы сильная, будь здоров, не как у Сенджу или драчливых токийских янки, но избить чугунной сковородой, думается Кавараги, Эмма может на раз-два. Сенджу неловко хлопает Эмму по лопаткам. Говорит неловкие приветствия, да, давненько не виделись, лет пять что ли… Сенджу считала раньше, что они если и встретятся когда-нибудь, то Сенджу не отлипнет от Эммы с расспросами о Манджиро. Сенджу в детстве гораздо интересовали «мальчишеские» увлечения, драки там, машинки, сражения на палках, боевики, Сенджу нравилось мельтешить между Кейске, Манджиро и Харучие, а Эмма пацифично сделалась душой компании среди других девчонок. И Эмме, уверена Сенджу, нравились все те вещи, на которые Сенджу, воспитанная братом и гонявшая исключительно среди пацанов, плевалась в детстве. — Не хочешь посидеть в парке? — Эмма цепляется своей маленькой ладошкой за руку Сенджу, и Сенджу не может сказать ничего против. Кавараги теряется. Кавараги привыкла быть, ну, лидером везде и всегда: в зале к ней обращались с исключительной вежливостью, в классе ее уважали безмерно, даже учителя говорили, что Сенджу холодновата, расчетлива и по-своему зрелая, а какая-то детская непосредственность и вспыльчивость просыпается только в моменты острой несправедливости. Кавараги привыкла, что никто-никто на нее так не вешается. Не тянет за собой. Не окутывает облаком кокосовых духов. Не держит за руку. Но и возмутиться… самой мысли противиться, возбухать, нагрубить и отстраниться даже не возникает, потому что это… Потому что это Эмма Сано. Пленительный человек при внешнем благодушии, удивительно стойкая, внимательная и, что чарует, приковывающая к себе внимание. Эмма знает, как внешне держаться при толпе народа, Эмма не заливается краской, не теряется, не мямлит, она из тех, кто, скорее, зажмет несчастного парня в углу и будет неприлично приставать, чем наоборот. И Сенджу тоже держится в круговороте чужих глаз, но совсем по-другому: за внешней силой, холодностью и отчужденностью Сенджу в глубине души не хочет брать на себя большую ответственность, боится потерять контроль над другими, но, в первую очередь, над собой. Эмма Сано — одна из немногих, кто хоть как-то может повлиять на Манджиро Сано. А для этого нужно быть либо благословенной Буддой, либо проклятой Ками. Поэтому Сенджу шлепает по осенним лужам за Сано, поэтому садится на лавочку, окруженную красными кленами, поэтому ойкает, когда ей в руку суют термос с ягодным чаем. Термос розовый, с водостойкими наклейками сердечек. Эмма на юбке своей раскрывает бенто: там кусок дынного пирога, усыпанный кокосовой стружкой, ичиго дайфуку и рисовые лепешки. — Попробуй, — говорит Эмма. — Я сама готовила. Сенджу, признаться, даже неловко. Она берет осторожно кругляш ичиго дайфуку, прожевывает, отмечает, что это намного вкуснее моти, которые она покупает возле своего дома. Не к месту думает, что Эмма сидит слишком близко, их колени касаются друг друга. И что Эмма очень нарушает личные пространства. И что сама Сенджу очень позволяет их нарушать. — Как Такеоми-сан? — Неплохо, — и Сенджу даже не врет. Сейчас Такеоми намного лучше, чем раньше. Сано умеют врываться буйным вихрем в чужую жизнь и ломать ее изнутри. Шиничиро Сано стал болезненным маяком для Такеоми, таким слабым в драках, но неоспоримым лидером, Такеоми сжирало чувство неуверенности, порою — даже зависти. Еще, может, Такеоми варился в уксусе собственной ревности, только Сенджу толком не осознавала, к кому Оми-нии питал нежные чувства: может, к самому Шиничиро-сану, который без остатка растворял себя в других, но не давал другим приблизиться к себе. Может, к еще одному человеку, апатичному «тигру», следовавшему за Шиничиро-саном после дележки Токио. — А как Харучие-кун? Я видела его иногда рядом с Майки, но не решалась заговорить. Сенджу с трудом проглотила кусок теста. Новая ложь далась ей тяжелее обычного. Перед учителями лгать проще. И брату в лицо недоговаривать тоже. С Эммой по-другому. Эмма с виду гяру недалекого ума, Эмма цепкая и проницательная — не как Манджиро, разумеется, и, наверное, не как Шиничиро, но что-то такое по-взрослому бесовское в ней всё-таки есть. — Тоже неплохо. — А как ты? — Хорошо. — Вот и славненько! А то выглядишь замученной, Сенджу-чан. Эмма беззаботно болтает ногами в воздухе, цепляет красные листья клена носками обуви. Не верит. Не лезет с расспросами. Жует себе сладости. Знает, что произошло с Харучие, хорошо помнит, кто и как это сделал. Сенджу всегда казалось, что Эмма единственная знает, кто на самом деле сломал тот самолетик, но младшая Сано молчала там, где можно было молчать. Эмма с виду даже можно назвать глупышкой, какой-нибудь недалекий проходимец обязательно так про нее подумает. Эмма из тех, влюбляется надолго и моногамно, из тех, кто суетится и сводит с ума всех вокруг, пока не достигнет своего — общая черта всех Сано, но Эмма из тех, кто топит «чужие корабли». Сенджу с грузом ответственности за изуродование лица Харучие жить всю жизнь. Эмме тащить Майки из дикой, необъяснимой человеческому разуму тьмы тоже до конца ее дней. По законам жанра кино, таких персонажей быстро и трагично убивают в середине сюжета. Сенджу радуется, что они не в фильме. Они сидят вдвоем так некоторое время. Эмма шутит, рассказывает обо всём и ни о чем одновременно: школа, подруги, океанариум, новая манга, сериал какой-то, Сенджу не в ноты угукает и поддакивает время от времени. Жевать перестает, держит чужой термос в руке, греет об него закоченевшие пальцы. А потом начинает моросить дождь. И зонта у них нет. И Эмма сует бенто со сладостями в руки Сенджу, и термос с сердечками тоже, упрямо сует, настойчиво. — Заходи ко мне, ладно? С понедельника по пятницу. Майки нет обычно до восьми вечера. Тогда и отдашь. Давай, Сенджу, Харучие и Такеоми уже запутались в паутине, не давай себя схватить. Но у Эммы Сано красивая улыбка. И от нее пахнет вкусными духами, кокос какой-то, и выпечкой пахнет. А еще она вкусно готовит, смешно шутит, забавная, смешная, в центре внимания, а еще у нее пугающий брат и… — Ага. Обязательно зайду. — Буду ждать!