Многоточие

Теплый пар обволакивает тонкие губы, смоченные жирным бальзамом, снег тихо похрустывает под ногами, оставляя отпечатки сапог поверх лап животных. Луна и хоровод крупных звезд отражаются в плотных сугробах. Нога проваливается по щиколотки, при том, что тропинку расчищали лопатой прошлой ночью. Сынмин растирает руки, на которые надеты шерстяные варежки и выдыхает теплый воздух в ладони, губами ощущая колючесть рукавичек. На улице темно и холодно, дорогу освещает лишь свет из окон деревянного дома напротив. И то он появился не более пятнадцати минут назад. С чешуйчатой черепицы свисают перламутровые сосульки. Около счищенных ступенек, рядом с примершим к полу коврику, накренена скамейка. На ней остывает компот из сухофруктов. Запасы постепенно заканчиваются, уже так часто варить глинтвейны не получается. Мужчина отряхивает сапоги от снега, постукивая носком по подошве, и отворяет провисшую дверь, что закрывается лишь после того, как ее чуть-чуть приподнять — каждое действие доведено до автоматизма. Сынмин смахивает остатки зимы веником и проходит в теплый дом, разминая шею. — Там провод примерз, оказывается, — неторопливо сообщает Ким, проходя на кухонный источник света, почти как маленький мотылек на соблазняющее пламя, — пустяки. К нему спиной стоит высокий мужчина с широкими плечами и подрагивающими от нарезки овощей руками. По-ночному черные и шелковистые волосы убраны металлическим крабиком. На столешнице стоит алюминиевый тазик, забитый доверху рубленной соломинкой капустой. Хёнджин планирует ее потушить с морковью и говядиной. Плафон отливает ликерным, чайник одной стороной испачкан каплями масла, на фоне шумит старенький магнитофон с новостями на французском языке. Атмосфера привычная, уютная: она всегда располагала к себе, пускай Сынмину и смешно на моментах, когда он случайно застает своего мужа на исполнении попсовых французских песен. У Хван Хёнджина знания грамматики почти на уровне носителя, но большие проблемы с говорением и акцентом. К сожалению, в Арктике нет владеющих этим языком, только — английским, корейским, китайским и на удивление немецким. — Больше пробки не выбьет? — спрашивает мужчина, оборачиваясь к мужу с лукавой улыбкой. Его лицо мерцает, словно морозец на холодном солнце, а тонкая, будто просвечивающаяся кожа имеет необычный малахитовый подтон. Неестественно васильковые глаза очерчивают русые волосы, на которых растворяются хрустальные снежинки. Они пронзают мысли Сынмина изнутри, дотрагиваются покрасневших от хлада щек. Ким невольно сглатывает, слегка жмурясь от боли в горле — снова простыл. Хёнджин легко откладывает нож в сторону и глядит на указательный палец, залепленный липким пластырем. Это легкое напоминание о недавней неожиданности, когда деревянная сторожка в очередной раз погрузилась во мрак от непредсказуемости электричества. Из всех экспедиционных баз, только у них периодически отключается свет, потому что щиток очень ненадежный, провода слишком нежные, а погода на окраине Северного Полюса крайне непредсказуемая. В округе нет ни хвойных лесов, ни какой-либо растительности. Один лишь снег, каменистые развалины и почти бесконечная звездная ночь, а посреди внеземного миража — маленький, ходящий ходуном от ветра домик с декоративными ставнями, дровником, заедающей входной дверью со скрипучими петлями и кирпичной пристройкой — нынешняя спальня с камином и приемлемая ванная. — Сегодня вряд ли. Хёнджин бодро ставит кастрюльку с водой на газовую плиту. — La vie est belle, — с придыханием ответил он, кроша слоги от корявого произношения, — а то как таракан копошился по кладовке. А, — вдруг вспомнил он, жестикулируя ножом, — у нас, похоже, свечи закончились. — Как? Я же в четверг притащил награбленное у Минхо и Чанбина. Они им вообще не нужны. Ты смотрел в шкафу с батарейками и лампочками? — Нет, — промычал он, символически подумав пару секунд. Сынмин зашаркал ногами по бордовым коврам в цветочек и ушел в другую комнату, чтобы прошерстить содержимое. Вернулся довольно быстро, связка хозяйственных свечей легла на белую скатерть обеденного стола. — Без света пока что не останемся, — мужчина облокотился поясницей о столешницу, утаскивая