Бездна Рока

Своды исполинской темной пещеры сжимаются, сдавливая со всех сторон. Черные зубья длинных сталактитов нещадно колют плечи острыми пиками, опыляя ярко-красную ткань кафтана серым каменным крошевом. Властвуя здесь над реальностью, Великий Повелитель волен выражать свое неудовольствие, трансформируя ее в угоду себе. Магма в озере вязко бурлит, пузырясь все сильнее и источая едкий, разъедающий глаза пар. Раскаленный, влажный воздух кажется плотными и тяжелым, а туман не дает осмотреться. По лбу катятся крупные капли пота, глаза слезятся, и, как хочет думать Лиандрин, во всем виновата невозможная жара этого адского горнила. Она ни за что не признается даже самой себе, что ей страшно. Страшно до слабости в коленях, до желания приобнять себя за плечи. Но она лишь капризно кривит губы, сжимая зубы до скрипа. Раскаленный каменный пол прожигает плотную материю брюк. Великого Повелителя положено встречать коленопреклоненной. Когда она заслужит его милость больше не придется так унижаться, обжигая колени и утирая влажно блестящее лицо рукавом кафтана. Тогда уже ее будут встречать на коленях, сжимаясь от страха в попытке стать меньше и смаргивая с ресниц горькие слезы поражения, ведь они всегда ее недооценивали. По крайней мере, так ей было обещано, когда Лиандрин, будучи совсем юной послушницей, могла только восторженно хлопать широко распахнутыми глазами в ответ на сладкие, манящие величием и могуществом речи. В голове набатом отдается гулкий, раскатистый голос, заполняя собой все ее существо. Беспокойные мысли давно вытеснены из головы, когда наконец оглашен приговор. То есть приказ, конечно. Кажется, будто слова отдаются многократным громогласным эхом, заставляя своды пещеры осыпаться, но на деле они, запечатляясь в глубине сознания, доступны лишь ее слуху: — Ты меня поняла? Не подведи Темного Повелителя, иначе расплата может быть куда страшнее самой жестокой кары, какую только ты можешь себя представить. Найди своих сестер и заверши дело. На кону твоя ничтожная жизнь. — Да... - Голос не хочет слушаться, жалкий лепет отдается от сводов пещеры чередой тихих шепотков. Сглотнув накопившуюся во рту вязкую от жажды слюну, Лиандрин пробует снова: — Да, Великий Повелитель. Я живу, чтобы повиноваться вам. Выходит лишь чуть звонче, чем после первой попытки, но в самой Лиандрин нет и половины той мизерной уверенности, что сквозит в ее голосе. Своды пещеры медленно расширяются, больше не давя на плечи. Сталактиты взмывают вверх, к потолку, который, помнится ей, был гораздо ниже, когда она вошла. Нет, не вошла. Проскользнула, согнувшись вдвое, и тут же упала на колени, закрывая голову руками. Едкий туман рассеивается, последние пузыри магмы в озере тихо лопаются, а копоть, будто бы осевшая на внутренних стенках легких, рассасывается, разрешая с хрипом втянуть раскаленный воздух. Медленно поднимаясь с колен и борясь с резко нахлынувшей головной болью, Лиандрин цепляется за ребристые уступы стены ослабевшими руками, нещадно царапая о камень нежную, разгоряченную кожу. В глазах темнеет, и когда что-то внезапно вонзается острой спицей прямо в сердце, Лиандрин вздрагивает, понимая, что вместо шероховатого камня она теперь стискивает приятно холодящий конвульсивно сжатую ладонь красный шелк пуховой подушки. Тайком уводя послушниц из башни, Лиандрин грезила, что это станет самым опасным приказом повелителя. Но той ночью на путях, сверля взглядом непроглядную черноту, она с ужасом поняла, что ныне длань Великого Повелителя снова протянулась над миром, мертвой хваткой цепляясь за нити узора. Печати на узилище Темного слабеют, но клятвы, данные в далекой молодости, нерушимы. Как нерушимы и обещания о власти и величии, о богатстве, бессмертии и могуществе. Может, холеные аристократки вроде Морейн и привыкли получать все просто так, разъезжая невесть где с полным осознанием того, что в Башне для них сохранили теплое место, и пусть нередко это место ей предлагала сама Лиандрин, получая в ответ лишь молчание и задумчивый взгляд приглушенно блестящих глаз, имевший на ее свое особое, загадочное влияние, и часто, наравне со зловещими склонами Шайол Гул, преследовавший ее во снах, но теперь Лиандрин уверяла себя, что при первой же возможности заставит озорной огонек жизни в этих глазах погаснуть навсегда. Она заплатит свою цену, даст руку на отсечение, но получит то, о чем мечтала маленькая уличная оборванка, наблюдая, как мимо проносят бархатный паланкин, богато украшенный золотым шитьем. Сколь дорога не была бы эта цена. Как только из хранилища пропадут тер’ангриалы - бесценные реликвии давно минувших эпох, сестры горько пожалеют. А все, кто встанут на ее пути, будут молить о пощаде, обливаясь холодным потом и осыпая поцелуями каменный пол, на котором она когда-то стояла. Когда Лиандрин наконец отпускает истерзанную подушку, покрасневшие руки все еще мелко дрожат, а лоб покрыт испариной, будто после долгой лихорадки. Как часто бывает в моменты сильного волнения, ей снова кажется, что она не одна. Что тени, залегшие по углам, слишком густы. Она убеждает себя: нет, она уверена, что все мерещится. Рано еще посылать к ней Мурддраала. Ничто не пугает ее больше, чем визиты в Бездну Рока в своих ночных кошмарах и гнев Великого Господина. Она готова попрать все законы Белой Башни в самой ее сердцевине, пусть только ей больше не будут грозить мучительной смертью в котле троллоков или в мертвенно бледных руках Исчезающего, пуская в глаза едкий пар и вызывая дрожь в коленях. Нет ничего страшнее, чем карающая десница Повелителя. Сгребая шелковые простыни все еще дрожащими руками и снова вглядываясь в тени, залегшие по углам спальни, Лиандрин горячо шепчет в пустоту: — Я живу, чтобы повиноваться, Великий господин.