Однострочники

"Помните о нас" ОЭ, Руперт фок Фельсенбург, джен, романтика, постканон, G …О чем вам рассказать? О Ледяном Олафе? Снова? Ведь я уже рассказывало вам о нем вчера и позавчера. Что? Вам хочется еще? Ну, хорошо-хорошо, устраивайтесь поудобнее и слушайте… Я вам уже говорил о том, как Олаф из простого ремесленника стал самым великим адмиралом из всех, что когда-либо были на свете? А о том, как коварный волшебник во время сражения разметал все его корабли по морю, и Олаф чуть не погиб? Как он чудесным образом спасся и отстроил свой флот? А о том, как он открыл новые земли и привез оттуда много удивительных вещей? Нет? Тогда я расскажу вам эту историю, - мысли текли легко и плавно. Перед внутренним взором вставала картина: вот он, убеленный сединами, но еще крепкий старик, рассказывает своим внучатам сказки на ночь. Две белобрысые головки торчат из-под пледа, а в глазенках восторг и ожидание... Руперт отложил вычищенный пистолет и пододвинул к себе лист бумаги. Надо было написать матери, но слова все не хотели складываться в строки, перо скрипело, а мысли все уходили куда-то в сторону. …Конечно, он расскажет им волшебные, героические истории. Пусть они не совсем правдивы – не это главное. Главное, чтобы в маленьких сердечках жила справедливость, чтобы они всегда могли отличить правду ото лжи, а добро от зла. Историю - правдивую, сухую и жестокую, пусть узнают, когда подрастут. Расскажет. Глупо думать о внуках, когда у тебя даже детей нет. Может, это будут не его внуки? Чьи-нибудь еще? Просто мальчишки, которые будут жить через полвека, когда его уже не будет. Как уже сейчас нет сейчас казненного кесарем адмирала. За ошибки, особенно чужие, всегда кто-то платит. Бред. Надо больше спать, тогда не будет лезть в голову всякая сентиментальная ерунда. Нет, не так: надо выспаться сегодня. Именно сегодня… Руперт еще долго сидел за столом, то задумчиво глядя в сумерки за окном, то выводя не имеющие никакого смысла закорючки на бумаге. Рассвет застал его так и не ложившимся. Письмо, недописанное, осталось лежать на столе, придавленное чернильницей. *** «Руперт фок Фельсенбург, [380 г.КС — 399 г.КС], мятежник, положивший начало восстанию 399 года КС. Граф, наследник одного из герцогских родов Кесарии Дриксен. Адъютант адмирала О.Кальдмеера, в отставке. В начале 399 г.во время битвы при Хексберге попал в плен, вернулся на родину благодаря обмену. Несколько месяцев провел в заключении, был освобожден личным приказом кесаря. Из мести за казненного во время его заключения О.Кальдмеера, Ф. собрал группу бывших офицеров, служивших под командованием К. В день восстания смертельно ранил кесаря. Казнен в крепости Ротфогеля. Смерть Ф. послужила одной из причин раскола между Домами Дриксен и последовавшей за этим гражданской войны». Лит.: Изломные войны. Материалы и документы, т. 1, Х., 449; Прайвес О. "Легенда Северного моря" ОЭ, слэш, вальдмеер, АУ, R (за сюжет) Южный закат окрашивал море в алый цвет, и по его глади бежал к горизонту корабль. Одинокая фигурка стояла на вершине утеса, вглядываясь в темнеющую даль до тех пор, пока паруса не скрылся из виду. Совсем юная девушка, в простой белой рубахе, украшенная лишь длинными темными волосами, развевающимися на ветру, она шевелила губами, смотря на затянувшееся тучами небо, будто моля его скорей вернуть ей любимого. В ладонях она крепко сжимала свое сокровище, залог любви – тяжелый золотой перстень с изумрудным, как глубины моря, камнем. Прошел месяц. Под радостные крики и торжественную музыку выходили из храма молодожены. Жених был черноглаз и весел, а невеста склонила голову под тяжестью дорогого праздничного убора. В назначенный срок раздался первый крик младенца, и в тот же миг отлетела прочь душа, не нашедшая счастья на земле, но обретшая теперь долгожданный покой на небесах. Снятый с мертвой руки перстень через много лет был вручен юноше, чьи черты живо напоминали черты девушки, что давным-давно стояла над морем, провожая