***
Съехались мы ровно полгода назад, когда на квартире моей мамы, где я жил после смерти отца, Серёжей была произнесена фраза: «Мы слишком долго кантуемся у твоей матери». Тогда и начались эти поиски дешевой съёмной, чтобы и мне — творческой натуре, обучающейся на дизайнера, и Серёже — программисту, было комфортно. С Колей я познакомился случайно, мы были на разных курсах — он старше на два года, но вместе бегали на улицу на перекур, где однажды столкнулись лбами. У нас завязался разговор ни о чём, и я заикнулся, что с другом квартиру ищем, а он всерьёз взялся и подогнал нам соседскую. Три комнаты и огромная ванная за тридцатку в месяц — что лучше могут найти бедные студенты. На собрании в лице меня, Серёжи и моей мамы было решено — брать и уёбывать из дома, чтобы не мешать матери в поисках хахалей. Первое время, да даже целый месяц, все было прекрасно: Пешков бегал по тусовкам, изредка появляясь в универе, а я творил, также забив болт на учёбу. В конце концов талант и способности есть, а дальше я и сам их развить смогу. Но стало не до веселья и спокойной жизни, когда мне стукнуло восемнадцать-мать-его-лет. Да, я пошёл в школу в пять и проклинал мать за это, но после тусовки, устроенной Пешковым в нашей квартире, проклинать пришлось весь мир.***
Я затыкаю уши руками и театрально падаю на диван в гостиной, чтобы обратить на себя внимание. Ко мне тут же подбегает Серёжа и, перекрикивая музыку, спрашивает: — Че, трек хуйня? Поднимаю на него страдальческий взор и ору: — Днюха у меня, какого чёрта ты пригласил сюда всех своих баб? Он валится рядом и прижимается ближе, пьяно шепча на ухо какие-то оправдания. Я обвиваю его плечи рукой и слегка придерживаю влажные от дождя на улице, куда он ходил принимать бухло, кудри, когда он начинает лезть под футболку. Мне противно, но я слегка пьян, поэтому не понимаю, как действовать. Оглядываюсь по сторонам и жестом подзываю знакомую блондинку, которую видел, кажется, пару раз. — Забери его, пока он меня не трахнул, — говорю ей в ухо, убирая пшеничные пряди с лица наклонившейся девушки, — Даша, — добавляю, вспомнив имя. Она тянет за собой Пешкова, кладёт руку тому на талию и воркует что-то, уводя в комнату. Нашу с ним комнату. Но я уже не обращаю внимания, опрокидываю в себя какую-то жидкость, стоящую тут же. Проходит минут десять, а может и час — время потерялось в музыке и неоновой подсветке, которую Серёжа купил на все мои деньги. Я чувствую, как перед глазами все начинает плыть и тут же хватаюсь за горло, сдерживая рвотные позывы. Срываюсь с дивана, чтобы добежать до туалета, и закрываюсь там же. Списываю всё на алкоголь, когда меня вырывает отвратительной смесью желчи, дешёвой водки и цветов. Превозмогая отвращение, вылавливаю из унитаза один совсем маленький бутон и промываю его под краном. Ахуеть. Ромашка. Поднимаю глаза на себя в зеркале, ужасаюсь от бледности и лихорадочно блестящих глаз. В голове пролетает информация, которой пичкали чуть ли не с детства. Мой соулмейт только что был с кем-то. И я уже совершеннолетний, чтобы это ощутить. И мне страшно. Смываю остатки, взяв злополучную ромашку и посадив её на край раковины. Не хотел об этом думать. У меня в жизни завал с учёбой, а тут искать чела, который трахается непонятно с кем, непонятно где. Надеюсь, он заклятый семьянин, и это будет первый и последний раз. Как же я ошибался.***