с алюминиевого тазика ломтик капусты и мягко улыбнулся, — а вообще, тебе свечи, по сути, и не нужны, — заметил он, в раздумьях поджимая губы. Мыслительный процесс работает слишком громко, Хёнджин подозрительно щурит глаза, поднимая голову на Кима, и невольно перестает резать кочан. А Сынмин на пробу гасит свет, дотягиваясь до выключателя. Лампочка потухает, маленькую обшарпанную кухню полуночной мглой охватило зеленоватое мерцание кожи. В ярких синих глазах затаилось васильковое поле, подпитанное кристально-чистыми озерами с пресной водой. В Арктике такого много. Хёнджин буквально светится северным сиянием от головы до пальцев ног: волосы иссиня-черные, тело в темноте кажется хрупким и полупрозрачным. Сынмин видит силуэты костей рук и челюстные мослы, разглядывает шею и предполагает, как выглядит сердце Хвана, спрятанное под плотной футболкой. — Включи свет, — раздраженно прикрикнул Хёнджин, попытавшись закрыться от изучающего взгляда мужа. Испуг бегло искрится в панике, поддаваясь навстречу чувствам. Малахитовые пальцы сжали костлявые локти, хвоинки ресниц почти прикрыли родинку под правым глазом. По поведению становится ясно, что ему некомфортно находиться даже частично оголенным при выключенном свете, — я может, и свечусь фосфором, как лосось, но это не помогает мне видеть разделочную доску. Мне не нравится, когда ты так делаешь. Это некрасиво с твоей стороны, ты ведь знаешь, что я не люблю видеть на себе это чертово сияние. Хёнджин продолжает быстро-быстро щебетать мантру слов, будто бы сжимаясь от каждой произнесенной буквы. Сынмин неожиданно хватает парня за лицо и после накрывает его пухлые бледные губы ладонью, вынуждая выслушать. На пальцах ощущается слабое дыхание: теплое или холодное — непонятно. Оно просто живое. — Замолчи, — требует мужчина, убирая руку ото рта, — а мне не нравится, когда ты отрицаешь свою новую жизнь и противишься сиянию, потому что оно прекрасно. И ты прекрасен, Хёнджин, — взгляд человеческих глаз серьезен и строг. Режет дурную голову без ножа, как кочан капусты, до которого сейчас нет никому дела, — я тебя люблю таким, какой ты есть. И это не изменится, даже если завтра вдруг ты проснешься с рыбьим хвостом. — Не хотелось бы, — себе под нос бурчит Хван, закусывая нижнюю губу. Он опускает глаза на треснутую напольную плитку и большую настенную карту мира, бегает туда-сюда по сувенирным тарелочкам из множества стран, чуточку дольше задерживаясь на Париже и осторожно соприкасается глазами с чужими человеческими, но внеземными. Сынмин делает с ним что-то невероятное, на грани фантастики. Хотя после появившегося в его жизни Северного Полюса, Хёнджин и в волшебство поверить смог бы. Как иначе объяснить аномалии, атаковавшие белых медведей, оленей и других обитателей Арктики? Странная пандемия, из-за которой ученые поехали исследовать ледяную землю, может распространяться и на людей тоже — они умирают, чтобы переродиться вновь и служить северному сиянию неведомым маяком. Хёнджин тоже однажды умер. Неосознанно. — А чего бы тебе сейчас хотелось? — заметно смягчается Сынмин, утыкаясь носом в горловину футболки. Из-за него почти все они растянуты. Не сказать, что он чувствует хоть какую-то вину, через растянутый ворот проскальзывают аккуратные ключицы, переливающиеся перламутром и при свете лампочек. — Увидеть солнце, — слишком отчаянно и искренне. Трепет подковырнул в Сынмине что-то незабытое, но редкое — нечто, состоящее из эмоций, которые он испытывал в первый год после знакомства. Он щерится, ласково убирая выбившиеся иссиня-черные прядки. Хёнджин капризный, но душевный; неуверенный в своей нужности, но чувственный и ранимый. Хван ощущает себя улиткой, которой срочно нужно забиться в угол панциря и пережидать тряску от любопытных детей, но почему-то он неуверенно вытаскивает глаза из домика и, задержав дыхание, ждет дальнейшего. Голова закружилась от мелодичного тембра голоса, запаха кофе и микстуры от кашля, исходящих от полосатого свитера. — Через полгода отпуск, обязательно увидим. Во Францию слетаем, куда-нибудь в Париж или Марсель, — на английском мычит Сынмин, смакуя поцелуями малахитовую шею. Хёнджин вытягивает подбородок вверх, предоставляя