No Deal

Сумасшествие. Форменное безумство сейчас извивается в сантиметрах от его рук, ластится к прикосновениям и светится забывшейся улыбкой. Биты клубной музыки задают ритм крови в висках, Сергиевский с трудом видит что-то, кроме неоновых всплесков. Кислотная краска, ей любовно и аккуратно выведены узоры на руках тайцев, она хаотично размазана по светлой коже туристов. Светлой — так Анатолий успевает лишь подумать, ведь люди вокруг превратились в черное море, что плещущееся волнами рук и ног, выкриков удовольствия на разных языках. Все, кроме Фредди — Фредерика, черт его побери, Трампера — который оказался хорош не только в шахматах. Так, наверное, не танцуют даже в Америке: развязно, дико, без единого контролируемого движения. Они настолько же бессмысленны, насколько бессмысленна музыка. Трампер отлично вписывается в эту вакханалию, он — ее идеальная картинка, отражает все веселое, кипящее безумие, творящееся вокруг. И Анатолий завидует, потому что он чувствует себя пришельцем здесь, и даже черная футболка вместо костюма не спасает ситуацию. Он стискивает зубы и старается влиться в движения толпы, но, как бы ни старался, все усилия тщетны. Как на него посмотрят, узнают ли, что окажется на первых полосах завтра, как долго продлится это прекрасное забытье, прежде чем действительность вырвет его из долгожданного равновесия? Шахматист в шаге от того, чтобы смириться: жизнь раз за разом будет сталкивать его с вечным напоминанием: можно жить гораздо проще и лучше, так, как совесть ему никогда не позволит. Сейчас это напоминание запрокидывает голову назад, растягивается в лаковой улыбке, поднимает руки вверх и плавно водит бедрами в музыке. You move like a flame of fire Your eyes like a flash of lightning* Сергиевскому надо зацепиться за что-то, лишь бы не утонуть в музыке, в собственной стучащей в висках крови. Он продолжает следить за движениями Фредди за неимением лучшей альтернативы: тот слишком близко. Потолок клуба легко спутать с черным тропическим небом, а разноцветные огни натянутой под ним гирлянды — с впитавшими коктейльные сиропы звездами. Сначала Трампер наблюдал за черным морем толпы со стойки бара. Лонг Айленд за Лонг Айлендом, он перекидывался фразами с барменом, наверняка ему знакомым, но не уделял ответам внимания. Заметил Сергиевского, только на секунду задержавшись на высокой фигуре в темной одежде. Американец оказался у него за спиной быстрее, чем Анатолий мысленно успел проклясть все, что знает и помнит. Он вымученно улыбнулся танцующей рядом брюнетке. На ее руках почти бесшумно, в сравнении с оглушающей музыкой, покачивались браслеты, кожа переливалась перламутром. Девушка была неплохой компанией, двигалась изящно и не произнесла за время их знакомства ни слова, только улыбалась и подставляла сияющую кожу ярким электрическим лучам, перетекала из движения в движение. Напоминала ему кобру. Если бы они вышли из клуба вместе, наутро шахматист остался бы без бумажника, пусть и с компенсацией в виде сладких воспоминаний о своей слабости. Но сейчас Анатолий почти бежал и от нее, и от Трампера, хотелось сбежать из этого клуба, пойти в другой, бегать всю ночь, чтобы под утро стоять у края бассейна под рассветным солнцем со стаканом то ли воды, то ли водки и бороться с желанием утопиться. Он слишком хорошо помнил интервью. Почти животный оскал Трампера, повергающего своего оппонента в очередной конфуз перед взглядом тысячей. Грандиозным планам не суждено было свершится: Анатолия потянули за руку, и он, не успев вырваться, снова оказался в танцующей толпе, на этот раз лицом к лицу с новоиспеченным журналистом. — Кого я вижу? Анатолий Сергиевский, да в Инсенити? Подождите, я должен это задокументировать, — он ломаным движением попытался достать то ли диктофон, то ли блокнот из внутреннего кармана белого пиджака. Диктофона под рукой не нашлось, зато его заменила белая таблетка, тут же закинутая на язык, — И что ты здесь делаешь? — Ты — последний, перед кем я должен отчитываться. — Полагаю, та, перед кем ты думаешь, что должен, явно не знает, что ты здесь, — Фредди смерил его прищуренным взглядом, будто выжидая взрыв негодования, — Да брось, Флоренс не такая ханжа. Просто она не любит, когда ей врут. Глаза Трампера неестественно переливались в разноцветных отсветах, будто краску вместо скул и губ разлили прямо по радужке. — Ты не станешь… — Делать что? Анатолий подошел ближе, силясь не взяться за воротник его рубашки. Драка в банкогском клубе не поможет репутации: Анатолий рассмотрел этот вариант секундой позже того, как увидел Трампера еще за баром. — Ты и слова про это не напишешь. — Мне говорили, что ты умеешь читать мысли за доской. Соврали. Ты и на танцполе это делаешь неплохо. Но двигаешься ты, как