кого-то в дальний поход. Через год маленький торговый кораблик вошел в гавань. На берег сошел матрос – лицо его было обветрено и темно от загара, а волосы выгорели до белого цвета. В перевязанном платком деревянном сундучке он нес скопленные со своего скудного жалованья деньги. Он уверенно вышагивал к дому своей невесты и беспечно улыбался высокому синему небу, предвидя встречу. Назад он возвращался, пошатываясь, с помертвевшим от горя лицом. Он ушел к родным берегам, так и не узнав, что, потеряв жену, обрел сына. *** Яркими красными отблесками горело небо, сладковато пахло гарью, а корабли Дриксен медленно и неторопливо, как победители, входили в гавань. Десант, загодя высаженный в болотистых низинах вдали от крепости, сделал свое дело. Хексберг пал, и следом за ним пала, почти в полном составе, лишенная тылов и огневой поддержки, такая малочисленная, эскадра талигойцев. Пленных было немного – здесь все сражались до последнего, зная, что выживших ждет незавидная участь. Адмирал Кальдмеер шел перед строем бывших талигойских офицеров, и не видел ни в одних глазах страха. Еще до завтра половина из них будет раскачиваться на ветру – городу-крепости не нужны нахлебники, особенно перед зимой и возможной осадой. Из череды серых, усталых лиц он выделил одно… Марикьяре отчаянно лягался, извивался, кусался, пытался двинуть рукой, невзирая на то, что обе они у него были переломаны. На Кальдмеера с такого знакомого, когда-то любимого – еще до того, как все чувства умерли вместе с Марией, – лица смотрели завораживающие, сумасшедшие, бешенные от ненависти глаза. Победителю достается все. Олаф Кальдмеер вместе с победой получил земли, город и свое запоздалое, страшное счастье. *** Золото, тяжелое, сверкающее, снятое с пленных и взятое со дна сундуков горожан, так приятно держать в руках. Оно текло сквозь пальцы, сыпалось на стол, раскатывалось в стороны. Вернер фок Бермессер, новый комендант города, даже простую опись ценностей не мог провести без ненужных эмоций. Кальдмеер, неодобрительно нахмурившись, поднял закатившийся за ножку стола перстень. Пленные, опрошенные о бывшем владельце приметной вещицы, не запирались – изумрудный перстень Ротгера Вальдеса помнили все. Глухую ночь разорвал грохот пистолетного выстрела, и снова воцарилась тишина. Едва слышно шелестя, опускался на землю пушистый белый снег, милосердно скрывая черные следы пожарищ. "Наоборот" ОЭ, Вальдмеер, джен, реверс - Вальдес проигрывает бой у Метхнбурга и попадает в плен, G Розовые лучи окрасили небосвод на востоке, на посветлевшем небе начали гаснуть звезды, а из низменностей потянулась клубящаяся дымка белесого тумана. Из окна адмиралтейства этого было не видно, но где-то там, в порту, уже бились на ветру черные, траурные «штормовые» флаги. За какие-то сутки флот Дриксен потерял несколько кораблей и тысячи моряков, но Метхенберг не был взят вражеской эскадрой. Талигойцы пришли и ушли, потрепанные, зализывать раны, оставив плавать в бухте щепы из своих бортов, обрывки грязных парусов, да мертвые тела. Впрочем, не всем талигойцам повезло, кое-кого захватили в плен живым. - Вы будете говорить? – адмирал Кальдмеер отошел от окна и устало повернулся к пленному. Допрос продолжался всю ночь, с небольшими перерывами на «освежение» памяти пленного, после которых он возвращался в кабинет адмирала с новыми кровоподтеками и ранами на почти обнаженном теле. Уже брезжил рассвет, но все было бесполезно – и ценный пленный, вице-адмирал Талига, командующий высадкой, не иначе, как чудом, взятый в плен, упорно не желал отвечать. - Если вы попали к нам, я приказал бы вас просто повесить, - нагло, вызывающе засмеялся тот, и, видно, устав стоять посреди комнаты, опустился на пол, игнорируя недовольный взгляд Кальдмеера и тычки конвоиров. Дерзкий, смеющийся смерти в лицо, этот черноволосый, еще молодой южанин вызывал в адмирале бурю возмущения, тяжелую злость, и, почему-то, спрятанное глубоко в душе уважение. - Что