больше возможностей для ласк. Губы липкие, масляные от жирного бальзама, дыхание жаркое, сквозящее. Хван держится руками за столешницу, внутри распадаясь на молекулы. Его спину оглаживают теплые, словно наэлектризованные варежками руки, отпечатки пальцев клеймом штампуют нежную тонкую кожу. Сынмин отстраняется от шеи, в последний раз поцеловав в дрогнувший кадык, и заглядывает в затуманенные космосом глаза. В них целая галактика, — просто знай, что ты важен для меня. Я без тебя уже не смогу… — Замолчи, — шепчет мужчина, посвистывая воздухом в тишину кухни, заполненную ночной темнотой. Он ответно накрывает чужие тонкие губы ладонью, как это сделал Ким раннее и слегка наклоняет голову, лукаво приподнимая бровь. Иссиня-черная прядь волос сползла обратно на глаза, фосфорный отблеск кожи напоминает потолочные звезды, приклеенные в детской. Игривая ухмылка растеклась на необычайном, во всех смыслах, лице. — …даже не взирая на то, что ты занудный, вредный и ешь много острого, — как ни в чем не бывало, невнятно продолжил Сынмин на английском языке, контуром губ ощущая сухость полупрозрачной ладони. Хёнджин криво усмехнулся. — Это не мешает тебе целоваться со мной. — Ты разве не замечал, как я потом сбегаю на улицу для того, чтобы есть снег? — Insupportable. Сынмин щелкает выключателем, отстраняясь от полупрозрачного тела, подсвеченного, словно Полярной луной. Лампочка обнажила все недостатки старенькой потрепанной кухни в самом центре вечной зимы: в округе ни души, а Хёнджин сколы на плитке и неровные склейки обоев в ромбик рассматривает. Пластиковый плафон собирает на себе тонкую паутину, радио зашипело от перебоев — наверняка на станции снова бушует ветер. Сынмин поворачивает голову к мужчине и не удерживается от того, чтобы ущипнуть его за бок, на что Хван выгибает бровь и слабо усмехается, рискуя упасть в пропасть сказочных глаз напротив его визави. В этот момент свет вдруг начинает мигать в неодинаковых промежутках, будто ветер через Азбуку Морзе хочет что-то сказать, но Хёнджин разобрал лишь «аъ». На треснутом стекле, мутного от мороза окна волочится старый скотч, оконные ставни постукивают по углублениям бревен. — Ты нам свет сломал, — беззлобно прокомментировал мужчина, ставя алюминиевый тазик на деревянную доску, исполосованную порезами, — опять. — В нашем доме электрик вообще кто: ты или я? — Я радиофизик, — между делом напоминает Хёнджин, посыпая капусту сушеной зеленью. Мигающая лампочка нервирует глаза, заставляя его испустить тяжелый от раздражения вздох. — А я ученый-генетик и предпочитаю готовить нам ужин, а не рыться в щитке или генераторе, — на родном языке парирует Сынмин, сложив руки на груди и всем своим видом показывая, что он настроен серьезно и вновь ковыряться в проводах не намерен, — поэтому шуруй делать нам свет, а я закину капусту тушиться. Я и электричество… Это все равно что Арктика и Антарктика. И если я полиэтилен, то ты медь, милый. — Не пересоли, — тихо вздохнул Хван, смирившись с судьбой, и поплелся прочь с кухни. — Не убейся. — Думаешь, а насто-олько везучий для того, чтобы умереть дважды? — удивление на лице смешалось с лисьим ехидством. — Я вообще бы не удивился. — Что ты там говоришь? — уже с прихожей кричит Хёнджин, натягивая резиновый сапог с теплым ворсом внутри. — Говорю, не забудь надеть дубленку, — вздыхает мужчина и хватает синтетическое полотенце с верблюдами со спинки стула. Спустя время по кухне плодился пряный аромат высушенных трав и специй, с кастрюли перекладывалась не очень аппетитно выглядящая капуста, а Сынмин натирал графитовые граненые стаканы от разводов, опуская обруч кромки в жестяное ведерко с кипятком. К ветхим обоям прибиты географические карты с океанами и чертежи Солнечной системы. В детстве и подростковом возрасте Ким ночами мог сидеть у окна, щуря один глаз в стеклышко телескопа. Звезды тогда казались таинственными, непостоянными, настолько мимолетными и ускользаемыми, что юный Сынмин старался реже моргать, боясь проглядеть созвездие. Потом ночи стали гораздо длиннее из-за учебы, а звезды оказались обманщиками, что ничего интересного из себя не представляют. Кассиопея, Лебедь и Андромеда перестали волновать