С того дня прошло пять месяцев, и моя жизнь определённо стала хуже на пять баллов из пяти. Серёжа всё меньше времени проводил дома, а меня всё ещё рвало ужасными ромашками. Теперь это сопровождалось болью во всём теле, дикой усталостью и апатией. Я почти не выходил из дома, мало ел, из-за чего иногда удостаивался фразы: «С тобой всё хорошо?». «Да, Серёжа, все прекрасно. Только вот мой соул меняет партнёров, как я носки каждый день, ещё начинаю блевать кровью, а ты почти не живёшь дома, гуляя по бабам». Я честно боролся с желанием однажды так ответить. Мне было плохо, Пешкову было хорошо, но вечно так быть не может.***
— Где был? — спрашиваю равнодушно, подпирая стену спиной, ибо ноги отказываются держать. — В магазине, — Серёжа светится от радости, держа что-то за спиной. Неужели еды купил, — Смотри, купил ей ромашки, сказала — любимые цветы, — Пешков демонстрирует букет, явно очень дорогой. Понятно. — Ненавижу ромашки, — произношу тихо, толкая дверь в туалет. — Это и не тебе, — резко отвечает тот, но тут же улыбается, — понравится ей? — Мне похуй, — отвечаю честно, мечтая, чтобы он поскорее свалил. Серёжа уходит, не произнося ничего больше, а меня, разозлённого после мелкой ссоры, ночью опять рвёт. И тогда я срываюсь.***
Сжимаю в пальцах телефон, будто норовя проткнуть дисплей ногтями, и мнусь перед подъездной дверью. На сайте этот адрес, этот номер домофона и эта приглашающая надпись: «…отомстить и расслабиться». Мстить, я хочу мстить, чтобы не мне одному хуёво было. Набираю короткую последовательность кнопок, жду мучительную минуту и уже решаю уйти, как девичий голос щебечет «заходи». Пути назад нет, как почему-то и обещанного «расслабиться», когда сжимаю чужую талию, чуть сдерживая порывы дотянуться до моих губ. Она мне противна, у меня нет опыта, но мысль о страданиях соулмейта придаёт сил, и я просто позволяю девушке вести и доминировать. Мне же похуй. На прощание она произносит лишь: «у тебя красивые веснушки, вот тут» и обводит пальцем мою щёку. Я вновь остаюсь один, но с чувством какой-то злой радости на душе. Интересно, как пережил это мой дорогой соул. Дома меня встречает тишина, что удивительно. Либо Серёжа спит, либо с кем-то, я привык. Прохожу на кухню и улавливаю уже там шаги со стороны спальни. — Блять, меня сегодня рвало впервые, прикинь — Серёжа бледный, стоит, опираясь на дверной косяк. Я испытываю к нему отвращение, вперемешку с жалостью. Первый раз, и он уже выглядит так, будто помирать собрался. Если бы только Пешков знал, каково это, когда почти каждый день ты находишься на грани жизни. — Чем? — спрашиваю скорее из вежливости. Мне страшно от моего безразличия, но мне до сих пор похуй. — Хуй знает, я в биологии не шарю, — подходит к столу, пошатываясь, — они такие синие и маленькие, — Серёжа залпом выпивает мою воду, которую я только успел налить. — Незабудки? — борюсь с желанием то ли обнять, то ли разбить стакан об его голову. — Не ебу. Может и они. Вот мне солумейт, конечно, подлянку подложил. То не было, не было, а тут на, получите и распишитесь. — А представь, если твой соул каждый день так, — желание спокойно налить себе ещё побеждает. — Не, это как я надо быть, а таких, как я больше нет, — он легкомысленно отмахивается. Тогда, в то утро, пазл в моей голове окончательно собирается.***