ж, если вы не заговорите, мы можем устроить все по вашим обычаям, - с легкой иронией ответил Кальдмеер. Талигойцы не обменивали пленных, и, в любом случае, вице-адмирала ждала такая участь. *** «Штормовые» флаги давно сняли, в памяти обывателей уже затерлись воспоминания о штурме города, а во дворе Метхенбергской крепости разыгрывался сейчас последний, отсроченный акт начатого почти год назад представления. Доски ступеней поскрипывали под ногами вице-адмирала Вальдеса, когда он всходил на эшафот. Он поднимался сам, с открытыми глазами, как и было его последнее желание, которое Кальдмеер, отчего-то, согласился удовлетворить. - Хочу в последний момент смотреть на небо, на море, хочу попрощаться, - сказал тот, улыбаясь почти мечтательно, когда ему огласили приговор, - Вы же не откажете мне в такой маленькой просьбе? Кальдмеер так и не понял, почему же вице-адмирал так и не воспользовался своим правом, и, пока палач накидывал на его шею петлю, все те мгновения, пока под ногами пленного не распахнулся люк, тот не отрывал своего взгляда от адмирала. "Рокэ и резюме" ОЭ, джен, юмор, G — «Отлично ленюсь, профессионально жалею себя, владею безразличием к чужим проблемам. Хочу быть счастлив и чтобы все меня любили», — секретарша зачитала вслух очередное резюме. — Берем, — решил директор, уже отчаявшийся найти помощника, который задержался бы у него дольше недели. — По крайней мере, у этого молодого человека есть чувство юмора. Директору корпорации «Алвасете» следовало бы помнить, что свое первое резюме молодые специалисты, только что сдавшие выпускные экзамены, пишут с трепетом, с надеждой на важную и интересную работу, и – не приврав ни единого слова. Это потом, получив с десяток отказов, они начинают хитрить. Но господин Рокэ Алва слишком давно окончил институт и никогда не писал резюме, так что этот пробел в образовании был ему вполне простителен… "Жизнь хороша" ОЭ, джен, слэш, черный юмор, романтика, рейтинг R (за тему) Жизнь прекрасна и удивительна. Тем не менее, иногда случаются моменты, когда с ней просто непреодолимо хочется расстаться. Например, когда разобрав одну стопку бумаг, утерев пот со лба и облегченно вздохнув по этому поводу, обнаруживаешь, что за ней скрывалась другая… К счастью, такие моменты возникают нечасто – впрочем, у всех по-разному, - и проходят быстро. А вот почему проходят, вопрос отдельный… Катарине Ариго, например, иногда хотелось погибнуть: красиво и трагически – как плененной, но не сдающейся правительнице из какого-нибудь древнего сказания. Отравившись мгновенно действующим ядом из хрустального флакона; вдохнув тяжелый, смертельно-сладкий аромат с алых лепестков роскошных роз; пронзив сердце узким кинжалом с гравировкой на рукоятке… Она видела себя: в бледно-голубом платье, лежащую на полу, усыпанном лепестками, сжимающую в пальцах пустой пузырек, со смертельной бледностью на прекрасном челе, с разметавшимися золотым ореолом локонами… Ах, как она была бы хороша!.. Впрочем, подумав о том, как ее нежное, совершенное тело будет разлагаться, заключенное в каменный мешок родового склепа, она всегда решала, что хочет жить. Несмотря ни на что! *** Ротгер Вальдес, вице-адмирал по прозвищу Бешеный, как ни удивительно, тоже иногда грустил. Когда небо затягивало низкими непроглядными тучами, а с моря тянуло промозглым северным ветром, когда за шумом дождей не были слышны шаги, он поднимался к комнате своего пленника-и-гостя, Олафа Кальдмеера. Садился у двери, прижимался затылком к холодной стене и слушал тишину. Ему было холодно – не снаружи, внутри. Он знал и море, и небо – бороздил просторы морей на своей «Астэре», летал среди звезд, влекомый прозрачными руками ветров-кэцхен, но нигде не нашел тепла. Здесь же, в нескольких метрах от бывшего врага, так и не ставшего другом, он согревался. Чуть-чуть, но все же… Ему думалось: быть может, если он однажды разожжет на Хекстебргской горе большой костер и шагнет в него, то, исчезая в обжигающей