Отпускай

Харучие никогда не любил Сенджу. Более того — ненавидел. Что в восемнадцать лет, что в пятнадцать, что в десять, что в пять, младшая сестра была для него объектом неприязни и злобы. Нет, даже за сестру ее не считал. Не зря же столько времени утверждал, что единственный ребенок своих родителей, не зря же сменил имя, ища способ оказаться на недосягаемом расстоянии от собственной семьи. Вот бы все это было взаправду… И с самого начала, когда маленький Харучие еще и знать не мог, что такое ложь, что такое боль, что такое предательство. Как рвутся кровные узы — что-то такое простое и естественное, вмиг ставшее чужеродным и жгучим. Будто бы удавка перетягивает шею, что не остается ни вдоха, ни выдоха, только благословенное кислородное голодание, когда головной мозг уже не справляется и дарит забытье. Хочется просто закрыть глаза, отпустить и исчезнуть. Харучие никогда не любил Сенджу. Вообще ни разу. Она — его проклятие, его главное клеймо, жрица его худшего дня. Именно по ее вине он вечно получал нагоняи от брата, именно она испортила ему жизнь потом, именно она создала Санзу. Вместе ведь придумывали себе прозвища когда-то очень давно, когда еще могли без страха взглянуть друг на друга и улыбнуться, во времена беззаботного детства, безоблачного счастья. Но Кавараги же и стала тем самым неожиданным громом посреди ясного неба — поддавшись своему страху и взвалившись на привычную безответственность. Младшие дети всегда чувствуют под собой опору чужих плеч, поэтому и могут идти на поводу собственных чувств, могут позволить себе такую роскошь, как отсутствие мыслей о последствиях. Харучие никогда не любил ее. Никогда. И плевать, что когда-то его жизнь на все сто процентов состояла из Сенджу. Что они вместе росли, играли, плакали и смеялись, были единственными оплотами друг друга, двумя половинками одного сердца. Что некогда были родными людьми и хватались друг за дружку, как за то единственное, что держит их над печалью. Что каждый раз, когда ему вновь попадало от Такеоми, сестренка — пусть и не признавала своей вины — загораживала его своими хрупкими плечами, мелкими ноготками вцеплялась в занесенную над ним руку. Должно быть, ее грызла совесть. И потом долго просила прощения, пыталась загладить вину объятиями и сладостями. Что она была его первым и лучшим другом, именно с ней он узнавал жизнь во всех ее красках и звуках, учился любви и взаимопониманию. Потому что заблуждался. Потому что был глупым ребенком. Потому что думал, ближе и роднее у него никого нет. Конечно, Харучие всегда понимал свою ответственность. Старший братец занят, он не может следить за ними обоими, так что эта важная работа должна лечь на его плечи. А он и не был против. С Сенджу весело, она смешная, резвая, неугомонная, да и Баджи с Майки нравилась. Санзу видел в ней свое отражение, продолжение себя, как в бескрайнем зазеркальном пространстве. Ощущение маленьких пальчиков в руке, бойкий блеск в больших глазах всегда давали ему ту уверенность, какую он не мог найти в себе сам. И вроде как Кавараги была его сокровищем, чем-то таким же важным и ценным, как собственная душа. Пока искалеченное тело не перестало быть целостным сосудом для ее сохранности. Да никогда он не любил ее! Это просто тупое внушение безусловной братской любви. И даже после того дня, когда он снова пострадал из-за этой чертовой лгуньи, в этот раз серьезно и непоправимо. И плевать, что она была всего лишь ребенком, боящимся наказания! Санзу тоже ребенок! Вот Поднебесье — братья Хайтани и все поколение S62 — они тоже были просто детьми, но никто и никогда не пытался оправдать их проступки. И плевать, и неважно, сколько раз она слезно вымаливала у брата прощение, обнимая его колени и целуя руки. И вообще все равно, сколько раз Харучие сам крепко обхватывал ее плечи в ответ, с трудом глотая слезы и до цветных кругов перед глазами зажмуриваясь, пытаясь вытравить из головы одну страшную и чужеродную мысль — на моем месте могла быть она, это могло случиться с ней, с ней… Он бы не простил себе, он же старший, он умнее, сильнее, он должен защищать ее… Такеоми наругает снова. Зеркальное отражение дало изъян — две трещины по обе стороны губ. Идентичность брата и сестры превратилась в очень неправильное ее подобие. Сенджу подрастала настоящей красавицей. Ни у кого не повернется язык назвать так Харучие. Для нее все дороги открыты — любая работа, любой офис. Ей не нужно прятать лицо от лишних вопросов, бояться реакции окружающих и видеть эту мерзкую, отвратительную жалость, шарахаться от каждой витрины и отражения. Шрамы ужасно болели на дождливую погоду: фантомная боль — это тоже боль, — да так, что срываешь ногти в попытках ободрать загрубевшую рубцеватую кожу и воешь в прикушенную подушку… А Харучие думал лишь об одном: как жаль, что Сен увидела это — братишка, на коленях, весь в крови, смеется, как ненормальный… Должно быть, она очень испугалась… Хоть бы раз подумал о самом себе, дал послабление, позволил себе чувствовать. Старшие братья, младшие сестры… Почему все всегда лгут?! Такеоми говорил, что щеки заживут, что страшное подобие вечной улыбки оставит его и будет возвращаться лишь в кошмарах. А кошмары снились ему часто, раз за разом возвращали в один злосчастный момент. Кавараги была единственной, кто говорил