уже на первом курсе биохимии, когда парень затягивался конспектами вместо сигарет и уделял учебникам все свое время вместо отношений. А во время обучения на аспирантуре на него, словно снег на голову, свалился взбаламученный однокурсник без инстинкта самосохранения, что для Сынмина было странно, ведь обычно в диких животных встроены врожденные программы поведения. А у той обезьяны с пирсингом на губе, как тогда его называл будущий ученый, напрочь отсутствовал страх за собственную жизнь. И именно поэтому студент, что до нервных срывов раздражал Кима, поцеловал его на глазах всего потока во время совместной пары. Хёнджин был тем, кто разукрасил жизнь скованного студента едкими красками из баллончиков и приучил к раскрепощенности. Он не учил его жить — он учил его следовать свету своего маяка, поднимаясь на каждой кочке или камне, что попадается на пути. Хван был не против всегда следовать за ним плотной тенью: из квартиры в университет, помогая тащить запчасти проектной деятельности; из магазина домой, держа в руках пакеты с купленными книгами на двоих. Хёнджин отправился с ним и на северную экспедицию, хотя всю жизнь был не безразличен к морским глубинам, все потому что у Сынмина любовь к звездам. Она хоть и приглушилась в период учебы и сдачи экзаменов, но не угасла. Студент со штангой на губе никогда не славился девиантным поведением, в какую бы сторону оно не было бы направлено: в драки не влезал, в любимчиках у преподавателей никогда не числился. Он был совершенно обычным, даже слишком. Неприметный парень, учащийся на радиофизике, что не успевает сдавать все зачеты своевременно и каждый раз боится слететь со стипендии. Химик-заучка Сынмин узнал о его существовании только после того, как случайно сбил с ног, уронив на однокурсника стопку бумажной волокиты по микроорганизмам, выслушал про себя отборный мат и советы по улучшению зрения, а после получил ненавязчивый комплимент к очкам с крупными линзами. — Я заменил контакты, замотал их изолентой, почистил щиток от снега. Но нужно будет приколотить какой-нибудь навес до ближайшей бури, — разрезая тишину и смешивая английский и корейский языки, сказал Хёнджин, накалывая ломтик зеленой спаржи на вилку. Сынмин вылил кипяток из ведерка в раковину, и сев за стол, предложил: — Можно ставни отодрать, они мне все равно не нравятся. Только шум лишний создают, ударяясь о стены во время метелей. — Вполне. Они ужинают почти в тишине. Радиоволна на английском языке проносится по кухне, застревая в ее раскрытых нараспашку шкафчиках вместе с навязчивым запахом цитрусовых и корицы. На трухлявом подоконнике стоят разноцветные пластмассовые стаканчики с острыми перцами и петрушкой. Пледами закрыты все щели в окнах, ткань примерзла к стеклу, в бумажных стаканчиках из-под кофе прорастает зеленый лук. В их спальне в сетчатых ящиках располагаются маленькие плантации самоопыляемой клубники, которая может плодоносить каждое полнолуние. Этот вид вывел Сынмин, как и всю остальную зелень, что прорастает в их сторожке без солнечного света. Игра с генетикой, днк и скрещиванием видов способствовало тому, что человечество все больше интересуется возможностью обособиться от Солнца и его влияния. Когда-то давно считалось, что человек не сможет прожить без воды, кислорода и солнечного света. Конечно, в теории можно обойтись без солнца, если исключить то, что большинство витаминов и питательных веществ, получаемых людьми, непосредственно связано с самой крупной Звездой в Млечном Пути. Около двадцати лет назад Солнце сдвинулось со своей оси в сторону на тысячу семьсот километров с погрешностями и Земля визуально поделилась на ледяную и огненную части. Почти всю Восточную Азию поглотила ночь, освещаемая Луной, что приближается к Земле все ближе и ближе. Риск столкновения в настоящее время не велик, но жизнь на планете медленно сходит с ума: катаклизмы одолевают живые организмы, переворачивают привычный когда-то климат, словно песочные часы. Отсчет пошел. До чего — непонятно. Земля скапливает в себе противоречия, одна ее часть лежит под маленьким Солнцем, другая, под величеством приближающейся отъевшейся Луны. Аномалии расковыряли дом людей, животных и