круговерти, уносясь к небу хлопьями пепла, он хоть на миг согреется… Когда однажды дверь распахнулась, и бледный, одетый лишь в исподнее Кальдмеер протянул ему руку, помогая подняться, втягивая в комнату, Ротгер почти принял это за предрассветный морок. Но только почти. Когда Олаф улыбнулся ему – мягко, светло, как он один умел, рассеивая все сомнения, Вальдес вдруг понял: он никогда больше не подумает о костре. Он сгорает сейчас. *** Рокэ Алва, Первый Маршал Талига, иногда смертельно, - просто смертельно! - уставал. Отдавать приказы, подписывать документы, гонять порученцев, играть на гитаре, пить вино, шутить, в конце-концов! Но терять лицо на публике было смерти подобно для репутации Нашего-Всего (как называли его, любя, в кулуарах), а скрыться не представлялось возможности. Тогда Маршал думал о смерти. Пожалуй, размышлял он, в Закате не пришлось бы держать марку. Можно было бы просто валяться, греясь у Закатного Пламени, лениво болтать с Леворуким, никуда не спешить, ничего не решать. Делать, что хочешь, а не что должен. Это ль не счастье?.. Единственное, что удерживало его от бегства в Закат – это полная бесполезность подобного шага. Полсотни неудачных попыток с удручающей точностью доказали ему этот прискорбный факт. "Судьба" Вальдмеер. Модерн-ау. Вальдес работает в травмпункте. А Олаф туда регулярно попадает Высокий мужчина с постным лицом праведника с задумчивым выражением прижимал лед к расплывающемуся вокруг его правого глаза шикарному пурпурно-фиолетовому фингалу. В приемной травмпункта были только он да Вальдес, сноровисто накладывающий шину ему на ногу. Как-никак, пятый час утра. - Как постоянному клиенту, вам положена скидка, - или даже постоянное койко-место. Чтобы скорую за вами не гонять. Третий раз за неделю - я просто восхищаюсь вами, господин Кальдмеер! - болтливого медбрата было не заткнуть, впрочем, означенный господин Кальдмеер к этому уже привык. Давно. Он только грустно вздохнул, неловко объясняясь: - Понимаете, на прошлой неделе, я же не мог оставить ее, хулиганы... А сейчас вот как-то случайно... Кто же знал, что опять встретятся... Медбрат посмотрел вдруг серьезно своими смешливыми черным глазами, а потом улыбнулся: - Да вы уникальный экземпляр! Вас нужно охранять законом! Ну, закон еще, боюсь, не скоро раскачается, а вот моя смена заканчивается через полчаса. Провожу вас немного. - Не стоит, я живу далеко от центра... - попытался отговориться тот. - Замечательно! Мне как раз в ту сторону! - обрадовался Вальдес. Крюк выходил всего-то в полгорода. На ключ: "Слова опоздавшие - даже не "просто слова" ОЭ, гет, Олаф Кальдмеер, G Юная, прекрасная, как весна, она сидит в кресле и смеётся, откидывая прелестную головку на плечо. Ей удивительно идет это нежно-голубое атласное платье: красивая ткань оттеняет серые глаза, золотые локоны соперничают в нежности с кружевной пеной воротничка. Она прекрасней солнца и дороже жизни. - Будьте моей женой, - говорит он, и она снова заливисто, весело смеётся, утирая батистовым платочком выступившие слезы. В самом деле, что может быть смешнее – дерзкий лейтенант с грошовым жалованьем смеет просить руки первой красавицы города. На прощанье она дает ему свой орошенный слезами платочек с наказом хранить этот «залог любви» всю жизнь. Маленькая, пухленькая, увядающая, но еще красивая женщина в голубом платье, войдя, сразу бросается ему на шею. Будто и не было этой четверти века - от нее так же сладко и нежно пахнет сиренью. Почтенная замужняя дама, вырастившая четверых детей, она шепчет нежные глупости, спрашивает, хранит ли он еще её подарок. Она готова стать его прямо сейчас, она готова бросить неудачника-мужа, так и застрявшего в чине капитана от инфантерии. Когда ее сажают в ее карету, она рыдает в голос и утирает злые слезы ставшим совсем ветхим от постоянного ношения в нагрудном кармане мундира платочком. Она рвет тонкую ткань ногтями, превращая возвращенный подарок в бесформенные клочки. Дома ее ждут муж и дети.