Проходит месяц. Месяц, за который не меняется ничего. Нет, кое-что изменилось — Коля бросил курить. Помню, всем подъездом в ахуе были. Но эта привычка, которую он мне внушил, уже стала частью меня. — Пойдём покурим, — зову тихо друга, поддаваясь секундному порыву. Серёжа согласно поддакивает, и я машу рукой в сторону моста по правую руку от нас. Мы, впервые за долгое-долгое время, выбрались на прогулку вместе. День, когда всё изменилось. Навсегда его запомню. Мы садимся бок о бок, синхронно свешивая ноги вниз. Серёжа делится зажигалкой, и я вдыхаю полные лёгкие дыма, что чуть щиплет горло. Нам хватает десяти минут тишины, чтобы в моей голове появилась идиотская, но тогда единственно правильная идея. Мы уже собираемся уходить, как я запрыгиваю на край моста и вызывающе смотрю на Пешкова. Сзади — пустота, спереди — друг, который поджимает губы, явно не зная, как вести себя в подобной ситуации. Как же я хочу вывести его на эмоции. — Слезь, — говорит равнодушно. — Не слезу, — веду себя как маленький ребёнок, но явное смятение в его глазах подталкивает на необдуманные поступки. — Ты не прыгнешь. — Я не прыгну, — соглашаюсь с издёвкой, — я упаду. Оборачиваюсь и поднимаю ногу над пропастью, балансируя на краю. Серёжа хватает меня за запястье, тянет на себя, заставляя то ли спрыгнуть, то ли свалиться на него. — Не надо, — обнимает за талию, утыкаясь макушкой в затылок, пока я смотрю на горизонт, на оранжевое небо вдалеке. Первое проявление нежности за последние полгода. Я готов убить себя, чтобы почувствовать хоть каплю любви и сострадания с его стороны. Всё произошло за минуту, я даже не понял… Нужен ли я? В тот вечер мы больше не разговариваем, обнимаемся долго, пока солнце совсем не сядет, и Серёжа тянет домой. Ему холодно, а я ослеплён закатом, и, возможно, своей любовью к нему, и соглашаюсь, позволяя утащить себя обратно. Но жизнь мимолётна, и на следующий день друг приводит домой Дашу, не предупреждая меня, а просто ставя перед фактом, когда я захожу домой из магазина и слышу голоса из спальни. Меня хватает на разобрать пакет, и я вновь хватаюсь за бортик раковины, пытаясь восстановить дыхание. Меня вырывает прямо туда, отвратительной смесью желчи, крови и белых цветов. Белые. Цвет смерти. Моей личной смерти. — Больно… — хриплю, не знаю зачем, ведь рядом никого нет. «Фраза: я не умру в туалете приобретает новые краски», — мелькает в голове издевательская мысль. Из-за спины раздаётся удивленный возглас девушки, после лёгкое шипение и звук захлопнувшейся входной двери. Нет сил обернуться, думаю, что он свалил, но вижу в отражении зеркала тёмную фигуру из коридора. — Мы только поцеловались, — мотаю головой в знак того, что услышал. «Зачем он это делает?» — пульсирует в висках, когда Серёжа садится рядом на кровати. Вокруг бардак, каюсь, я — причина сего. Нервы ни к чёрту, разъебал полкомнаты, после сообщения о том, что «Мы с Дашей встречаемся, ахуеть». — Мы соулмейты, — не собираюсь томить, сообщаю будничным тоном, словно просто сегодняшние новости рассказал. — Это ты из-за меня… Так? — обводит рукой бардак в комнате, не переставая перетирать в пальцах хрупкий стебелёк, который утащил из ванной. Отбираю у него цветок. — Это я из-за тебя. Он кусает губы, за неимением выплеснуть куда-то энергию, потому что, я чувствую, срываться на мне он не хочет. — Вань, — садится рядом, — мы соулы, но, блять, — понимаю, ему тяжело это принять, — Даша беременна. Сижу, замерев, словно от удара. Удар, перечеркнувший мою жизнь такой же жирной полосой, как я в универе черкаю неудавшиеся проекты. Он, не глядя на меня, произносит: — Я сегодня же перееду к ней. — Ты не понимаешь, — придерживаю его за рукав, — любая ваша близость — и я подохну от боли и, блять, ромашек. — Пусть, — смотрит в стену, только не на меня, — мы не близкие люди. Теперь наша дружба длинною в год, а кажется, что в жизнь, окончательно заканчивается. Я не чувствую слёз. Мне все ещё похуй. Каждую ночь я умираю. Но никто не узнает, не поплачет по мне, кроме, может, Коли, которому я рассказал всё от и до. Думаю, он и оповестит Серёжу, когда я погасну.