растений, заставив все живое приспосабливаться к изменениям или покинуть новый мир. Сейчас это не вызывает паники или страха. Спустя десяток лет, когда все утихло, страны стали активно сотрудничать и отсылать высококачественных специалистов на изучение аномалий. Перед игрой следует ознакомиться с ее правилами. Человечество, что однажды оказалось на грани вымирания, теперь планирует бросить вызов на случай, если Солнце будет грозиться оставить их. — Завтра к шести Минхо с Чанбином обещали зайти, — вспоминает Сынмин, отпивая клубничный кисель из стакана, — ты перехвалил мою пастилу. — Неужели у меня конкуренты? — хмыкает Хван, выгибая малахитовую бровь, — к шести утра или вечера? — Утра, конечно же. К вечеру бурю обещают. С Маяка пришел сигнал. — По радио рассказывали о Египте, ты знал, что там тоже бывает снег? — Аномалии и до туда добрались. — Как думаешь, все ли люди станут такими же, как я или это только на Арктику распространяется? — На днях немец с таежной зоны умер и воскрес. Мне кажется, нас всех рано или поздно это затронет, — мужчина замечает мелькнувшую на зеленоватом лице грусть и невесомо дотрагивается до полупрозрачной малахитовой ладони, сквозь которую просвечиваются кости, — эй, это же здорово. Пока сложно сказать, что это: конвергенция, дивергенция, естественная мутация или прогресс человеческой эволюции, но оно сохранило тебе жизнь. — А перед этим убило, — Хёнджин поднимает на ученого светящиеся васильковые глаза, меланхолично глядящие на гравировку чужого обручального кольца из белого золота, на котором вкраплены четыре точечных белых бриллианта. У него точно такое же, только с тремя камнями синего обсидиана. — Так бы ты замерз насмерть. Забыл уже, что умер из-за того, что в буран попал? Хёнджин молчит непозволительно долго. Думает слишком громко, что у Сынмина закладывает уши, а затем раздается его шелковый голос: — Пойдем прогуляемся до озера. Сынмин не задает вопросов: кивает и молча убирает тарелки, складывая стопку посуды в чуть поржавевшую раковину. Он понимает, Хёнджину это необходимо. Какое-то время спустя они стоят в прихожей: Ким не усидчиво топчется на месте, пока радиофизик завязывает ему завязочки на шапке-петушке с понпоном. — Ну что за детский сад? Откуда у нас вообще это? — Это мило, — терпеливо поясняет Хван, которому тоже уже надоело пытаться завязать бантик. Руки не слушаются, дрожат от чего-то, — и напоминание о том, что ты можешь замерзнуть. — А то я не знаю этого. — Судя по всему, нет. Раз уж вчера я тебя увидел в одном лишь тонком свитере. — Да там ведь быстро было, я в погреб за брусникой ходил, — возмущенно пыхтит он, в противовес, помогая мужу завязать веревочки шапки, — а это унизительно. К тому же ты тоже так делаешь. — Тс-с, — полупрозрачный палец касается чужих маленьких губ, на нем отпечатывается жаркое человеческое дыхание, — не то вообще заставлю комбинезон надеть. — Ну и раздевать тогда сам будешь, — себе под нос бубнит Сынмин, нагнувшись для того, чтобы заправить шнурки в теплые сапоги, — чего лыбишься? — тут же сощуривается он, заметив насмешливое зубоскальство, мгновенное спрятанное за петлей вязаного шарфа, — замучаешься снимать это все. — Пойдем уже. И они идут. Под ногами хрустит сыпучий снег, что искрится алебастровым от свечения полной наливной луны. Она находится настолько близко к Земле, что даже с плохим зрением можно разглядеть глубину ее кратеров, что отчасти напоминают тарталетки для десертов. Ночное небо забрызгано зеленовато-голубыми разводами северного сияния, которое ненавязчиво отражается в протоптанных животными следах. Отпечатки медвежьих лап и оленьих копыт, рядом с ними протаптываются человеческие пары ног. Утепленные штаны шелестят на каждом шагу, на руках Сынмина непромокаемые варежки, щеки зарумянились от жгучего мороза, губы побледнели. Обсидиановые глаза Хёнджина буквально светятся при свете луны, как кислотный пигмент при ультрафиолете. Кости, хрящи, сухожилия и мышцы просвечиваются через кожу, подобно силуэтам в театре теней. Сынмин старается не зацикливаться на внешнем виде, потому что знает, что Хвану это доставляет дискомфорт. Хотя и глупо утверждать, что мужчине не любопытно разглядывать