деревянный. Надеюсь, Флоренс не видела тебя танцующим. Иначе бы я окончательно разочаровался в ее вкусе. — То есть в трезвом виде я, по твоему, подхожу под категорию «ее вкуса»? Трампер нахмурился, не прекращая ритмичных движений, пытаясь обработать услышанную фразу и выдать осмысленный ответ, что, очевидно, выходило с трудом. — Ее — да. Моего…надо подумать. Он подмигнул ему, отсалютовал пластиковым стаканчиком и поймав бит, продолжил сливаться с окружающим безумием. Анатолий готов был отвернуться — разговаривать с Фредди не хотелось, их встреча здесь казалась не более чем недоразумением — но Трампер в своей игре не упускал ни детали, и было очевидно — эту слабость он ему не спустит. К тому же порыв сбежать от новой опасности сменился порывом подпустить человека, что еще вчера с удовольствием сравнял бы его с шахматной доской, настолько близко, насколько позволил бы его паранормальный интерес, и остановиться у самой черты неизбежного. Поэтому сейчас, когда он провел в клубе уже несколько часов, а по внутренним часам за кирпичными стенами должен был дрожать ядовитый тайский рассвет, Анатолий уже не спрашивает себя, почему Трампер танцует все ближе и ближе. Почему он сам отражает эту дикую улыбку. — Послушай… — Шшш, — Трампер замотал головой, и наклонил ее в сторону. Взглянул на него с абсолютно нечитаемым выражением, — Я не хочу говорить. Я хочу танцевать. Между ними уже нет ничего. Расстояние, воздух, самоконтроль, ненависть — все улетучилось и растворилось в бессмысленной музыке и дорогом парфюме. Сергиевский гадает, как долго Трампер планировал происходящее и тянет ли это на сенсацию: скандальный русский шахматист, не примерный семьянин, обнимающийся с соперником в ночном клубе. Сюжет, который сам Фредерик с удовольствием осветит в новом желтушном репортаже, плавно уйдя от упоминания своего в нем участия. Этой новости хватит, чтобы свести его в могилу окончательно. Но если такому суждено произойти, Анатолий рад, что его фиаско пахнет пряно, чем-то с цитрусовой кислинкой, и, чтобы почувствовать апельсиновую терпкость, достаточно незаметно приблизится, коснувшись носом шеи, вдохнуть до головокружения. В Сергиевском преступно мало алкоголя для этого места. А оно четко отделяет своих от чужих. Он разворачивается в сторону барной стойки, идет сначала быстрым и уверенным шагом, но что-то заставляет остановится и сделать глубокий вдох. Один вдох, купивший ему секунды на совершенно бесполезное раздумье, прежде чем Сергиевский смотрит на Трампера и кивает в сторону сияющей полосы бара. Он бы не сделал того, что делает, не закрутись жизнь так сложно. Не оказался бы здесь. Не- Возможно, ему уже что-то подмешали в первый коктейль, потому что почти такие же неоновые, как полосы на лице, ярко-синие глаза Фредерика легко различимы в толпе с нескольких метров. Тот лишь усмехается, но Анатолий спинным мозгом чувствует съедающий взгляд и легкое прикосновение распахнутой льняной рубашки, небрежно накинутой поверх белой футболки, к ладони, когда они уже совсем близко к бару. Две «Текилы Санрайз», cheers за победу — слишком лень думать, чью и в чем — и пока Фредди кидает себе в коктейль еще одну таблетку, Сергиевский смотрит на нее дольше, чем нужно. Это не укрывается от внимания американца, и Анатолию только и остается, что благодарить полумрак за сокрытие покрасневших щек. Точно, он бы не оказался здесь. «бы» жжет солнечное сплетение хуже шота чистой водки. — Будешь? — Нет, — он жадно отпивает коктейль, но Фредди все смотрит и смотрит, не опускает руку с идеально круглой таблеткой на ладони. Не предлагает больше, не настаивает, но не убирает. Еще бы, в его кругу читать мысли на этот счет люди учатся быстрее, чем трезветь за час. — Черт с тобой, — Сергиевский тянется за таблеткой, но тянуться не к чему — хитрый шахматист закрыл ладонь, и взгляд, полный непонимания и раздражения его только веселит. — Я тебе не верю, — протягивает он, чуть щурясь. «Как будто я тебе когда-то верил» Он приоткрывает рот и распахивает глаза, совсем синие и совсем бездумные, они не принадлежат Фредерику Трамперу с того рокового матча в Мерано. Перед Сергиевским неизвестный человек, творящий странные вещи. Вещи, которые нерациональная, убитая и смертельно уставшая часть Анатолия, не против испытать. В ушах шумит — кровь вспенилась, следуя за волнами на берегу Сиамского залива. Сергиевский тонет, он уже под водой, музыка глушится, она далеко, на берегу, там, куда он уже не доберется. Трампер встает с высокого стула, чтобы снова оказаться ближе, тонкие пальцы тянутся к губам потерянного человека. Неожиданно приятная тяжесть таблетки на языке, чуть задержавшееся прикосновение, ледяная апельсиновая сладость — и можно не переживать больше, начало конца приняло его за своего.