Санзу, что он прекрасен. Бережно целовала каждый шрам, уверяя, что любит эти изъяны, что они часть их общей истории. Ложилась рядом, утирала слезы и бережно обнимала, пытаясь прогнать дурной сон. Чувствовала его слабость. А на следующий день смотрела на него так дико, будто в любой момент ожидала удара, праведной мести, наказания. Боялась — его, Такеоми. Ой, точно, никто ведь даже не знает, как все было на самом деле… Да и зачем? Харучие уже ничего не поможет, даже если у сестры однажды проснется совесть, и она обо все расскажет старшим. Вроде, даже так и сделала потом. Когда Акаши уже сорвался с обрыва под названием Санзу. Он никогда не любил свою Сен. Ни-ког-да. Наоборот — постоянно представлял ее всю в крови с разорванным ртом. Они ведь так похожи, так что фантазии особо и трудиться не надо. Вот бы она испытала все то, через что проходит он, вот бы поняла, что натворила… Иначе это просто нечестно! Это чертовски больно и несправедливо! Харучие не понимал, отчего так щемит в груди при одном взгляде на нее. Отчего ее имя нужно произносить быстро, зажмурившись, и на выдохе, будто оно опаливает рот, хоть давись им. Отчего такая боль… он не хотел ее чувствовать, это мучило сильнее снов, это был кошмар наяву. Хоть бы только это прекратилось, уже невыносимо… Это ненависть, чистая и совершенная, тщательно подавляемая столько времени. И ей вторит это ощущение сломанного детского запястья в руке, такого хрупкого и тонкого. Что такое, Сенджу, плачешь? Разве не сама хотела потренироваться с братишкой? Что, снова он виноват?.. Пожалуй, это был первый раз, когда она не пожаловалась старшим и соврала, что упала с лестницы. Первый раз, когда Санзу сделал ей больно и не на шутку перепугался собственного поступка. И почувствовал некоторое облегчение. Раз, когда Кавараги узнала, что такое боль. И, превозмогая ее, улыбнулась. Будто долг отплачен болью за боль. Харучие никогда не любил сестру. Никогда не пытался узнать, как у нее дела, не искал ее макушку в толпе. Кавараги, и правда, выросла очень красивой. Пошла в школу, завела друзей, основала свою банду, и Такеоми, вроде, ухаживает за ней. Видимо, не хочет упустить, как братца младшего. Надо же! Какая хорошая семья получилась, стоило ему только исчезнуть! И сама она, кажется, стала сильным лидером, раз уж смогла немалого добиться. Санзу еще довелось увидеть, как она колотит на площадке огромную шину, стачивая костяшки до самого мяса. Готовится к настоящему бою, где поблажки на боль не будет. Готовится стать сильнее. Только вот где, где все это было раньше?.. Харучие же переступал через себя, раз за разом принимая ее вину, а она не смогла поступить правильно всего один раз. И теперь откупается, кается, старается… Для кого угодно, но только не для брата. Этот поезд давно ушел. Сенджу и Санзу очень разные, но оба балансируют, идя по канату над пропастью. Вот только у него нет ничего, у нее — страховка, дом, семья, куда можно вернуться, есть шанс на слабость. Она легко прячет все свои шрамы под длинными рукавами, у него все буквально на лице нарисовано. Она спит в кровати в своей комнате, Санзу подолгу шатается по притонам, ища способ выжить, хватаясь за любую соломинку… За Свастонов, другой дороги у него не было. За Майки — единственного человека, не пытающегося обелить тот день, никогда не лгавшего ему, не лицемерившего, не просившего ненужного никому прощения. Только изредка трогающего оставленные им же шрамы, заставляющего понять — Санзу тоже особенный, он тоже человек со своим прошлым, со своими желаниями. И никакой навязанной близости, больше никакого обмана и лишней боли. То, что он чувствовал к своей сестре, вне всяких сомнений, было ненавистью — другим сильным чувством, обратным любви. И так было всегда — то щемление, то жжение. Разум отрезвел. И плевать, что было раньше. Сейчас между ними — война среди другой войны, их собственная, личная, но совсем не дуэль. И плевать на Харучие и его милую Сен. Сейчас они — Санзу и Кавараги. Заклятые враги. Его главная боль — сколько ни убегал от этой девчонки и сколько ни прижимал к себе, легче не становится. Когда привязанность борется с расстоянием, остается лишь одно. Встреча лицом к лицу. Она сказала, что не хочет драться с ним. Извинилась, черт знает, в который раз. Ну и дуреха… До сих пор не может понять, что произошло тогда, какой механизм был запущен. И что извинения никому не помогут, они бесполезны, как любые швы, которыми теперь уже не скрыть клейма их душ. Сенджу добрая, училась только кулаками махать. Харучие закалял себя холодным оружием. Каждый миг капает, как кровь с разорванных губ. И снова слезы в ее больших изумрудных глазах, как и тогда. Сенджу снова так и будет кричать в пустоту, пока не проиграет битву со своим главным страхом, не поддастся ему. Но победная улыбка так и не тронет искалеченные губы, лишь хмуро искривит их, а триумф придавит сверху мерзкий осадок разочарования, горький на вкус, как застарелая грусть и колкая обида. Санзу больше не будет пытаться разобраться в этом клубке чувств — пробовал когда-то и лишь запутался — и только молча протиснется сквозь царящий вокруг хаос, в очередной раз подумав о том, что эта девчонка больше не имеет для него никакого значения. Харучие ведь никогда не любил Сенджу. Но отчего же снова так больно?..