видимые изменения в теле мужа. Ким глядит вдаль, разглядывая кровавые полосы Маяка — крупной базы, на которой проживают их друзья-коллеги Чанбин и Минхо с двумя австралийцами, и находится одна из самых крупных лабораторий Арктики, куда отвозят образцы со всего севера. Сынмин выдыхает мутный пар и вдруг говорит очевидное: — Сейчас ты выглядишь зеленее обычного. Неловкий взгляд ускользает в мерцании полярного сияния и пожаре нефритовых звезд. — Полнолуние ведь. Северное сияние растекается по плотному полотну чернявого неба, заменяя пышные не от дрожжей облака. Подходят к нужному месту они нескоро. И лишь, когда масляный фонарь у ветхой сторожки напоминает маленькую звезду, Хёнджин спускается с заснеженного оврага, подавая мужу голую ладонь, за которою Сынмин хватается варежкой. Чуть дольше задерживается на прикосновениях, желая хоть немного согреть полупрозрачную светящуюся ладонь. Радиофизик говорит, что после смерти перестал чувствовать холод и мороз на коже, ему становится жарко дома, но, несмотря на это, он вызывается добровольцем для того, что приготовить ужин для них двоих. Тело Хёнджина и ему подобных как чистый лист для исследований и изучений. Радикально никто из правительства не действует, позволяя ученому жить, а не приказывает ложиться в формалиновую ванну. Порой Сынмин все равно переживает. На данный момент информация о видоизменениях человека остается в секрете от общественности. Простым людям в принципе редко раскрывают государственные тайны, не говоря уже о чем-то исключительно важном. И пока группа ученых, отправившаяся на север, сама не понимает, что собой представляют аномалии, исследования и результаты будут конфиденциальны. Ученые садятся на покрытый перламутровым инеем мостик, ноги свободно свесились вниз. Перед глазами мерцает зеркальная гладь необычного озера, крупная луна отбрасывает белоснежные блики, разводы северного сияния очерчивают неровности на кристаллических ледниках. Хёнджин кладет голову на плечо мужа и в умиротворении прикрывает веки с пушистыми малахитовыми ресницами, похожими на хвоинки. Светящаяся белая ладонь заботливо массирует чужую коленку. — Хорошо здесь, немного напоминает море. Особенность этого озера, что его вода выглядит как парное молоко и не замерзает. В нем плавают льдины, отколовшиеся от суши, и каждый месяц озеро потихоньку увеличивается, грозясь выйти из берегов. Образцы воды забирал Маяк и смотрел на нее под микроскопом. Выяснилось, что в воде, как и в крови видоизменившихся животных, присутствует неизвестное ранее вещество, смутно напоминающее инертный эфир. В обновленном теле Хёнджина тоже оно есть, а еще в экспедициях заснеженного Египта, Сейшельских островов, жаркой Норвегии и в более мелких точках. Ученые между собой его называют «Затмений». Сынмин и Хёнджин тихо переговаривается о чем-то и вновь молчат, наслаждаясь красотой севера. Ким больше не смог смотреть на обнаженную ладонь мужчины и насильно нацепил одну варежку ему на руку, другую приказал убрать в карман дубленки. Так и сидят, прижавшись друг к другу. Луна, закрывающая четверть неба сияет кафельным цветом, гравированные кольца ощутимо надавливают на безымянные пальцы из-за теплых рукавичек. Млечная вода озера размеренно шумит, убаюкивая колыбелью. Сынмин не замечает, как начинает посапывать вместе с Хёнджином, чье лицо сливается со снежными хлопьями, падающими с неба. Его горячее сердце, бьющееся за двоих, замедляется и словно остужается на кусачем морозе, как компот из сухофруктов, оставленный на пороге дома. На морозе всегда хочется спать. Радиофизик сквозь дремоту слышит его не так отчетливо, как раньше. Хаотичные постукивания в конвульсиях бьются о грудную клетку, а кожа здорового оттенка неожиданно приобрела лавандовый подтон. Уснувшие тела засыпало мерцающей пургой, Хёнджин неосознанно во сне разбирает последние удары пульса человека рядом на точки и черточки: «мы» — последнее, что сказало сердце ученого перед тем, как остановиться навсегда. Сынмин проснулся от воя сияющего оленя поблизости. Он торопливо стряхнул снег с сопящего мужчины и в отражении молочного озера увидел фиолетовые волосы и неестественно изумрудные глаза.

…. .. …

Арктика. 2074